Сергей Федотов - Паутина Страница 8

— А ведь ты, голубы глаза, решил меня.

— А ты-то чего? — оправдал гостя Кос. — Пошто меня испортила?

— А корову нашу кто извел? — не смолчала и Тенкина. — Пошто из скотины заместо молока кровь хлобыстала?

Да не порешил я тебя, — сказал Лес, — а зло выпустил. Жива-здорова будешь, лишь злую силу потеряешь. И ни один колдун его тебе не вернет. Пытаться станешь — тогда и помрешь. Подумай хорошенько — потеря не столь велика: можно и добром жить, людей хороших не морочить, скотину не обижать, огородную овощ не засушивать.

Филиха поднялась и на нетвердых ногах пошла вон из пристройки. И рожки ухвата не помешали, верная примета, что злая сила пропала.

— Ну, Косюшка, — спросила хозяйка, — как теперь Лесика благодарить станем?

— Да я хучь кого, последнюю рубаху отдам, жизнь за его положу, какую он спас от смерти позорной. И не мне одному помог, знаю, что вся округа вздохнет теперь спокойно.

— Сейчас стол накрою, — засуетилась женщина, распахнула западню и скатилась в подполье. Минут через пяток стол в горнице был накрыт солеными грибочками, мочеными ягодами, копчеными мясом и рыбами: харюзами да таймешками, линками да осетрами. Возникли на столешнице лагушок с хмельным медом и лагушок с вином ягодным, а хозяйка все носилась от печи к столу, что-то жарила-парила.

— За добрую встречу, Лесик, — провозгласил хозяин, наполняя кружки пенным напитком.

— Нет, — сказал Нов, — этого мне пока не надобно. Мал еще хмелем баловаться. Ты уж выпей за здравие, и хозяйка пусть пригубит, а мне слей брусничной воды, то и хорошо будет.

Таким вотом Леса накормили-напоили и спать уложили. С утра истопили баньку, Нов попарился вволюшку, похлестался березовым веничком, распарил косточки, отвел душу. В ютшколе не было настоящей бани, одни души-дождики, да жесткий-прежесткий банщик вместо мягкого банничка.

Тенкины приготовили ему чистую одежду: светло-зеленые посконные штаны и рубаху, а также новые портянки. Лес взял в руки рубашку и почувствовал, что наговора от стрел она не имеет. Но дареному коню в зубы не смотрят. Да и сам с усам: умеет наложить такое крепкое заклятие, что не только стрелы отклоняться станут, но и мечи… Стоп, сам себе скомандовал Нов, вот этого — не надо. Слыхал он про наговоры, после которых от рубах клинки отскакивали, точнее, скользили, но знал и другое, дед объяснял: человек, носящий одежду с такой силы заклятием, начинает чахнуть. Коли не снимет — угаснет за год-два. Выберу время, решил Лес, сотворю простое заклятие. На том и успокоился. Надел рубашку, натянул порты. Обулся.

День был базарным, и юный чародей отправился потолкаться по торговым рядам. Товаров было полно, ряды ломились от свежего и копченого мяса, разной рыбы и ягод. Громоздились мешки с зерном, гирляндами висели сапоги и женские ботинки, лежали штуки материи. Лавки лопались, переполненные пушным товаром. Штаны, рубахи, сарафаны, ленты — все яркое, цветное. Торговали конями и коровами, овцами и поросятами, ловчими ястребами и пестрыми говорящими кукшами. Чего только не было. Но цены нельзя было назвать низкими. В княжестве скопились излишки золота.

Страна нуждалась во внешней торговле, это Лес понимал, недаром был выпускником ютшколы: экономика была одним из предметов, изучаемых на старшем курсе. Но торговали разве что с северянами, оленными людьми. Торговле с западными и восточными соседями, считал отрок, мешали юты. Их почему-то не устраивали дружеские отношения ни со степняками запада, ни со всадниками востока. Да и немного их было — соседей. Жили они мелкими племенами, не наторгуешься. А с южанами торговли практически не было из-за трудностей сообщения: почти непроходимые горы и Безводное Место разделяли лесной народ с желтокожими владельцами драконов. Шелка у них были хороши. Но и стоили немало, потому что караваны желтокожих купцов редко-редко добирались до таежных пределов Лесного княжества. А сами лесичи не могли к ним попасть, потому что не имели выносливых двугорбых лошадей, способных пройти Безводное Место.

Развлекаясь, Лес уставился на тугой кошель препротивного вида юта. Ютант ходил по базару с брезгливым выражением на лице, все ему не нравилось. Ткани он брал щепотью и презрительно морщил нос, нюхал копчености и картинно отплевывался. Продавцы смотрели на его проделки вроде бы равнодушно, но в душе костерили в Матушку и Первоматушку, это Нов чувствовал как вещун.

