Андрей Курков - Пуля нашла героя Страница 56

«Платки? — подумал Банов. — Может быть. Может быть… А я бы ей все-таки книжку подарил какую-нибудь. Про борьбу и любовь…» Послышался тут издалека хруст веток. Потом звякнуло что-то.

Оглянулся в ту сторону старик. Улыбнулся.

— Ну вот и Вася идет, — сказал обрадованно. — Иди, Васильич, буди своих. Скажи, что завтрак остывает!..

Встал Банов и пошел не спеша к своему шалашу, где еще спали мирно и, должно быть, сны видели его любимый товарищ Клара и их дочка Валентина, для которой только-только наступила первая в ее жизни зима.

Глава 51

Саплухов приехал в Москву за день до торжественного заседания. К родителям не поехал, а остановился в гостинице «Пекин», в номере на десятом этаже с видом на башни Кремля.

Пообедав в ресторане гостиницы, он вернулся в свой номер и, усевшись за стол, стал перечитывать подготовленные в двух экземплярах тезисы будущей научной работы.

Улыбка то и дело появлялась на его красивом лице, когда представлял он себе удивление академика, когда тот узнает о настоящем авторе уже довольно известных народу произведений. А что скажет академик, когда поймет, что и текст нового гимна был написан тем же пернатым автором?

Саплухов мотнул головой в предвкушении завтрашнего разговора с Бахманом и перевел взгляд на тезисы.

В принципе, все было уже исправлено и подчищено на страницах, но старая боязнь пропуска запятых заставляла Саплухова еще и еще раз прочитывать предложения.

Наконец наступило бодрое красно-желтое ноябрьское утро.

Умывшись и побрившись, Костах Саплухов выглянул в окно на город, украшенный красными лозунгами и транспарантами. Настроение было праздничным.

Он надел свой лучший костюм, повязал пурпурный галстук на белую рубашку. Подобрал к ней запонки, такие, чтоб выглядели посолиднее.

Вытащил из портфеля приглашение и, положив его во внутренний карман пиджака, а в руку взяв папку с тезисами научной работы, вышел из номера.

Большой Кремлевский Дворец Съездов празднично жужжал тысячами и тысячами радостных людей. Шла регистрация приглашенных, и Саплухов встал в ту очередь к столику, которая показалась ему короче.

Минут через двадцать он уже вручал пригласительный билет сидевшей за столиком женщине.

Она переписала номер билета, потом раскрыла толстую тетрадь с длинными столбиками фамилий, отыскала его фамилию — благо располагались они в алфавитном порядке-и поставила напротив фамилии крестик.

Дворец Съездов постепенно заполнялся. А без четверти десять все места в огромном зале были уже заняты, и тысячи пар глаз в трепетном ожидании смотрели на пустую пока трибуну.

Вскоре Спасская башня разразилась десятикратным боем часов, и одновременно с этим в зале зазвучала барабанная дробь.

Тысячи голов обернулись и увидели двух курсантов-барабанщиков, шедших впереди других трех курсантов, один из которых, тот, что шагал посередине, гордо нес государственное знамя.

Проследив за знаменосцами, тысячи гостей, к своему удивлению, заметили на трибуне многочисленный президиум.

Саплухов сидел в пятнадцатом ряду. Лица членов президиума были ему хорошо видны, но незнакомы.

«Ну что ж, т подумал он. — Я все-таки наукой занимаюсь, а не политикой», — и тут же понял он неполноценность этой мысли и ощутил в себе стыд в связи с незнанием в лицо своего правительства.

Посмотрел по сторонам, пытаясь отыскать взглядом академика Бахмана, но не нашел. Подумал, что академики, должно быть, сидят отдельно, в другом ряду.

Слово взял член Политбюро секретарь ЦК Пазахов. Прозвучала длинная, полная восклицательных знаков и аплодисментов речь, посвященная годовщине Великого Октября.

Саплухов слушал внимательно. Слушал и смотрел на товарища Пазахова, который, как казалось ученому, был его двоюродным дядей.

После длительных аплодисментов товарищ Пазахов объявил о первом исполнении нового гимна СССР.

Шарканье тысяч ног взлетело к высокому потолку зала — тысячи людей поднялись с красных кресел и застыли, торжественно склонив головы.

Зазвучала музыка, и Саплухов почувствовал дрожь, пробиравшую его тело. И непонятна была причина этой дрожи: то ли торжественность момента, то ли что-то нервное, связанное с мыслями об авторе текста нового гимна.

Ты могучая, как медведь, — запел хор, появившийся позади президиума из-за поднявшегося вверх занавеса. — Ты надежная, как скала. Ты — душа миллионов звезд, Ты — вселенной колокола!

