Теренс Уайт - Слон и кенгуру Страница 40

Да, миссис О’Каллахан завела Литанию Пресвятой Деве, а истинно верующие, большую часть коих тоже рвало — из солидарности, — негромко вторили ей в басовом регистре.

— Дух Святой, Боже,

— Помилуй нас.

— …Матерь прелюбимая,

— Молись о нас.

— …Источник нашей радости,

— Молись о нас.

— …Святыня Духа Святого,

— Молись о нас.

— Святыня Божьей славы,

— Молись о нас.

— Святыня глубокой набожности,

— Молись о нас.

— Хранилище Завета…

Хранилище, святыня, источник радости. О Господи, похоже, меня сейчас опять вырвет. Думай. Думай. О том, что делать дальше. О том, как доплыть до берега. О том, когда спадет наводнение. О чем угодно. Только не о, не о, не о… Как бы не так.

— Болящим исцеление,

— Молись о нас.

— Скорбящим утешение,

— Молись о нас.

Вот ведь хочется же помереть, а не получается.

В Бримстауне отряд Гражданской гвардии пальнул поверх их голов, — а они и не заметили.

На далеких берегах объявились толпы людей, бежавших вровень с ними.

Пошел дождь.

Глава XXVII

Расстояние от Кашелмора до Дублина составляет тридцать миль — это по дороге, а по реке все пятьдесят. Ковчег отплыл после раннего завтрака и делал, в среднем, около шести узлов. Когда наступила пора чаепития, мореплаватели оказались невдалеке от столицы.

Отрезанные от человеческого разума огромным простором воды, утомленные выпавшими на их долю испытаниями, промокшие до нитки, не евшие с самого завтрака, да и съеденное за ним отдавшие реке, оккупанты ничего не ведали о происходившем во внешнем мире.

А там происходило немало достопримечательного.

Отец Бирн, когда он добрался, наконец, до работавшего телефона, был до того разъярен происшедшим в его пастве расколом, что рассказ его клонился к некоторой гиперболичности — увы, епископ, которому он позвонил, счел эти преувеличения преуменьшениями. Епископ уже был осведомлен относительно вторжения абиссинцев, доклад о коем поступил от сержанта О’Мюрнехэйна. Получившее статус первоочередного сообщение сержанта было направлено в расположенные по пути следования захватчиков участки «Гвардии Мира» и военные казармы, и тамошний личный состав подтвердил его получение Дублину, а также распространил, устным порядком, среди окрестного населения, приведя в трепет законодательную власть и в исступление аборигенов Килдара. Эти последние, забираясь на курганы, могильные холмы, груды камней и просто первые попавшиеся насыпи, гневно передавали новость один другому посредством барабанов, дымовых сигналов, красных нижних юбок, внечувственного восприятия и иных средств связи, коими они привыкли пользоваться. Прозвучало по ходу дела и страшное слово «парашютист», — но это уж было чем-то вроде самовозгорания мысли. Один из двух аэропланов Военно-воздушных сил Ирландии пролетел над Слейном, выдерживая, чтобы не попасть под огонь абиссинских зениток, высоту в 15000 футов, — и подтвердил наличие боевых рубок. Поступали и множились сообщения о подводных лодках, парашютистах, арапах, франк-масонах, шпионах, ИРА, Ку-Клукс-Клане, мистере Уинстоне Черчилле, беглецах из сумасшедшего дома, коммунистах, атеистах, черных и желтых, оранжистах и боевом десанте эскимосов. От одних берегов Эриу до других смотрители маяков вглядывались в море, начальники вокзалов ломали головы над телеграммными бланками, сержанты «Гвардии» получали боевые комплекты, инспектора того и этого всматривались в небеса, музейные работники тащили по тайникам Конгские Кресты, католические скауты надевали портупеи, машинистки выстукивали директивы, престарелые пенсионеры прятали сберегательные книжки, биржевые спекулянты нервно теребили свои грязные мантии, и по меньшей мере десять тысяч верующих мысленно клялись себе, что напечатают, если им повезет уцелеть, в газетах благодарности Блаженному Оливеру Планкетту, Матту Талботу, Маленькому Цветочку, Святой Филомене, Святому Антонию Падуанскому, Пражскому Младенцу, Лурдской Богоматери и иным видным фигурам, слишком многочисленным, чтобы их тут упоминать.

Страшная десница войны нависла, грозясь, над обреченной столицей.

