Александр Шакилов - Пока драконы спят Страница 14

Спустя пару минут дух успокоился:

– А хочешь крысиную лапку? У нас тут отличные крысятки водятся! Хочешь?

– Бры-м-м? Мм-м? П-ыы-мм! – Эрик вежливо отказался от угощения.

– Ну, как знаешь. – Дух раздумал делиться. – Уходи. Слаб ты еще с самим Свистуном тягаться. Слаб. Ты б с судьбой своей сначала совладал. Судьба – она как дракон, спит себе, никого не трогает. Но как только проснется… Иди уже! Хватит тут!..

И в тот же миг Эрик очнулся у догорающего костра. Отец спал. Урд мазала обнаженную Гель снадобьем цвета утренней росы. На девичье тельце капала кровь из рассеченной старушечьей руки.

– И?.. – прошептала Криволапая.

– Нет, – ответил Эрик.

Урд скорбно качнула подбородком, завалилась на бок и умерла.

9. Жажда и голод

Где в последний раз легла Криволапая, там ее и оставили. Шакалы в Долине не водятся, а драконы, как объяснил отец Эрика, падалью брезгуют. Отныне старуха, да простит она Снорри Сохача, – всего лишь падаль.

Сохач связал кончики усов и потряс бубном над остывшим телом. Бубен откусил ему мочку уха. Пора в дорогу, путники и так задержались в пустоши.

– Как ты? – Рыжий парнишка помог девчонке одеться. Тело ее светилось радугой: снадобье медленно впитывалось в кожу.

Гель промолчала в ответ. Она плакала и собирала слезы в горсть, чтобы в знак своей безутешной скорби смочить губы покойницы.

Пока длилось прощание с Урд, все было спокойно и размеренно. А потом окованный сапог Снорри болезненно, со всего размаху впился в крестец Эрика:

– Проворонил пахарей, щенок?!

– Отец?! За что?! За что, отец?! – Эрик прикрыл лицо беспалыми перчатками, опасаясь родительской ярости и зная, что только покорность защитит его от расправы.

– Пахари… – Голос Сохача дрогнул. – Как мы теперь? Через Долину, а?

Пока Эрик следил за Гель, запрещая ей подняться, пахари, испуганные пробуждением дракона, ускакали в пустошь. Три дня и три ночи длилась охота на песчаника, а за это время хороший пахарь, да еще со страху, сумеет далеко уйти. Да и завертелось все как-то – готовка снадобья, путешествие в Запретные Миры… Эрику не до того было. А теперь-то что уж?..

Обратная дорога закрыта. Мытари и рады бы пустить, но пещера Мимира только в одну сторону направляет. Пещера – самый короткий путь в Долину. И самый длинный – из логова драконов.

– Пешком, значит, по пустыне. Без воды. И жрать нечего. Спасибо, сын. За смерть нашу.

Сколько шли, Эрик запамятовал. Он устал отвлекаться на смены дня и ночи. Если ледяной мрак выдувал из-под плаща полуденный зной – значит, настала ночь. Воздух похож на расплавленный свинец – день овладел пустошью.

Жарко или холодно, рассвет или закат – Эрику уже все равно.

– Пить! – то и дело вскрикивала Гель.

– Пить! – шептал мальчишка.

– Все за глоток из родника! – молил Проткнутого Сохач.

А Долине не было конца и края: пыль, обломки древних гор посреди желто-серой равнины, туши спящих драконов и кости, отбеленные солнцем. Песок и камни. Песок днем, ночью камни. И наоборот.

Пили кровь.

Когда от жажды Гель падала, Снорри ковырял ножом запястье, сливая в рот малышки живительную влагу. Сам длинноус пил из прокушенного горла Эрика. Эрик – из ранки на девичьем бедре.

Голод утоляли плотью Сохача.

– Все равно бубну отдавать. Лучше уж вам, детки мои. – Снорри отсек мизинец, разделил на две части: поровну Эрику и Гель.

Потом – второй мизинец. И мизинцы ног. И…

Если смотреть от пещеры Мимира, драконья пустошь – впадина на день перехода вразвалочку с обедом и полуденной дремой. К ужину – прощайте, песчаники, с вами весело, но мы спешим, дела. Кстати, куда спешим, зачем?

Эрик устал спрашивать отца о цели их изнурительного путешествия:

– Далеко путь держим?

– Далеко, – цедил сквозь зубы Снорри и поправлял на плече котомку, которая так и норовила свалиться.

Эрик вновь и вновь молил о снисхождении, но длинноус лишь отмахивался: рта не раскрывал, берег силы. И не зря берег – спустя пять дней и ночей ему пришлось нести два отощавших детских тельца. Утром шестого дня у воина подогнулись колени. Снорри рухнул лицом в груду черных камней. Острые сколы рассекли его лоб, но из раны не пролилось ни капли – он все сцедил, сверх меры балуя Гель, а через нее и сына.

Эрик закрыл глаза – и провалился в пустоту между Мирами. В лицо парнишке повеяло освежающим ветерком…

Очнулся он в тени. А ведь вокруг не найти ни единого дерева или же валуна, способного укрыть путника от жара небес.

