Александр Житинский - Седьмое измерение Страница 7

— Вы определенно решили? — спросил судья.

— Да, — быстро проговорила мать Тимки, будто опасаясь, что секундная заминка непростительна.

— Да, — сказал муж.

— А ваш ребенок?

— Он будет приходить к нему. Я не возражаю, — сказала жена, не глядя на Тимкиного отца.

— Мы обо всем договорились, — добавил тот.

И стороны приступили к дележу совместно нажитого имущества, включая сюда и старое бархатное кресло, съеденное желтой лошадью полчаса назад, и часы с кукушкой, которая в этот момент летела по улице, и кастрюли, и одеяла, и книги. Утомительное, грустное, но совершенно необходимое занятие при разводе. Надо сказать, что никаких унизительных споров не возникало, ибо родители Тимки были людьми воспитанными.

— Все? — спросил судья, когда вещи были разделены.

И тут впервые муж и жена взглянули друг на друга, взглянули с некоторым испугом, потому что им обоим вдруг показалось, что осталось еще нечто, о чем они забыли. И тогда в коридоре возник глухой тяжелый топот, который неудержимо нарастал, так что на лицах судьи и заседателей выразилось недоумение.

Высокая белая дверь распахнулась, и в комнату заглянула желтая лошадиная морда, а потом вошла лошадь — желтая, как солнце на детских рисунках. В суде стало светлее, на стенах заиграл веселый желток, отсвет которого упал на фигуры судьи и заседателей, медленно привставших со своих мест.

За первой лошадью последовала вторая, еще ослепительнее, а потом и третья, выкрашенная наполовину. И когда вслед за ними в зал суда вошел Тимка в матросском костюме, над головой которого вилась деревянная кукушка, казенные стулья с инвентарными номерами на ножках сгрудились в кучу и один за другим в ужасе попрыгали в окно. Лошади, помотав головами, разлеглись на освободившемся месте, а Тимка встал перед ними, скромно уставившись в пол.

— Чьи лошади? — хрипло спросил судья в наступившей тишине.

— Мои, — сказал Тимка.

— Это наши, наши лошади! — поспешно проговорила мать Тимки, делая к нему шаг.

Лошади в знак согласия закивали головами, прикрывая длинные и желтые, как лепестки подсолнуха, ресницы.

— Что ты говоришь? Какие наши лошади? — воскликнул Тимкин отец. Он почему-то разволновался, подскочил к сыну и дернул его за плечо.

— Где ты взял этих лошадей?

— Я их нашел, — безмятежно заявил Тимка. — Только они раньше были серые, а я их покрасил.

— В конце концов, почему бы и нет? — спросила мать Тимки и вдруг улыбнулась так, что ее несчастное лицо сделалось гораздо моложе и красивей. Она смутилась своей улыбки, покраснела, но стала от этого еще привлекательней. Муж посмотрел на нее с гневом и уже раскрыл было рот, чтобы возмутиться, однако не возмутился. а тоже улыбнулся растерянно и, прямо скажем, глуповато. Все стояли и улыбались, кроме судей, — и Тимка, и его родители, и желтые лошади, и кукушка, которая от радости делала в воздухе кульбиты.

— Послушайте! — вскричал судья. — Если это ваши лошади, то, во-первых, их нужно срочно разделить между вами. а во-вторых, вывести на улицу. Здесь им не место.

Лошади встали на ноги и дружно ударили копытами в пол. С лошадиных ног тонкой цветочной пыльцой посыпалась желтая краска. Первым опомнился отец Тимки. Он подошел к мальчику и усадил его на лошадь, выкрашенную наполовину. Потом он посадил свою жену на вторую лошадь, а сам вспрыгнул на первую с таким видом, будто он всю жизнь объезжал желтых лошадей.

— Куда же вы? — спросил судья. — Ваш процесс еще не окончен.

— Да подождите вы! — с досадой сказал отец. — Нам нужно разобраться с этими лошадьми. Это ведь живые лошади!

— Ну, как знаете… — развел руками судья.

И вся семья выехала на улицу. Впереди Тимка, за ним мать. а сзади отец. Под окнами официального дома валялись сломанные стулья. Лошади осторожно обошли их и направились шагом в обратный путь, домой. Тимкин отец ехал, не поднимая глаз, потому что ему. взрослому человеку, было стыдно появиться верхом на желтой лошади. Когда же он поднял глаза, чтобы посмотреть на светофор, ибо даже верхом на лошади нужно выполнять правила уличного движения, он увидел, что в городе полным-полно лошадей. Мимо них проносились на красных лошадях влюбленные, домохозяйки с сумками восседали на зеленых лошадях, а в скверах на белых лошадях гарцевали пенсионеры. Даже дети катались повсюду на разноцветных пони, похожих на воздушные шарики.

Была ранняя осень. По улице, подгоняемые ветерком, бежали сухие, желтые листья. У Тимкиного отца сдуло шляпу, и она покатилась по асфальту, как оторванное колесо детского велосипеда. Но он даже не обратил на это внимания.

