Антон Краснов - Миссия «Демо-2020» Страница 9

«Это ваши ложные представления о нас, инферналах, – заявил бес Сребреник. – Какой еще ангел-хранитель? Все качества злых и добрых духов объединены в нас, инферналах. Честно говоря…»

– Честно?

«А ты думаешь, что бесы не могут говорить честно? Мы такая же земная раса, как и вы, люди! Только менее многочисленная. Между прочим, я троюродный племянник Астарота Вельзевуловича Добродеева, с которым вы, Евгений, в свое время были знакомы весьма коротко».

– Не припомню что-то, – пробурчал Женя, уже начиная мириться с общей неадекватностью этой занимательной беседы. – Пьян, наверно, был, собака. Гм…

«Я вижу, что вы не верите в мою реальность и склонны считать мой голос проявлениями каких-то душевных болезней. Вот и все люди так! Между прочим, мы, бесы, тоже подвержены заболеваниям нервной системы. Я вот страдаю неврастенией и сезонными депрессиями. Так!.. Я вижу, вы по-прежнему сомневаетесь! Так я вам докажу! Я, правда, развоплощенный инфернал, у меня временно отняли мою телесную оболочку. Вы, люди, развоплощение называете пессимистично: смерть. Развоплощенные люди, то бишь умершие, могут выходить на контакт с живыми только в самых редких случаях, да и то когда дает сбой пространственная структура миров…»

Женя коротко взвыл и бросился к сейфу, где у Сорокина стояла бутылка водки. Голос в голове подсказал:

«Ключ от сейфа минуту назад выпал из правого дырявого кармана ваших брюк. Давно пора зашить дыру, Евгений Владимирович!»

Женя мотнул головой и, проведя ладонью по бедру, обнаружил, что ключа в самом деле нет. Он бросил взгляд на пол, потом наклонился и застыл в кривобокой согбенной позе уборщицы, страдающей радикулитом. Дело в том, что не успел он бросить взгляд под письменный стол, как зазвенел металл, и связка ключей сама вылетела к его ногам. На мгновение Афанасьеву показалось, словно это живая мышь, но тут «мышь» ткнулась ему в ботинок и застыла. Женя поддел связку на палец и оглянулся по сторонам. Мурашки пробежали у него по коже.

«Вы совершенно напрасно собираетесь пить водку, когда работаете с такими важными документами, – назидательно проговорил бес Сребреник. – Да, да, письма этой Елены. Вот именно!.. Да вы даже и представить себе не можете насколько!.. Эх!!! Нет, – продолжала трещать трансцендентная нечисть, – я вижу, что вы решительно склоняетесь к водке!.. Не верите в мое существование? Ну, хорошо! Отложим наше окончательное знакомство до лучших времен!»

Под черепной коробкой Жени что-то заскрипело, завизжало, как ржавая пружинная кровать, на которую мешком свалился невменяемый алкаш. Афанасьев решительно налил себе полстакана водки и выпил. После этого он, убедившись, что голос в голове исчез, принялся читать письма незнакомки.

Перед самым уходом из редакции – около десяти вечера – он прочитал заключение графологической экспертизы, переданное ему Ярославом Алексеевичем. Приводить полный ее текст не имеет смысла. Афанасьев сам половину не понял… Особенно после водки, которой он несколько злоупотребил. Итак, РЕЗЮМЕ: образец почерка принадлежит женщине двадцати четырех – двадцати пяти лет, выше среднего роста, хрупкого, почти астенического телосложения. От природы левша. Вероятно, около трех– пяти лет тому назад пережила серьезную травму левой руки, отчего и перешла на правостороннее писание. Темперамент сангвинический, с эксплицитной реализацией эмоций. Характер сильный и волевой. Некоторая склонность к витанию в небесах. «Витание в небесах» было выражено в тексте заключения таким умопомрачительным термином, что разнесчастный Афанасьев вздохнул: хватило бы и «сангвинического» темперамента с «эксплицитной реализацией» эмоций.

Далее: склонность к искусству и литературе. Вероятна высокая степень одаренности в сочетании с неустойчивой психамнезией, или что-то в этом роде (Афанасьев неосторожно стряхнул на это место пепел). Что еще?.. Гм… Достаточно высокая вероятность возникновения нарушений памяти, в частности конфабуляции и псевдореминисценции. У-у-ух, как говаривал этот несносный Сребреник, есть он или нет?!

И прочая, и прочая, и прочая, как пишут в своих манифестах монархи.

Афанасьев прошелся по кабинету Сорокина, в котором, как уже говорилось, он и работал с предоставленными документами, и нервно сплюнул прямо на пол: все происходящее упорно не желало укладываться в голове. Нет, графологическая экспертиза была вполне заурядной в его жизненной практике процедурой (работал в милиции), и многие из сделанных им сегодня выводов совпадали с заключением московских специалистов, разве что без изощренных изысков типа «конфабуляции» и «псевдореминисценций». Но сами обстоятельства, сопровождавшие получение этой работы, были в высшей степени странными и не поддающимися анализу. Ведь в разведке сидят наверняка куда более компетентные люди, чем он. Да еще появление этого странного голоса, который представился как развоплощенный бес с звонким именем Сребреник… Кому скажешь – отправят на лечение в стационар соответствующего профиля.

