Илья Варшавский - Молекулярное кафе Страница 9

— Вот ваш костюм, — сказала сестра, — я его зашила и почистила, как могла, а вот счет. Двадцать долларов за оказание первой помощи, пять долларов за удаление лакового покрова на голове и доллар за ремонт платья. Всего двадцать шесть долларов.

Сэм сунул руку в карман того, что раньше называлось его пиджаком, вынул бумажник и пересчитал деньги, выданные ему мистером Фаустом на текущие расходы Набралось всего двадцать пять долларов. Обшарив все карманы, он наскреб еще доллар и десять центов мелочью.

Домой пришлось идти пешком. Первый, кого он встретил в холле, был Муррей.

— Где вы шляетесь, Смит? — сказал он. — Звонил Дженингс. С сегодняшнего дня ваша работа в фирме окончена. Вчера вечером во время сеанса мистер Фауст умер от кровоизлияния в мозг.

КРАСНЫЕ БУСЫ

Его звали Василий Нилыч. Почему-то это имя у меня вызывало мысли о купеческих поддевках и мучных лабазах.

Мы с ним жили в одной комнате, что отнюдь не приводило меня в восторг. По ночам он храпел, и тогда я его остро ненавидел.

Впрочем, нужно сказать, что и днем он не вызывал у меня особой симпатии.

Это было жалкое, чем-то напуганное существо, погруженное в глубокое раздумье. У него была неприятная манера вздрагивать, когда к нему случайно обращались с каким-нибудь вопросом.

Иногда мне казалось, что больше всего он боится, чтобы его мысли не стали известны посторонним.

Он ничего не читал, кроме толстой, засаленной книги, которую ночью клал под подушку.

Он был единственным из всех обитателей санатория, ни разу не купавшимся в море. Ежедневно, в самый солнцепек, он появлялся на пляже с черным зонтиком под мышкой, в черных кожаных ботинках и в наглухо застегнутой, выцветшей синей рубашке. Укрепив в песке раскрытый зонтик, он, одетый, ложился головою в тень и углублялся в свою книгу.

Трудно было определить, сколько ему лет. Иногда он мне карался очень старым, хотя, скорее всего, это была не старость, а просто преждевременно окончившаяся молодость. Думаю, что ему было не больше тридцати пяти лет.

Прожив с ним месяц в одной комнате, я не знал ни его профессии, ни возраста, ни постоянного местожительства.

Он был первым, что изгладилось из моей памяти о проведенном на юге отпуске, как только я сел в самолет.

Я торопился домой и был очень раздосадован, когда выяснилось, что из-за внезапно испортившейся погоды придется на некоторое время задержаться в промежуточном аэропорту. Мест в гостинице не оказалось. Сокрушаясь по поводу предстоявшей бессонной ночи, я занял место в ресторане у окна, выходящего на летное поле, с твердым намерением обосноваться там до утра. Всё же это было лучше, чем пытаться уснуть в одном из аэрофлотских кресел.

Мои мысли были целиком заняты служебными делами, и я невольно вздрогнул, услышав знакомый голос:

— Простите, этот стул свободен?

Передо мной стоял Василий Нилыч с чемоданом в руке и неизменной толстой книгой под мышкой.

Я очень удивился, увидев его здесь, так как он при мне заказывал железнодорожный билет курортному агенту.

— Я в последний момент отказался от билета и решил лететь, — ответил он на мой вопрос. — Боюсь, что дома у меня не всё благополучно.

Он был в очень возбужденном состоянии и не скрывал своей радости по поводу того, что встретил «в этой сутолоке», как он выразился, знакомого человека.

Есть болезнь, именуемая «дорожной лихорадкой». Ей подвержены в большей или меньшей степени все люди. Резче всего она проявляется у натур неуравновешенных, способных к быстрым переходам от возбуждения к состоянию депрессии. Такому человеку всегда кажется, что стоящие впереди него в очереди в кассу купят все билеты, что кассир продает несколько билетов на одно место, что расписание изменено и поезд уйдет раньше времени, указанного в посадочном талоне. Он всегда приезжает на вокзал задолго до посадки и пытается первым проникнуть в вагон, травмируя встречных своим чемоданом. Он никогда не выходит на промежуточных станциях, боясь отстать от поезда. Резкий паровозный гудок способен довести его до нервного припадка.

Достаточно было беглого взгляда на Василия Нилыча, чтобы безошибочно определить наличие у него самых тяжелых симптомов этой болезни.