Лес понюхал ладошку, она еще пахла соком тирлича. Тогда чародей сосредоточился на завязках кошеля, развязывая хитромудрые узлы. Увидел, что кошель валится в песок, и осторожно, чтобы не заметила базарная публика, выставил ладонь в его сторону. Кошелек голубком порхнул в руку, Лес зажал его в кулаке. Стыдно ему ничуть не было. Помнил примету, что, сколько с юта ни возьми, у того взамен вдвое прибудет.

Кошель уютно устроился у него за пазухой, когда Нов вещун-слухом почувствовал пристальное к себе внимание. Чей-то взгляд буквально буравил его затылок. Лес чуть развернулся и скосил глаза. Батюшки! Тон Кин — надзиратель набора из школы ютов. Как он здесь оказался? Через пару дней выпускной вечер, а до школы как раз два дня пути. Похоже, что Тон признал подопечного. Что же делать? Бежать? А если Кин поднимет крик? А вдруг еще и видел трюк с кошелем? Беглец, да еще вор… Выбросить деньги, пока не схватили? Наоборот, привлечешь к себе из

лишнее внимание. Может, Тон Кин и не видел ничего. А если напустить на себя личину? Сумеет ли он отвести глаза надзирателю, знавшему Нова как облупленного? Сомнительно. И менять личину нужно уж никак не на глазах Кина…

Лес нырнул в толпу и побежал. Тон Кин, кажется, кинулся вслед, судя по крикам и брани, раздававшимся позади. Юркому пацану было легче лавировать в людском муравейнике. Надзиратель отстал. Он что-то выкрикивал, но слов за людским гомоном было не разобрать. Лишь бы не вмешались стражники, не перекрыли выходы, подумал Нов. Нырнул в щель между двумя лавками — скобяной и торгующей упряжью, представил себя стариком с лицом, изборожденным морщинами, седыми власами, кустистыми бровями и носом морковкой.

Заниматься превращением в пыли и паутине щели было некогда, какая-то дрянь лезла в нос и сыпалась за шиворот, под ногами пищали не то крысы, не то мыши: в темноте было не разобрать. Нов провел ладонью по лицу, нащупал бороздки морщин и решил, что наложение личины удалось, но тут что есть мочи чихнул и потерял уверенность. Полированного серебряного зеркальца не было, стеклянного, как в школе ютов, — тем более. А как иначе проверить, в кого все-таки превратился. Пришлось полагаться на авось. Пронеси, Батюшки, подумал отрок и выбрался из щели. В толпе он шел не спеша, будто придавленный грузом лет. Медленно, но верно Лес продвигался к выходу с базара.

У ворот его грубо схватил за плечо страж.

— Стой! — скомандовал он и обернулся ко второму с редкостной для лесичей лысой головой. — Проверь патрет, на мой нюх сильно похож на Леса Нова!

Его узнали. Уловка с переменой личины не удалась. В чем же ошибка? Не знал он, что толпа вынесла на Бура Лома, одного из лучших сыскных дел мастера Западного Дома стражи. Лом был слабо выраженный вещун, нигде не учился магии, но сумел развить способности в одной, строго ограниченной области — в розыске беглых. Преступников он действительно «чуял», «видел насквозь» и умел «выводить на чистую воду».

Лысый страж вытащил из холщовой сумки на ремне, перекинутом через шею, лист бумаги, испещренный дырочками, и протянул Буру. Лес тоже глянул. На портрете он выглядел двенадцатилетним. Таким он был, когда их набор проходил лекарский осмотр. Заключался он в стоянии перед какими-то штукенциями, назначения которых ученикам никто разъяснять не собирался. Тогда-то, наверное, их всех и «нарисовали» без красок и кисточек. У ютов были поразительные, не объяснимые никакой магией возможности. Они связывались друг с другом ничем не хуже вещунов на любых расстояниях. Связь эта почти не зависела от погоды и могла передавать голос человека со всеми его особинками: картавостью ли, заиканием, хрипотцой. Или взять эти портреты. У вещунов многое зависело от умения рисовать. Если вещун был плохим рисовальщиком, то портрет выходил мало похожим, а порой и вовсе ни на что не похожим. Портреты же, выходящие из сундучков ютов, были один в один, не отличаясь ни дырочкой. Другое дело, что не имели красок. Лес даже подозревал, что юты вообще не разбирают цветов: окраска их одежд, если ютант не ходит в форме, была настолько странной, по разумению лесичей о красоте и гармонии, что просто раздражала.

Стражник, державший Нова за плечо, вгляделся в портрет, потом внимательно осмотрел пацана и вдруг резко крутанулся на месте, ухватил за волосы на загривке и пригнул мордой к бочке с водой. В зарябившей на миг воде отразилось изборожденное морщинами лицо старика и тут же пропало. Сквозь старческую личину проступило румяное лицо отрока. Это и называлось «вывести на чистую воду». Наведенная заклятием личина в чистой воде не отражается.