Арсений Миронов - Двенадцатая дочь Страница 42

— Слушай, Лито! — перебил я. — Ты умеешь сбивать мух плевками?

Лито задумался.

— Только в полете, босс. Я вычисляю их по звуку. Бью на шум двигателей. А что?

— Ничего-ничего, — зевнул я. — Продолжай.

Продолжить не удалось. Ворвался дежурный «боевой жаб» — совсем молодой, но уже одноглазый паренек с сизым носом и блестящим топором за поясом.

— Хозяин! Тревога! Вот так всегда.

— Уйди, одноглазый… — промычал я. — Не хочу ничего знать! Какие тревоги в тихий час?..

— Хозяин! Разбойники! Напали на твой загородный лагерь!

— Ну и хрен с ним. Лито, закрой за дурачком дверь.

Лито вытолкал глупого «жаба» в коридор, и снова стало тихо. Впрочем, мое литое, хромированное спокойствие дало трещину. Разбойники напали на лагерь? Какой лагерь имеется в виду? Надеюсь, не любимый бункер «У кактуса»? Тот самый, где я так люблю проводить рабочие совещания с секретаршами, горничными и переводчицами?

— Лито, ты слышал? — взревел я, вылетая из кресла (треск половиц, пыль взметнулась). — Там же целых десять бочек «Опорьевского»! В подвальчике, помнишь?!

— Надо ехать, атаман, — серьезно сказал Лито.

— Телегу к подъезду! — рыкнул я. Ну, тля! Щас этим разбойникам не повезет. Они узнают, как обижать скромного беззащитного скомороха!

Через минуту мы уже летели по проспекту на спортивной телеге с мигалками.

— Я выцарапаю им уши, — хрипел Лито.

— Я оторву им глаза, — шипел Язвень.

— Я отгрызу им задницу! — визжала Ластя, дергаясь на заднем сиденье. Девочка тоже любила «Опорьевское».

Народ в ужасе разбегался, издали заслышав рев нашей сирены (сегодня в роли сирены выступал Гнедан). Я улыбался, задыхаясь от встречного ветра: терема, домики, заборчики свистели мимо с безбашенной скоростью; в стороны разлетались лихо посшибанные собаки, куры и старушки — щедро наскипидаренные лошади летели впереди собственного визга. Следом едва поспевала охрана на паре «квадратных» — черных повозок, запряженных четверками вороных чудовищ.

Изрядно пошумев, кавалькада вынеслась из престижного района Студеной горы, пропахала огненный след по мостовым помпезного Овручича, шуганула пешеходов в ремесленном Кариче, выломала пару шлагбаумов в зазаборенной, фортифицированной Напреди — и наконец, вылетев на простор пригородных полей, устремилась к Холмистой Плешине.

Ух ты! Вот они, гады, появились на горизонте — гнусное множество каких-то оборванных разбойников! Ряхи славянские, недобрые… Тусуются вокруг моего бункера, бегают с копьями, оцепили вершину холма, срубили любимый кактус! Вот гады. Чует мое чуткое сердце, быть большой драке…

Передняя телега нашего кортежа круто вылетела на склон холма, с визгом затормозила — «боевые жабы» с гиканьем посыпались в траву, выхватывая заблестевшие железяки. Вражеские негодяи тоже засуетились — заметались из угла в угол, собираясь в боевые порядки, вытягивая стрелы из колчанов. Человек пятьдесят, не меньше. А сколько у меня охранников? Десять? Отлично, значит мы их замочим!

Я решительно спрыгнул с телеги и, вальяжно почесывая задницу сквозь полосатые штаны, с хозяйским видом двинулся вперед, навстречу опасности.

— Эй, козлы!!! Вы че, в натуре, казни хотите? А ну, Гнедан, подай-ка мою любимую дубину…

— Патрон, не ходите туда, — с идиотской улыбкой сказал подбежавший Гнедан. — Их много, они нам попы оторвут.

— Да? — растерялся я. — А что же делать? Там, в бункере, — десять бочек «Опорьевского»…

— А! Ну тогда ладно! — понимающе кивнул Гнед, протягивая дубину.

Я вздохнул и скомандовал своим:

— Мужики! Наше пиво в опасности! Гранаты к бою!

«Боевые жабы» радостно заревели, расхватывая бутыли с зажигательной смесью. Перед боем я всегда разрешаю своим отважным берсеркам хлебнуть из заранее заготовленных бутылей «Перпендикулярного» лосьона. Чтоб ловчее разить врага — не в смысле перегаром, а в смысле чтоб насмерть.

Вау! Я не поверил своим заплывшим глазам: среди гадских захватчиков отчетливо нарисовалась знакомая наглая харя! Мерзкий тип! Тот самый козлище, который у меня сапоги пытался перехватить в Дымном Урочище! Помните белобрысого гада с исцарапанной спиной? Вот он, сволочь, — стоит в красной рубахе, глядит на меня злобными глазками и ловчей перехватывает в пальцах рукоять топора!