Бледный, с трясущимися руками, он напряженно вслушивался в голос диктора, объявляющего посадку на самолеты, порываясь каждый раз бежать куда-то со своим чемоданом.

Он заказал официантке обед, но тут же отменил заказ, боясь, что не успеет его съесть.

— Понимаете, в справочном мне сказали, что вылет откладывается на шесть часов утра, но ведь погода может измениться и раньше. Нет, уж лучше быть наготове.

Мне стоило большого труда успокоить его и заставить поесть. Удалось даже уговорить его выпить рюмку коньяку.

Мы сидели молча, наблюдая напряженную жизнь летного поля.

Большая ночная бабочка села на яркое пятно, отбрасываемое лампой на скатерть.

— Подумать только, — сказал я, рассматривая её крылья, — насколько природа изобретательнее человека. Мы сжигаем десятки тонн горючего в моторе самолета, а у этой бабочки небольшое количество цветочной пыльцы работает в удивительных по своей целесообразности крыльях. Человек до сих пор не в состоянии воспроизвести то, что достигнуто природой. Мы изобрели колесо и вращающиеся валы, потому что не умеем подражать природе, создавшей более совершенные механизмы.

— Все это ерунда! — неожиданно прервал меня Василий Нилыч. — Винт или машущее крыло, — какое это имеет значение? В природе есть гораздо более заманчивые явления, которыми мы можем овладеть! Я имею в виду химические реакции, протекающие в живой клетке, — добавил он после короткого молчания.

По-видимому, эта тема очень интересовала его, так как он даже привстал со стула. Я никогда не видел его в таком состоянии. На обычно бледном лице проступил румянец. Мне казалось, что за месяц знакомства я впервые вижу его глаза, умные и внимательные.

Куда девался жалкий, пришибленный человечек, оглушенный суетой аэровокзала? Изменилась даже его манера разговаривать. Голос звучал твердо и спокойно.

— Раз уж мы заговорили на эту тему, — сказал он, садясь на место, — пожалуй, я вам кое-что расскажу.

Я химик-органик. Еще в юности меня влекла загадка живой клетки. Поступая в университет, я твердо решил стать биохимиком. Однако по причинам, от меня не зависящим, осуществить эту мечту мне не удалось. После окончания университета я поступил работать в научно-исследовательский институт, имеющий отношение к производству пластмасс. У меня было неплохое положение и достаточно хорошие условия для работы. Никто не стеснял моей инициативы, и передо мной открывались все возможности для быстрого получения ученой степени, столь необходимой для того, кто решил навсегда посвятить себя научной деятельности.

Однако вскоре выяснилось, что мой научный руководитель и я не понимаем друг друга. Непрекращающееся увлечение биохимией натолкнуло меня на мысль о возможности моделировать процессы, происходящие в живой клетке при синтезе пластмасс. Я считал, что можно создать полимеры, управляющие синтезом пластмасс, подобно тому, как нуклеиновые кислоты в клетках живого организма управляют синтезом белка и задают общую структуру организма.

Меня подняли на смех. Идея создания «наследственного вещества» для производства пластмасс казалась всем настолько абсурдной, что скоро стала у нас в институте синонимом всякого научного ляпсуса. Самым тяжелым было то, что со мной по этому поводу даже не считали нужным спорить. Доказательства, которые я приводил в защиту своей точки зрения, не вызывали ничего, кроме снисходительной улыбки.

Я перешел работать в другую лабораторию, но положение от этого не изменилось. Новый руководитель считал мою идею бесперспективной. Объективно говоря, он был прав. В дальнейшем я убедился сам, какие колоссальные трудности стоят на пути осуществления того, к чему я стремился.

Будучи связанным формальным запрещением продолжать опыты в интересующем меня направлении, я стал оставаться в лаборатории по вечерам, принимая все меры, чтобы скрыть истинный характер моих занятий. Однако я был до такой степени поглощен своей идеей, что это не могло не сказаться на качестве выполнения моей основной работы. Произошло весьма неприятное объяснение с начальником лаборатории. Я чувствовал, что моё положение в институте становится весьма шатким. Мои сверстники давно защитили кандидатские диссертации и успешно работали над серьезными научными проблемами. Мне же поручали только второстепенные работы, не требующие ни большой научной подготовки, ни особой фантазии. Я считался очень посредственным работником.

Так прошло несколько лет.

По наследству от матери мне достался небольшой домик в пригороде, где я постоянно жил.

Там, в сарае, я оборудовал небольшую лабораторию. Весь свой досуг холостяка я посвящал опытам.