Антон Мякшин - Бес шума и пыли Страница 52

Пахом, нехорошо оскалившись, двинулся было на дедка, но я успел схватить одноглазого за ногу.

— Ты чего?! — захрипел душегуб. — Пусти! Спугнешь гада… Сейчас я ему голову скручу, и мы отсюда выберемся… Я два раза так из застенков убегал!.. Пусти, говорю, я человек опытный!

— Ты и куренку сейчас голову не скрутишь, — ответил я. — Добьешься только того, что старикан удерет и позовет охрану… А в этой кадушке у него, наверное, еда…

— Еда! — эхом прозвучал утробный Гаврилин рык.

— Несу, несу, касатик… — не оборачиваясь, продребезжал дедок. — Сейчас… Кушай на здоровье, поправляйся. Кушай, сколько хочешь. Скушаешь это — я еще приволоку.

Вот это сервис!

От кадушки шел теплый парок. Втянув его ноздрями, я сразу же понял: свежесваренный куриный бульон… Во как в старину в тюрьмах кормили! Еще и обслуга такая угодливая — добавку обещает! Прямо не застенки, а пансионат какой-то…

Дедок установил кадушку на середину камеры, с хрустом разогнул спину и подслеповато сощурился на скелет на полу.

— Ой, касатик… — несколько удивленно выговорил он. — А чего это с тобой?.. Лежишь, не шевелишься… Оголодал небось сильно?.. А исхудал-то как… Старый я стал… Память ни к черту! Глаза ни фига не видят, и ноги совсем, едрена вошь, не ходят!.. Небось думаешь, старый Никодим забыл про тебя совсем? Не-эт… Вот пришло время — и вспомнил… Однако… Когда же это я к тебе заходил-то последний раз, а?

— Года два назад по меньшей мере! — громко сказал Гаврила.

— Ой! — вздрогнул дедок Никодим и, приложив ладонь к глазам, стал вглядываться в едва расцвеченную тусклым факельным светом полутьму. — Кто здесь?

— Мустанг в пальто! — рявкнул Гаврила, но я его перебил.

Важно было не упустить момент. Надзиратель здешний — явно не свирепый держиморда, который и слушать-то меня не стал бы. Вполне благопристойный старичок… Если втолковать ему, что мы (кроме, конечно, Пахом-Чика) никакие не убийцы и не грабители, которых следует в застенках морить, возможно, он нас и выпустит…

— Понимаете, произошла ошибка, — заторопился я. — Мы с друзьями… м-м… путешественники. Возвращались из м-м… дальнего похода и совершенно случайно оказались здесь.

— Как это? — озираясь, ошарашенно вопросил Никодим.

— Земля нас поглотила и выплюнула, — мрачно объяснил Пахом-Чик.

Дедок попятился к двери.

— Э, старый! — завопил атаман. — Погоди! Не…

Но было поздно… Старикан довольно резво выпрыгнул из камеры и захлопнул за собой дверь, лязгнув замком.

— Тьфу на вас, идиоты! — заругался Пахом. — Говорил же я — надо было старого хватать и душить! Мало ли что сил пока нет?! Вчетвером как-нибудь справились бы. А теперь — всё! Конец!

Снова лязгнул замок. Дверь медленно приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась седая всклокоченная голова.

— Эй, арестанты! — позвал Никодим. — Вы еще тут?

— А куда мы денемся? — проворчал Пахом. — Кстати, где это — тут?

— Как где? В Москве-матушке. В самом сердце Москвы — в Кремле. В казематах кремлевских…

Ничего себе нас закинуло! В саму Москву!.. Гаврила мечтал побывать здесь. Вот пусть и радуется — прибыл… Только он не радуется почему-то… Кстати, от деревеньки Колуново до Москвы ровно столько, сколько от скалы Увэ-Йотанка до предгорья близ головного селения пиу-пиу… Буду знать. Всегда полезно получить новые географические сведения.

— А вы это… обратно в землю… не того? Не зароетесь?

— Нет, — тут же ответил простодушный Гаврила. — В ближайшее время у нас вряд ли это получится. Ты бы, старче, выпустил нас отсюда. Мы ни в чем не виноваты!

— Чисты душой и телом! — нагло соврал Пахом-Чик.

— А сколько вас? — спросил Никодим.

— Четверо, — ответил я, заметив неподдельный интерес в голосе Никодима. — А что?

— Четверо — это хорошо, — почему-то обрадовался дедок. — Четверо — это очень хорошо!

— Чего хорошего-то? — спросили мы все в один голос.

— Старого Никодима не накажут, — удовлетворенно выговорил дедок. — Я же, касатики вы мои, старый стал, хотя и службу несу. Только с памятью туговато. Вас же много здесь, арестантов. Кому принесу поесть, а про кого и забуду. Тут ведь народец всё больше тихенький, пришибленный. Цепями своими позвякивают да стонут. Кроме одного — басурманина с огроменной головой. Того, коли не покормишь, будет орать и биться. Неровен час — вырвется, хоть и опутан цепями, как муха паутиной… Важный арестант… Так о чем это я? Ага… Вот прошел нынче по застенкам, посмотрел — что-то маловато арестантов осталось. Ой, думаю, не миновать нахлобучки от начальства! А тут вы объявились, старого Никодима выручили… И в такой день, в такой день!