Тень падала от перепончатых крыльев.

Усилием воли Эрик сдержал крик. Над обессилившей троицей навис дракон-песчаник вдвое крупнее убитого покойницей Криволапой. И отец не защитит от чудища – едва дышит, – и нет дротиков с антрацитовыми наконечниками… Но у Снорри есть меч! Большой, тяжелый, лезвие перевито рунной вязью! Чем дольше держишь «Шип», чем крепче пальцы сжимают оплетку, тем сталь кажется легче, превращаясь в часть тела, продолжение руки – и вот уже десница Эрика стала ровно на меч длиннее. Теперь он готов умереть, защищая Гель и Сохача.

– Не надо. – Голосок у Гель тонкий, девчачий. – Он на помощь пришел. Я попросила. Он хороший дракон, летать умеет. Долина отпустит его, а заодно и нас.

Хороший? По первому зову? Эрику безумно хотелось поверить в сказку о добром, умном драконе, спасающем людей, вот только у песчаника слишком большие когти и острые клыки. И потому – прочь сомнения! Меч – плоть от плоти – толкнул Эрика к чудовищу. Взмах, отблеск безупречной заточки, и…

Светловолосая красотка Гель встала между песчаником и дерзким мальчишкой. И откуда в ней столько храбрости, столько силы?! Эрика едва ноги держали, а Гель скакала по камням, словно жеребенок.

– Помоги нам, дракон! Ты хороший и мудрый, ты помнишь язык людей. Я знаю, ты поможешь! – щебетала она, а песчаник, склонив голову, слушал.

За свою принял? Из-за снадобья, приготовленного из драконьей желчи? Снадобья, которое впиталось в кожу Гель?

Дракон услужливо подставил девчонке перепончатое крыло, будто приглашая подняться к нему на спину. Но Гель не спешила это делать – она положила руки на плечи Эрика, и ему стало тепло и спокойно, он понял, что напрасно размахивал мечом.

Вместе они втащили бездыханного Снорри на бугристую спину ящера, потом Эрик принес их нехитрые пожитки.

– Держись за шипы, – посоветовала Гель. – Куда твой отец хотел нас отвести? Что сказать дракону?

– Я много раз спрашивал отца, но он… Думаю, он хотел найти стурманов.

– Сильных людей? Значит, нам к морю!

Песчаник медленно поднялся в воздух. Живот, раздутый втрое от обычного, стравливал жуткую вонь. От смрада в голове у Эрика зашумело. Гель потеряла сознание чуть раньше.

Высоко-то как!

Высоко…

Дом-людоед, или Четвертый рассказ о ненависти

Голова раскалывается. Мура лежит в траве и воет от боли. От собственной боли, помноженной на страдания братца Икки. Не соврал перевозчик: мозги едва не выдрало из черепа, расплескав по Межмирью липким, вязким. Есть ли одзи-вадза[14] от разрывной пули страданий? Что, если в ответ жахнуть зарядом бронебойной бодрости? И вскочить на ноги, и кинуть по сторонам чистым, без кровяных прожилок, взором?

Не дома – в Мире ином уже, и потому надо встать, надо укротить боль. Кто знает, какое зверье готово прямо сейчас напасть на Муру, сожрать Икки.

– А-а-а-а!!

– О-а-а-а-а-а!!

Вспышки разноцветных огней-фейерверков пронзают череп от глазниц до затылка. Текут струйки из носа и, испаряясь желтым туманом, слепят глаза, жгут ресницы, опадают пеплом на грудь. Вскрыть бы тупым ножом брюхо и вывалить кишки. Самое время размазать по траве сгустки запекшейся крови. Хохотать и плакать. Вспоминать отца и безмятежность Китамаэ в лучах пятой луны…

Где ты, отец? Что с тобой?! Как ты?!

Муре плохо. Он обнажен. Багровый дым клубится в зрачках. И будто растоптали его каждую косточку и срастили потом, кое-как соединив обломки. Икки рядом, слабый, жалкий. Мура всем сердцем жаждет помочь брату – и попросить об одолжении.

Второе желание сильнее в разы.

– Брат! Убей меня, брат! – орет Мура. Из-за боли у него пропала способность различать мысли близнеца.

– И ты, брат, убей меня! Убей!

Ответный крик валит Муру, который поднялся уже было на колени. Эхо в ушах. Молот раз за разом касается затылка и проминает виски, вышибая сукровицу из-под век. В позвоночник насовали раскаленных игл. В пятки тоже. И под ногти.

Великая Мать Аматэрасу, избавь от мук! Если это и есть Суша, то пусть Мура захлебнется в пучине Топи. Он ползет к брату, и чем ближе они становятся, тем нестерпимей мучения. Похоже, Икки чувствует то же самое:

– Стой! Не надо! Стой!

Он бьет Муру пяткой в лоб, опрокидывая на спину. Мура растерян: как же так, брат нанес оскорбление, расплата за которое – смерть?.. Мура в ярости. Но нет сил подняться. Нет сил вцепиться Икки в горло. Вообще нет сил! Он проваливается в пустоту, он падает, широко раскинув руки…