Александр Экштейн - Око вселенной Страница 6

— Кто это? — Клэр Гастинг взглянула на сенатора, а затем с недоумением на человека в лапсердаке от Квентина Бернарда Вильда за сто двадцать тысяч долларов.

— Здравствуйте, равви, — поздоровался с Чигиринским Арчибальд Соукс и представил его Клэр Гастинг: — Это Ефим Яковлевич Чигиринский.

Глава шестая

Двадцать первый век по галактическому, ариастову календарю племени дагонов-качи, обитающих внутри земного континента Тахлис-хамовес, расположенного на глубине 220 километров от поверхности Земли на берегу оранжевого трясинного моря Аплика, был не двадцать первым веком, а третьей манипуляционной декадой, в которой качественное человечество околохорузлитного государства уже видело в статик-рабах земной поверхности видимые результаты своих опытов и построений. Люди поверхности качественно осуррогатировались и постепенно придавали этой суррогатности форму естественности. Это был праздник для околохорузлитного народа, ибо с них снималась нравственная ответственность, исчезал гнет совести. Если целый мир, страны, народы и мировоззрения, много тысячелетий терзающие себя поиском пищи, смысла, цели и Бога, не поняли своей истинной первородности, а восприняли насилие научного эксперимента над своей душой и сутью как само собой разумеющуюся естественность, значит, и не было никакого насилия, значит, правы были демиурги и элохимы, что поверхностные люди — это инструменты для манипуляций. Их надо настраивать, доводить до совершенства, качественно использовать и по мере износа утилизировать, предварительно изъяв у них нескончаемый источник энергии — Душу. Одним словом, начало двадцать первого века на поверхности Земли было триумфальным для околохорузлитного государства глубинных гениев, пока… Пока в этот долгожданный триумф не вплелись ноты аспектарной тревоги, если не сказать больше. Тревога исходила от самого хорузлита. Семияичный огненный мир демиургов и элохимы сосредоточились, и качественное человечество, отбросив в сторону триумфальные настроения, приготовилось к долгой и кропотливой работе, ибо понятия «битва» и «война» отсутствовали в лексиконе околохорузлитного мира…

Слава Савоев знал, что территория Тибетского плоскогорья — это не то место, где нужно использовать для сокращения пути переходы во времени, словно это проходные дворы Санкт-Петербурга. Среди гималайских морщин было слишком много пространственных прорех в ненужность и почти на каждом шагу встречалась магическая вторичность, использованный дзогами в пятом веке до нашей эры египетский аспект. Да и вообще, Тибет был огромной свалкой манипуляционного и морально устаревшего времени, в совершенстве исполняющего охранно-защитные функции системной нейтрализации на подходах к белым обелискам лабиринта перед входом в Шамбалу, которую дзоги называют страной неузнанных снов — Агнозией. Более Тибет ни на что не был годен, кроме экскурсионно-смысловых погружений статик-рабов в иллюзию смысла жизни и смерти. Впрочем, чтобы ни делали статик-рабы, в какие глубины и откровения ни бросались бы, они везде натыкаются на иллюзию и, пока не обнаружат новый вариант, благоговеют перед нею. Такое положение вещей устраивало аолиэтных лаоэров. Пока растерзанные параллельностями боги находятся под анестезией неведения, легче проводить диагностическую разведку, перед тем как приступить к масштабным спасательным работам. В данное время в задачу Славы Савоева входило вхождение в Шамбалу. Это было не так просто даже для аолиэтного лаоэра, ибо агнозийный мир Шамбалы был оттеночным и неземным, там запросто можно наткнуться на самого себя в лаоэртном исполнении.

Неожиданно он увидел на тропе, по которой шел к перевалу Орджум, сидящего ламу в багровом одеянии высшего посвящения.

— Ну, — не стал вдаваться в подробности Слава Савоев, оставленный на время куда-то исчезнувшим лаоэром, — говори скорее какую-нибудь мудрость или фокус показывай, и пропусти, мне в Шамбалу по делу надо.

— Ты откуда? — неожиданно спросил у него лама по-русски и сам же ответил: — Из России, откуда же еще. Только оттуда в Шамбалу по делу ходят, насчет счастья, здоровья и денег взаймы договориться.

— Я старший оперуполномоченный, капитан Савоев. — Слава взглянул на русскоговорящего ламу и уточнил, услышав прохладную энергию вернувшегося лаоэра, — я на связи с бесконечностью.

— Хорошо, — легко согласился лама, — пусть будет так. Я согласен, что ты, как и я, осведомитель бесконечности, но объясни мне, какой бесконечности — той, которая стала кругом, или той, которая вобрала круг в себя?