И этот Малахов, который…

На этой многообещающей мысли дверь скрипнула – опять не смазали петли, ах, этот Серафим Иванович! – Афанасьев вздрогнул и резко повернулся, едва не сметя со стола папку с письмами. Сребреник?.. Где там водка?..

Женя увидел девушку-практикантку, которая пришла сегодня утром. И чего она делает в такой поздний час в агентстве? – подумал Афанасьев и тут же озвучил свою мысль тоном, весьма далеким от лояльного.

– Мы задержались в соседнем кабинете, – чуть побледнев, ответила она и покачнулась.

А-а, да она же «навеселе», как это диагностирует Сорокин. Уж конечно, они тут не кроссворды допоздна разгадывают.

– И что? – несколько поостыв, спросил Женя.

– Мы говорили о вас.

– Кто это – мы? – с едва уловимой насмешкой спросил Афанасьев и провел рукой по лбу: устал.

– Бурденко и Ирина Ивановна, корректорша.

– А редактора Синюткина, пропойцы, там, случаем, не было? До полного комплекта, так сказать?

– Он уже ушел. Кстати, на собственных ногах. Ого, она еще и иронизирует! Афанасьев сел прямо на стол и, покачнувшись вперед, проговорил:

– Что-то утомился я… гм… Ле… Оля. Годы уже не те. Вот в вашем возрасте я, помнится, мог одновременно учиться, работать, а потом еще всю ночь куролесить. А теперь поработал несколько часов – с перерывом на два обеда – и все, выноси готовенького.

Во всем этом была очень даже увесистая порция кокетства. Методика, используемая Афанасьевым для навешивания девушкам лапши на уши, не отличалась оригинальностью, чего уж там…

– Да ну, Евгений Владимирович, разве вам можно говорить такие вещи? Вам еще, наверно, и тридцати нет? – Она улыбнулась какой-то беспомощной улыбкой, и Афанасьев сразу же вспомнил Хойцева: вот с таким же затравленным выражением, вероятно, улыбнулся бы и он, если бы мог. – Да?

– Двадцать восемь. – Афанасьев захлопнул папку с письмами и бросил ее в сейф. И, закрыв створку сейфа, широко, ободряюще и фальшиво улыбнулся девушке: – Вот такие вот дела, Олечка.

– Всего на девять лет старше меня, – звонко сказала она, а потом почти шепотом, словно извиняясь, добавила: – Только я не Оля. Я – Лена.

Из редакции они вышли все вместе: Афанасьев, корректорша Ира Колесникова, здоровенный Паша Бурденко, который обычно был равнодушен к спиртному, а сегодня почему-то напоролся до поросячьего визга. И Лена, которая так быстро нашла общий язык с работниками информационного агентства.

«Безумный день, – подумал Афанасьев, – такое впечатление, как будто сегодня я разгружал вагоны с мукой. Представитель ГРУ Ярослав Алексеевич, голоса в голове, бес Сребреник. Письма, письма… Колян Ковалев, поди, на меня злится, нужно ему позвонить, тем более есть что обсудить. И еще этот Коркин со своим подрастающим поколением. И так рано седею, а тут совсем… Хорошо, Паша Бурденко Антона Анатольевича вместе с его Хойцевым уволок, а то вообще дурдом бы вырисовался».

Он обернулся и посмотрел на Елену, которую вел под руку хохочущий, раскрасневшийся и довольный жизнью Бурденко. Красивая. Если Лариса Лаврентьевна чуть не убила своего мужа Серафима Ивановича за то, что он потезисно излагал приемы журналистского ремесла толстой прыщавой мымре, то за один взгляд, которым Женя сейчас смотрит на Лену, а до того смотрел сам Иваныч, его должно ввергнуть в ад.

…Обычный взгляд. Ничего особенного в нем нет. Да и не может быть. Какая-то юная девочка Лена…

И если что-то и мерцает в самой глубине глаз, то это только потому, что имя это – Елена – целый день, как неусыпная обволакивающая боль, жжет мозг. Быть может, тут причиной и водка, и бес Сребреник, был ли он или не был?.. Непонятно. И вообще – есть в этом деле, в обстоятельствах его возникновения что-то такое, что делает ноги ватными. Страшно. Внезапно он почувствовал, как же ему страшно и как не хочется идти домой и остаться там одному, в пустой квартире – бывшая подруга уехала, дескать, на похороны своей тетушки. Вернется, нет?.. И что это с ним? Ведь нет никакого повода для возникновения этого липкого, вяжущего, цепко хватающего за запястья свинцового оцепенения, за которым таится что-то жуткое. Так, вероятно, чувствует себя птица, когда еще не видит притаившейся в траве змеи, но уже ловит из словно застывшего воздуха флюиды тяжелого, леденящего ужаса.