Саплухов снова ощутил дрожь в теле, и на этот раз она была куда сильнее. Нервно оглянулся на лица стоявших рядом участников заседания; Лица участников были предельно серьезны.

Саплухов вздохнул с облегчением.

А хор продолжал:

Все в тебе — и снега, и жар,

Кровь погибших и кровь живых.

Ты — целебных хвощей отвар,

Ты — предел мечтаний любых.

Оркестр заиграл проигрыш, должно быть, давая возможность хористам набрать полные легкие воздуха для следующего куплета.

Саплухов лихорадочно пытался вспомнить, о чем говорилось в третьей строфе этого стихотворения.

Ты и могучая, ты и народная, — мощно запел хор. — Социализма и правды полна, Будь же во веки веков свободная Наша советская страна!

Саплухов скривил губы — в стихотворении такой строфы не было.

«А! — внезапно вспомнил он письмо академика Бахмана. — Это та дописанная строфа… Он же писал, что дали стихотворение на доработку компетентному поэту Лебедеву-Кумачу! Только почему „ты и могучая, ты — инородная?“ Саплухов, размышляя, пожал плечами и тут же поймал на себе внимательный взгляд соседа слева.

Хорошо, что все уже садились и поднявшийся в зале шум отвлек внимание и этого соседа с проницательным взглядом, и самого ученого.

Через полтора часа Саплухов выходил из Дворца Съездов, получив причитавшиеся каждому участнику сувениры: блокнот с соответственной надписью, набор ручек и красный значок с цифрой «60».

Как только он вышел на прохладный воздух, к нему подошли трое и попросили следовать за ними.

Снова дрожь охватила ученого. В руке он сжимал так и не переданные академику тезисы. А кто-то проводил его вопросительным взглядом, должно быть думая, что стал свидетелем ареста шпиона.

Привели Саплухова к низенькому приземистому кирпичному зданьицу, спрятавшемуся за высокими голубыми кремлевскими елями. Зашли внутрь.

В кабинете Саплухова встретил седой серьезный генерал. Предложил присесть.

— Костах Вагилович, — заговорил он первым, — мы вас сюда позвали, чтобы сообщить вам приятную новость. Саплухов напрягся.

— Ваша научная деятельность закончена, поэтому можете оставить вон те научные записи, — генерал указал взглядом на дрожавшую в руках ученого папку, — вот здесь, на моем столе. Теперь вы дипломат…

Ученый широко открыл глаза. Ему показалось, что он бредит, что не прошел даром недавний запой и вот теперь это привело к звуковым и визуальным галлюцинациям.

— Да-да, — сказал седой генерал. — Завтра вы вылетаете на новое место службы… В государство Люксембург, — генерал подошел к висевшей на стене карте мира, порыскал по ней взглядом, но, видимо, не найдя там вышеназванного государства, перевел взгляд на Саплухова. — Есть такое государство в Центральной Европе. Тут вот, — генерал показал рукой на конверт большого размера, лежавший на столе, — ваши верительные грамоты. Вы теперь посол. С вами в самолете будут наши сотрудники, они вам объяснят сущность работы и будут помогать войти в курс дел.

Внезапно Саплухов вспомнил об оставленном в Доме творчества попугае, оставленном в комнате у Грибанина.

Писатель, конечно, обещал присмотреть за ним, но кто будет кормить Кузьму, когда писатель в запое?

— Так я не поеду обратно в Ялту? — вырвалось у Саплухова.

— Нет, — твердо сказал генерал.

— Там, понимаете, попугай…

— Не там, — оборвал Саплухова генерал. — Попугай уже два дня не там. Он, собственно, летел на одном самолете с вами и теперь находится в добрых и надежных руках. Не беспокойтесь.

— Где он? — переспросил удивленный Костах Саплухов, — Он в хорошем месте, в надежных руках, не надо о нем беспокоиться! — генерал улыбнулся, по-видимому, тронутый заботой ученого о попугае. — Я бы и сам хотел там оказаться, где ваш попугай сейчас!

— А что же мне теперь делать? — растерянно спросил Саплухов.

— Теперь? — генерал обошел разок вокруг стола, вернулся на свое место и придвинул к Саплухову пачку каких-то анкет и бумаг. — Вот здесь распишитесь, на каждом документе. Это все о неразглашении вашей научной и личной биографии, конечно, включая ваши мысли относительно попугая и его поэтических наклонностей. Вы, надеюсь, понимаете, что никто не должен об этом знать! Понимаете? Ведь нельзя, чтобы текст гимна такой великой страны, как СССР, был написан попугаем! Понимаете?

Саплухов кивнул. Достал одну ручку из только что полученного в Кремлевском Дворце Съездов сувенирного набора и стал расписываться на многочисленных, лежавших перед ним стопочкой, документах.