Лаоэр внимательно и почти мгновенно рассмотрел судьбу и суть сидящего на горной тропе ламы и, преобразив эти знания в манипуляционную информацию для Славы Савоева, вновь покинул его, погрузившись в девятый век нашей эры.

— Стефан Искра, — стал плести сеть интриг Слава Савоев, — и генерал Веточкин сказали мне, что в Агнозию я запросто попаду, если встречу великого палача Тибета, Талгата Петровича Волина, принявшего посвящение в ранг ламы багровых оттенков и получившего монастырское имя Кабнг Омпа.

— Значит, ты из ФСБ, — печально кивнул головой Волин, — из той бесконечности, что стала кругом. Звучит красиво, но на самом деле — это древнеегипетский символ порядка, змея ухватившая себя за хвост посередине хаоса. Вокруг огонь, а в центре круга растет дерево Таит, которое выращивает день последнего соединения с Землей. Ты обманываешь меня, оперуполномоченный. ФСБ, как и любая другая спецслужба мира, еще не чувствует себя достаточно подготовленной для агентурной разработки Шамбалы, то бишь Агнозии. Ты знаешь, как выглядит пространство Агнозии?

— Знаю. — Слава сел на горную тропу напротив Волина. — Примерно так выглядит наделенный разумом и гуманными представлениями о мире взрыв водородной бомбы.

— Пять с плюсом, — кивнул головой лама, — и вон из класса, завтра приведешь родителей. Кто они у тебя?

— Я сын участкового и бизнесменши, — скромно проговорил Слава Савоев, — поэтому плевал я на ваш ламаизм со всеми оттенками ввиду своего неискоренимого православия. И вообще, я в МВД, а не в ФСБ служу, вы мне надоели, иду в Агнозию сам.

— Да ладно тебе, парень, — широко и дружелюбно улыбнулся Волин, — конечно, я тебя проведу. Ты, как и все молодые, шуток генеральских не понимаешь. Пойдем сначала к далай-ламе. Агнозия, все-таки, нечто большее, чем мы с тобой, даже если один из нас и аолиэтный лаоэр, разведчик, состоящий на связи с бесконечностью.

— Я не был в Агнозии, — открестился от такого предположения далай-лама и, выключив телевизор, по которому смотрел новости СНН, уточнил: — Мы обходим ее десятой дорогой. Концентрированное безумие Шамбалы совсем не то место, которое хочется посетить в поисках истины и окончательного наслаждения. Это все выдумки европейцев. Они утратили чувство реальности и слишком увлеклись эротизацией христианства.

— И в этом им помогли дзоги, — усмехнулся аолиэтный лаоэр Слава Савоев, отхлебнув из пиалы каилиновый чай посвященных, куда вместо сахара была добавлена капля яда бородатой снежной гадюки сирик. — Дзоги и покровители дзогов.

— Нет, — покачал головой далай-лама, — дзоги не помогают статикам, а лишь контролируют их. Мы поговорим о Шамбале по-настоящему, ведь туда еще никто из когда-либо живущих на Земле и посетивших ее извне не входил, кроме Него.

— Кого? — удивленно спросил Слава Савоев и тут же сам и ответил, услышав эхо вселенной: — Ну да, я вспомнил. Христос вошел в Агнозию и уже оттуда обозначил свое присутствие на Земле.

Глава седьмая

Конь, встряхнув гривой, ударил копытом о землю.

— Стой спокойно, — упрекнул коня всадник, слегка похлопав его по шее, — еще успеешь устать от дороги.

Постояв немного на взгорке, внимательно глядя вдаль, всадник наконец-то увидел то, что хотел увидеть. От балки к балке, группками по пять-шесть человек, перебегали на низкорослых конях степной породы печенегские передовые дозоры.

— Давай, стелись, Джип.

Всадник направил коня на дно пологой широкой балки и послал в намет к ближним холмам, покрытым густым терном. За холмами раскинулось окруженное мощным частоколом и двумя рвами село, позади которого виднелось коварно дышащее у берега песчаной топью море. Всадник, не придерживая коня, помчался к воротам. Те незамедлительно раскрылись и тотчас же закрылись за ним. Лишь возле княжеского двора всадник осадил коня и, спрыгнув на землю, преклонил колено перед быстро спускающимся к нему по деревянному резному крыльцу князем.

— Ну, Саркел, — на лице князя не было никаких следов тревоги, — что так встревожен ты по-варварски? Увидел вражеские танки или нашему Нахапетову грозит нашествие игроков в наперстки?

— Печенеги, князь. — Саркел не мог привыкнуть к странному князю и странному селу, хотя и прожил здесь уже полгода и вполне сносно освоил странный язык этих неопрятных и каких-то нездоровых людей. — Большая орда, судя по дозору.