Светлана Багдерина - День Медведя Страница 56

– Сливки – то, что слили… что на поверхности плавало… – сумрачно пробормотал гвардеец и серьезно глянул на своего сопровождающего. – Нет. Из них, не спорю, цари получатся – не конфетки, но из меня еще хуже.

– А, может, нет? – хитро прищурилась в ответ Сенька. – Может, в тебе скрыт кладезь премудрости и предприимчивости, который только и ждет момента, чтобы пролиться на жаждущих верноподданных благословенным дождем? Спиридон опешил, и едва не поскользнулся.

– Что… во мне скрыто?..

– Я говорю, может, ты умнее, чем кажешься, – ворчливо повторила комплимент царевна, и солдат вздохнул с облегчением.

– Нет. Я не умнее. Вернее, я умен ровно настолько, чтобы понять, к чему твое высочество опять клонит, и я всё еще говорю нет. Плохим царем я быть не хочу. А хорошего из меня не выйдет. Вот как ты думаешь, почему, скажем, дед Голуб пошел в артисты, а не в кавалеристы, предположим? Правильно. Потому что знал, что если он пойдет в кавалеристы, то получится у него полная эта… э-э-э… обратная сторона живота. А вот артист из него вышел замечательный, если вечер бренделевской пьянки вспомнить. Полезный. А я в государственных делах даже не ноль. Я – два ноля. И я не только не могу – я не хочу. Так что, извини, Серафима Батьковна, прости, родной народ, но никудышных правителей и без меня хватает. Я лучше справным солдатом останусь. Ведь то, что твоя образина смахивает на кого-то другого, еще не значит, что ты этим самым другим можешь стать.

– Человек, если постарается, может всё!

– Да не могу я этим вашим Мечеславом быть, не могу, я же нутром чую!..

– Ерунда. Если ты согласишься, мы за два счета всё вверх ногами перевернем, и свидетелей тебе организуем, которые у колыбели твоей стояли и в лицо тебя запомнили! И пропади оно всё пропадом! Соглашайся!

– Нет!.. Ну не моё это! И всё остальное – дурацкое совпадение, то бишь, случайность! И не говори при мне больше этого слова!..

– Какого из них? – уточнила Серафима.

– На букву «ц», – хмуро буркнул Спиридон.

Но Сенька, раз уж такой разговор зашел, так легко отпускать его не собиралась, и попробовала пробить брешь в обороне противника с другого фланга.

– Ты картину с дельфином, который акула, видел?

– Ну и что? – хмыкнул Спиря. – Карасич, вон, на матушку Гусю похож, так что теперь?

– Он ее внучатый племянник, я спрашивала, – довольно заявила царевна. – А ты не просто мордой лица на тот портрет смахиваешь – там еще и родинки твои одна к одной прописаны! Не бывает таких случайностей, Спиря, не бывает!!!

– Так что моему царскому величеству теперь делать прикажете?!..

– Перестать махать руками, подобрать шапку и идти дальше – на нас, вон, уже люди таращатся – думаю, поди, цирк приехал, и клоуны сбежали. Тебя, между прочим, невеста ждет. Потом договорим. Если надумаешь. Насильно царем не будешь, это даже я понимаю.

Смущенный Спиридон прикусил губу, быстро подхватил с мостовой шапку, незаметно слетевшую с увеличившейся в размерах перебинтованной головы, и стыдливо, искоса глянул на быстро собиравшуюся впереди, на углу Иноземной и Сахарного проулка, толпу.

К своему облегчению, быстро сменившемуся удивлением, а потом и тревогой, он обнаружил, что взбудоражено переговаривающиеся горожане смотрели не только и не столько в его сторону, сколько…

– …в Сахарный!..

– Там!..

– Там!!!..

– Не может быть!..

– Глаз вырву – там он, чесслово! Вот такенный!

– Врешь, поди.

– Сходить бы, поглядеть?..

– Жутко… чевой-то… Душу тянет…Сам иди.

– Нашел дурака!

– Надо этих позвать… охотников… или гвардейцев… или солдат баронских-графских…

– Нельзя же так вот так просто так посреди бела дня… темной ночи… зверье лесное посередь города разводить!..

– Ох, страсти-то, страсти-то какие… Неладное теперь почувствовала и Серафима.

Бросив своего подопечного на полпути, быстрым решительным шагом приблизилась она к неуверенно переминающейся с ноги на ногу в сгущающихся сумерках толпе[98].

– Что случилось? Что за митинг? – не давая опомниться, начала она опрос разволновавшихся не на шутку свидетелей.

– Ваше высочество!!! Царевна-матушка!!! – обрадовано посрывали шапки опрашиваемые. – Вы как раз вовремя пришлися!!! Там, в Сахарном, медведь сидит!!!

– Кто?.. – опешила матушка-царевна.