— В какой день? — простонал Гаврила.

— Как же, касатики! — всплеснул руками Никодим. — Нынче же праздник большой в Москве-матушке! Батюшка-государь по такому случаю из Александровой слободы прибыли… Разве не знаете? Заступник наш, последний богатырь всея Руси Георгий венчается! Сам государь на службе будет. Он же приказал — по случаю радостного дня — казнить принародно всех душегубов и лихих людей, в застенках томящихся! Чтобы, значит, чище на земле нашей стало… А я, старый дуралей, глядь по казематам — ан казнить-то почти и некого! Хоть сам на плаху ложись… Уж спасибо вам, касатики, выручили несчастного старика…

Открыв дверь чуть пошире, Никодим отвесил нам земной поклон.

— С кем венчается?!! — взревел Гаврила так, что дедок с визгом выскочил за порог и только через минуту вновь приоткрыл дверь и проговорил, просунув нос в щель:

— А с невинной и благочестивой девицей Оксаной венчается. По любви сиротку заступник наш пригрел. Богоугодное дело совершил…

Надо же, уломала-таки девица добра молодца! Современным бы феминисткам у нее поучиться! Чем ненавидеть мужчин за то, что те мало на них внимания обращают, действовали бы по принципу «терпение и труд всё перетрут» — как Оксана. И достигали бы полной гармонии с собой, противоположным полом и окружающим миром в целом… Ох и Оксана! Пробивная девица! С ее способностями она такую карьеру могла бы сделать!..

…Невероятно, но детина с ревом поднялся на ноги и, шатаясь, словно медведь после спячки, пошел на Никодима. Тот, конечно, не стал дожидаться, пока обезумевший отрок приблизится на расстояние вытянутой руки, и захлопнул дверь, чуть не прищемив собственный нос. Через замочную скважину еще посоветовал:

— Вы кушайте, касатики, сил набирайтесь. Чтоб не выглядели хворыми да замученными… Поспите, а утром и поведут вас… Уж потешьте народ православный за-ради великого праздника!

— Открой дверь, старый!!! — завопил Гаврила, загрохотав кулаками по обшитой железом деревянной поверхности. — Открой! Я тебе… руки-ноги повыдергаю! Открой, говорю, пожалуйста!.. Я тебе золотой казны насыплю столько, что и детям и внукам хватит!.. Убью!.. Озолочу!.. Милый дедушка!.. Старый хрен ты, гром тебя разрази!

Под мрачными сводами тюрьмы отчетливо прокатился громовой раскат. Пол под нами затрясся, с потолка посыпались камешки, ошметья паутины и какие-то насекомые…

— Пресвятая богородица! — услышали мы дрожащий голосок Никодима, когда всё смолкло. — А говорили, что невинные прохожие… Ого! Старому Никодиму счастье привалило! Поймал колдунов могущественных! Пойду начальству доложу, может, наградят.

Мелко застучали удаляющиеся шаги… Впрочем, скоро Никодим ненадолго вернулся.

— Эй! — через закрытую дверь позвал он. — Арестанты-колдуны! Вы вот что: когда начальство на вас смотреть-то придет, еще немного поколдуйте-погромыхайте… А то ведь не поверят мне…

Гаврила обессиленно опустился на пол. Пахом-Чик чесал в затылке. Прибрежная Галька испуганно притихла. А я бормотал что-то вроде:

— Н-да… Вот уж попали так попали…

— Козел ты, отрок! — высказался Пахом. — Не мог не шуметь…

— Действительно, — вздохнул я. — Надо, Гаврюша, уметь держать себя в руках. А то, понимаешь, разыгрываешь тут роль мужа, вернувшегося из дальней командировки…

— Оксана — не жена, — подала голос Прибрежная Галька. — Это я жена! А она — злая, злая, злая!

— Что делать-то? — спросил Гаврила. — Адик, что делать?

— Есть, — приказал я. — Опустошить кадушку как можно скорее. Набираться сил. У меня такое ощущение, что они нам скоро понадобятся.

ГЛАВА 2

В кадушке и правда был куриный бульон. Горячий, наваристый, ароматный, с большими радужными кругляшками жира, похожими на золотые монеты… Мы высосали всё, а на дне нашли несколько куриных тушек. Съели и мясо.

Пахом-Чик заметно подобрел. Кровожадности его и свирепости как не бывало! Я еще подумал, что душегубом он стал не только из-за дурной наследственности и безрадостного детства, но и по причине нерационального питания. Попробуйте с младых ногтей жить в лесной глуши, общаться с ведьмами, лешими да бесами, питаться жабами, змеями, поганками и мухоморами — что из вас получится?..