Лиффи протекала через Дублин стесненной каменными стенами и перекрытой мостами. Поднимавшаяся неделями вода почти уж лизала набережную, а в последние дин не только лизала, но во время приливов перехлестывала через ее ограждение. Этим утром она омыла стены и добралась до подвалов половины О’Коннелл-стрит, хорошо еще, что улица эта была нежилой. К вечеру вода продолжила прибывать, вернулся прилив и многие опасались, что вскоре половина города затонет. Пожарная Бригада, Скорая помощь Св. Иоанна, местные силы самообороны, несколько братств, не говоря уж о добровольцах из разных слоев общества и принадлежавших к разным вероисповеданиям занимались — несмотря даже на то, что могущественная армия Абиссинии стучалась в ворота столицы, — эвакуацией нижних этажей, предупреждая жильцов о необходимости перенести мебель на верхние, распространяя последние новости о вторжении, направляя друг к другу посыльных с записками «14.35 часов» и забегая в пивные, чтобы освежиться стаканом портера. Имевшие место суматоха и путаница отчасти осложнялись тем, что несколько лет назад патриотически настроенные законодатели переименовали мосты, решив, что не следует и дальше увековечивать память таких тиранов, как королева Виктория и лорд Саквилл (который их все и построил), и снабдила их именами видных европейских фигур наподобие Лайама Меллоуса[48]. В результате, пожилые люди, получая официальное распоряжение прибыть к мосту Отца Мэттью[49], не могли взять в толк, что идти им надо на Уитвортский, а те, кому полагалось, пройдя по Кэпел-стрит, перейти на другой берег реки, сбивались с ног в поисках Граттанского моста.

Даже дикторы Ирландского радио вышли из зимней спячки и нарушили их обычное эфирное молчание, дав горожанам совет сохранять достойное спокойствие. Глава правительства, сообщили они, уверенно держит руку на пульсе всего происходящего.

От телефонной связи остались одни воспоминания.

Мистер Уайт и его ученики, сидевшие в своих сосудах спасения[50], ничего о кризисе не знали. А если б и знали, навряд ли он их озаботил бы. Глаза их были закрыты. Те, кто еще мог шевелить языком, молились sotto voce[51]. Они миновали последнюю длинную излуку Слейна, ту, что пролегает между Феникс-парком и Каслноком, свернули под Гленолинской плотиной во взбухшую Лиффи, и панорама пораженного ужасом города пошла писать вокруг них величавые круги.

Кингсбриджский вокзал проплыл мимо них, один из самых красивых в Европе, и соседствующий с ним мост, возведенный в память о визите Георга IV, для коего тут построили даже личное отхожее место, точно подогнанное по его росту. Проплыл длинный причал господ Гиннессов, где при отливах лебеди столь часто осыпают грязь белоснежными перьями. Здесь, вдоль каждой стены, на каждой боковой улице, в окнах каждого дома стояли на цыпочках, глазея на проплывавших, достойные обитатели Эриу.

Поскольку было время отлива, под мостами силы вторжения проходили без помех.

Десять тысяч глаз было устремлено на них, однако никакого интереса к порождаемым ими чувствам они не питали, просто сидели, обмякнув, в своих бочках и стяг «Детей Девы Марии» волокся за ними по воде, — абиссинцы сплывали вниз по течению, пребывая в различных состояниях прострации, и одна только Домовуха взирала с интеллигентным одобрением на раскрывавшиеся перед ней живые картины.

На ступенях собора Адама и Евы стояли — в резиновых сапогах под мантиями и митрах набекрень — Католические Иерархи, спешно призванные из Мейнута, Арма, Кашела и прочих центров духовного служения, с хоругвями, распятиями, колокольчиками и прочим потребным снаряжением, — стояли, подергиваясь и поглаживая свои капюшоны, стихари, кушаки, орарии, епитрахили, ризы и так далее. Когда силы вторжения проплыли мимо, все иерархи, как по уговору, воздели свои перстни, посохи, распятия, реликвии и иные атрибуты, дабы от души проклясть Абиссинию, парашютистов, подводные лодки, ересиархов и всех посягателей на Священный Остров. Они грозно нахмурили огромные брови, засверкали пронзительными глазами, подпихнули друг друга жилистыми, пусть и дрожавшими локтями, зазвонили в серебряные колокольца, скрестили друидовские пальцы, сощурились, откашлялись, отказали захватчикам в отпущении грехов, сочинили телеграммы Государственному секретарю Святого Престола, угрожающе поклялись Индексом запрещенных книг, зачитали пасторские послания, выставили напоказ Священные Символы, загремели кадилами, поджали для согрева пальцы ног в резиновых сапогах, процитировали «Альманак Старого Мура», объявили, каждый, по крестовому походу против порока, благословили своих дородных толстопалых служек, отпустили ✠ на ближайшие триста шестьдесят пять миллионов (000 000) лет и два с половиной (2½) дня грехи ✠ всем, кто искренне ✠ соблюдал Новенну ✠, переложили заговоренные картофелины из одного кармана штанов в другой, поерзали, покачались вперед-назад, отодрали от рак кружевные оборочки, погрозились кулаками, отерли лбы, убедились, что «Роллс-Ройсы» их стоят наготове — вдруг смываться придется, — произнесли, наущая, искажая, перевирая, переставляя слова, переворачивая задом-наперед, умышленно искажая и переиначивая все свои OMNIUM-DOMNIUM-NOMINY-DOMINY-RORUM-GALORUM — да так, что бутылочных тонов небеса сотряслись над ними.