– Ведьмедь, глаз вырву, ведьмедь настоящий! – высунулся из-за спины женщины в полосатом тулупчике мальчишка лет девяти. – Я сам видел! Вот такенный, говорю! А никто не верит! А он меня в пять раз, наверно, выше! Или в десять! Или даже в двадцать!.. В подворотне прячется! И орет!

– Что орет? – уточнила Серафима, предварительно добросовестно убедившись, что лесной хозяин двадцати пяти метров росту не маячит над крышами домов Сахарного проулка.

– Воет, то бишь, вашвысочество, – слегка заикаясь – то ли от природы, то ли от нервов, перевела мальчишкина мать, сурово заталкивая своего не в меру говорливого отпрыска обратно за спину – от греха подальше.

– Медведи не воют, – с сомнением покачал головой Сенька. – Может, это собака была?

– Да ведьмедь же, тетенька царевна! – высунулся уже из-за другого бока матери и чуть не плача, сорвал шапку и прижал ее к груди мальчишка. – Ей-же ей, ведмедь! Глаз вырву, сам виде…

И тут, словно в подтверждение слов малолетнего свидетеля, откуда-то из невидимых переходов и проходных дворов Сахарного пахнуло холодным, пронизывающим насквозь беспричинным ужасом, и до содрогнувшейся в унисон толпы донеслось тяжелое низкое ворчание, закончившееся хриплым раскатом рыка.

Пацаненок захлопнул непроизвольно распахнувшийся рот обоими ладошками и моментально нырнул в самое надежное убежище – за мамкину спину.

– Сейчас посмотрим, пацан, что там за ведьмедь у вас завелся, – заговорщицки подмигнув на ходу вытаращившей испуганно очи матери, мимо сдавленно ахнувших горожан, с мечом в руке в переулок устремился Спиридон.

И при виде него такое банальное явление, как громадный медведь в центре города, мгновенно было забыто. Толпа разом вскипела.

– Это он!

– Он!

– Глаз вырву – царь всамделишный!!!

– Тот самый!

– Царевич Спиридон!!!

– Самолично!!!

– Он с медведем-то с тойным чичас разберется!

– А кабыть задерет его ведмедь?!

– Не боись! Медведь – зверь царский, его не тронет, предание такое, мне бабка сказывала!

– А кабыть таки тронет, тадыть чего?

– Да не тронет, тебе говорят!

– А ну кабыть?..

– Да вот заладил, долдон – кабыть да кабыть!..

– Кабыть тронет – примета плохая, вот чего…

– Стало быть, царь-то наш Спиридон – ненастоящий!..

– И весь род их и впрямь проклят…

– Как граф с баронами талдычат?

– Ага…

– И верно тогда нового царя нам надо, из ихней породы…

– Спиря, стой!!! Медвежатник, ёшкин трёш!!! Стой, кому говорят!!!.. – отчаянно выкрикнула Серафима, выхватила меч, выудила на бегу из-за голенища сапога метательный нож и, что было сил, рванула за охраняемым объектом по булыжнику, скользкому от слежавшегося и начинающего подмерзать мокрого снега.

Как только Иноземная осталась за спиной, на переулок, вопреки всем законам погоды, откуда ни возьмись, стал быстро опускаться рваными неопрятными клочьями серый промозглый туман, словно выпотрошили старую перепрелую перину водяного.

Возбужденно-испуганный гомон толпы позади мгновенно пропал, исчезли быстрые уверенные шаги Спиридона впереди, и только странный булькающий рык всепроникающим горным потоком раскатывался между гладких каменных стен, отражаясь от карнизов и выступов и угрожающе усиливаясь по мере приближения к его источнику.

Усиливалось с проклятым туманом и беспричинное[99], но отупляющее, ослепляющее и позорно сковывающее первоначальную прыть царевны вязкое чувство страха.

Смахнув рукавом тулупчика со лба то ли липкую прядь тумана, то ли холодный пот, Серафима мельком успела подумать, что коварный мальчишка злонамеренно преуменьшил размеры затаившегося в проходном дворе зверя, как белесая муть, словно заполнив предназначенную ей емкость и на том успокоившись, внезапно закончилась.

И она оказалась нос к спине с замершим в нелепой позе и подозрительно молчаливым Спиридоном.

А уж его нос располагался в непосредственной близости к носу исполинского медведя.

Если бы он поднялся на задние лапы и оказался раза в три выше самой высокой крыши Сахарного, Сенька бы не удивилась.

Непонятная апатия вкрадчиво, но быстро окружила и охватила ее, исподтишка вползла во все чувства и мысли и растворила их, словно сахар в кислоте. Воинственно поднятая рука медленно и как-то сама собой опустилась, пальцы безвольно разжались, меч ее упал на мостовую, обледеневшую под внезапным приступом жгучего, пронизывающего холода, и глухо звякнул о валяющийся под ногами меч гвардейца. Такого не убить… От такого не сбежать… Это конец нам всем… Но этот запах!