— Эй ты! — гаркнул я, дурея от ратного пыла. — А ну иди сюда, на честный бой! Щас мы с тобой, как Пересвет с Ослябей, сразимся.

Ну, думаю, нынче раззудится мое богатырское плечо. Давненько мы, Бисеровы, не крушили чужих позвоночников!

И вдруг… появился Старцев и все испортил. Растолкав передний ряд вражеских громил, он вышел вперед в модном импортном доспехе, поднял забрало и говорит:

— Здравствуй, Славик. Не надо убивать Стырьку, он свой. Это мы к тебе в гости приехали…

Я только руками развел.

— Ну, — говорю, — вы даете.

И все пошли в бункер брататься.

— Дико рад видеть вас, парни, в моем комфортабельном бункере, — сказал я, с трудом приподнимаясь над праздничным столом и прилагая все силы к тому, чтобы не расплескать из дрожащего кубка. — Первым делом предлагаю принять. За встречку. А потом будет дискотека по полной программе: сначала, как говорится, хали-гали, потом жуки-пуки, а в итоге — полные люли-пилюли. И холодное пиво в постель. Ура?

— Ура! — хором сказали все.

Мы выпили, и Данька Каширин спросил:

— Ну, как у тебя дела?

— Ой, — отвечаю, — не спрашивай. Веду информационную войну на два фронта. Вот, кстати, могу развлечь вас новым рекламным роликом. Наш общий друг доктор Язвень только что подготовил свежий компромат.

Свет в подземном зале потух, и на стене засветился экран демонстрационного блюдца.

— Поразительно, — прозвучал в темноте голос Лехи Старцева. — Этот Бисер даже в былинной Руси себе киношку обустроил…

Между тем на экране возникло изображение рыкающего тушканчика в вензелях с надписью «Лубочное Видео представляет». Под напряженную музыку величаво расцвела багровая надпись:

И началось. Поначалу зрители недоуменно пожимали плечами и сдержанно хихикали — особенно когда на экране возникла фигура женщины в черно-золотистой парандже с садовой лейкой в руках. Приблизительно пять минут женщина расхаживала среди цветочных клумбочек, рассеянно поливая цветики водицей Но вот зазвучал за кадром вкрадчивый голос Язвеня: «Эти чудовищные кадры сняты скрытой камерой. Очевидец проник в личную резиденцию Плены Кибалы, чтобы посмотреть, как живет величайшая злая волшебница современности. Каково же было его удивление, омерзение и ужас, когда он своими глазами увидел Плену Кибалу… в цветнике! Нет, не в бестиарии, не в камере пыток, как можно и должно было предположить! Увы! Только на публике наша почтенная богиня ласкает аспидов и тарантулов. Но стоит ей остаться одной — и она окружает себя страшными разноцветными созданиями, источающими дурманящую вонь… Кто бы мог подумать такое?! Повелительница темных сил тайком разводит омерзительную флору — словно теплокровная деревенская самка! Эти кадры заставляют о многом задуматься. Что еще Плена Кибала скрывает от посторонних глаз?»

Блестяще, думал я, жадно пожирая глазами изображение на экране. Смена кадра — и вот: женщина в парандже, воровато оглянувшись по сторонам, присаживается за обеденный стол, сплошь заставленный клевым дизайнерским хавчиком. Крупным планом — шокирующий план: серебряная вилка вонзается в сочный помидорчик. Помидорчик кроваво брызгает, хлюпает… Шлеп! — на экране мигом возникает черный прямоугольничек цензуры, голос Язвеня поспешно сообщает: «Мы не можем показать вам полностью этот кошмар. Нам бы не хотелось, чтобы у кого-то из зрителей не выдержало сердце. Между тем приходится с горечью констатировать: наша повелительница Плена Кибала — тайная вегетарианка. У себя дома она запирается одна в комнате и… оскверняет себя растительной пищей. Она жадно поглощает чудовищные блюда из овощей, неядовитых грибов и даже фруктов!»

Да. Это был самый фантастический компромат в истории черного пи-ар. Время от времени я с удовлетворением поглядывал на Старцева, сидевшего рядом. Короткие сюжеты сменяли друг друга, и челюсть Старцева отвисала все ниже: глядите! Кибала спасает птенчика, выпавшего из гнезда! Перевязывает ему крылышко! Гладит бездомную собачонку! Сногсшибательный, мозгодробительный успех! Фильм уже закончился, слуги внесли факелы — а зрители сидели молча еще с минуту, глядя в погасший экран.

— Браво! — выдохнул наконец Леха Старцев. — Такого наваристого нонсенса я еще не видел.