— Куда же мы поедем? — нерешительно спросила Тимкина мама.

— Домой, — сказал Тимка. — Нужно посадить кукушку в часы. Она уже забыла, который час.

Тут пошел голубой дождь с неба, слепой редкий дождь, подсвеченный из-под кромки тучи прохладным, осенним солнцем. С лошадей потекли по асфальту желтые ручейки, которые собирались в один желтый ручей позади процессии и несли на себе желтые листья. Лошади на глазах меняли окраску и превращались в голубых блестящих лошадей, шагающих величавой походкой. На их спинах, вцепившись в мокрые гривы, сидели Тимка, его мать и его отец. Лица родителей были похожи: они были чуть-чуть грустны, спокойны и светлы, а в уголках рта пряталась одна и та же улыбка. Они смотрели на Тимку.

— Странно, — сказал Тимка, оглядывая свою лошадь. — Они все раньше были серые, а теперь голубые.

— И все-таки, где ты их взял? — спросила мать.

— Я нашел их в старых фотографиях, — признался Тимка.

Мать оглянулась на отца и засмеялась совсем по-детски, как она умела смеяться десять лет назад.

— Ты помнишь? — спросила она.

И они разом представили себе ту любительскую фотографию, запечатлевшую их в молдавской деревне во время свадебного путешествия. Они, молодые и смеющиеся, сидели обнявшись в легкой повозке, запряженной тройкой серых лошадей, а на переднем плане стоял старик в длинной шапке и с усами, который позировал с самым серьезным и старательными видом.

— А я вас не узнала! — сказала Тимкина мать, поглаживая свою лошадь по шее.

— А старик? Что сказал старик? — спросил вдруг Тимкин отец.

— Он сказал, что подождет, пока я покатаюсь, — ответил Тимка.

— Опять ты врешь, Тимка! — закричал отец, смеясь. — Он и по-русски не понимал, тот старик!

— Он все понимал, — упрямо заявил Тимка и ударил каблуками свою лошадь. Она вскинула голову и понеслась по улице легкой стелющейся рысью, а две другие, победно заржав, бросились за ней вдогонку.

Три голубых лошади с тремя всадниками, составлявшими небольшую семью, мчались по улице, а за ними стрелой летела деревянная птица, кукуя без умолку. Они спешили домой, где в старом, съеденном лошадью бархатном кресле, дремал старик молдаванин, ожидая их возвращения.

1973

Брат и сестра

Лучше всего сидеть в шкафу. Там внизу сложены свитера и кофты, они мягкие. А сверху висят папины костюмы, мамины платья и Ольгины. Сбоку висит рваный халат. Он пахнет мамой. Я утыкаюсь в него носом и нюхаю. В темноте хорошо нюхать.

Скоро они меня начнут искать. Сначала мама спросит: «А где Сергей?» Я сразу затаюсь, укушу халат, чтобы было тихо, а мама забудет, что меня ищет. Потом минут десять пройдет, и мама как крикнет: «Сережа! Я же тебя давно зову! Почему ты не идешь?» А папа скажет: «Никакой дисциплины в семье».

Тут{1} они все бросятся меня искать. Начнут{2} хлопать дверями в ванной и туалете. Папа скажет, что я, наверное, удрал гулять, а мама скажет, что она меня никуда не отпускала. Тогда папа сильно засопит носом и тихо так скажет: «Ну, я ему задам!» Мне станет очень страшно в шкафу, и я вспомню, что еще не сделал уроки. Они ведь сразу закричат: «Почему уроки не сделаны?» А папа может по башке трахнуть, если долго будет искать.

Ольга меня выдаст, я знаю. Она лежит на тахте и смотрит на своего Элтона Джона. Он такой противный, как белогвардеец. «Жутко наглый вид» — так папа сказал. Ольга будет лежать и молчать, пока родители носятся туда-сюда. Это она их дразнит. А потом скажет лениво: «Он, наверное, опять в шкафу сидит». Ольга — предательница.

Папа так дернет за дверцу, что шкаф вздрогнет. Я еще успею увидеть папу — он снизу кажется очень большим, но мама этому не верит, она говорит, что папа ростом не вышел и я скоро его перерасту. Скорей бы его перерасти!.. Тут он как крикнет: «Ты что, с ума сошел?!» — и я быстро зароюсь в свитера и кофты. Они с мамой начнут меня вытаскивать, все свитера тоже вывалятся на пол, тут-то я и получу по башке. Хорошо, если через свитер.

Папа еще заорет: «Что ты тут делал?!» Не могу же я сказать, что я здесь, в шкафу, думаю.

А может, обо мне сегодня не вспомнят. Можно сидеть хоть до вечера, хоть до ночи и думать обо всем. В шкафу я не боюсь ничего думать, ведь никто меня не видит. Снаружи как подумаешь что-нибудь такое, так они сразу начинают приставать. Они говорят, что у меня на лице все написано. Это неправда, ничего там не написано.