Александр Белаш - Роботы-мстители Страница 30

Громоздкий ящик лифта стыковался с орбитальным вокзалом, команда клипер-курьера деловито и быстро готовилась к старту, кто-то ласково предлагал Энрику занять место в гелевом ложементе – «Предстоит скачок, господин», а Энрика здесь не было, Энрик с незримыми муками пробивался сквозь запредельную тьму в поисках бледного лица без глаз, которое – одно оно – может дать ему уверенность в себе. Друг, Друг мой единственный, где ты?..

– …а глаза у него – как у Туанского Гостя, – вещал штурман, проверив расчет перехода в скачок, – синие! Это не случайно, это знак Судьбы…

– Так называемый Туанский Гость, – заметил командир, – робот-разведчик Аллу-Халь-882, и глазки его – лазерный параллактический дальномер. Чистое совпадение. Внимание, готовность.

– Есть готовность.

Клипер-курьер каплей сорвался с причала и начал ускоряющееся падение в великую пустоту Космоса, вдаль от иссиня-серого шара планеты.

– Тридцать шесть сотых до рубежа скачка.

Огни на пультах гасли и загорались ожившей мозаикой. Во тьме Энрик почувствовал прохладное дуновение, словно открылась дверь и потянуло сквозняком – колкий озноб прошел по коже, воздух стал свеж и легок, дыхание освободилось от томительного гнета. Сияние возникло прямо в голове, расширяя зрение, слух, осязание за пределы корабельной скорлупы. Он видел горящие звезды, он ощущал ногами влажный мох, он, как змея, скользил между деревьев, его оглушал цокот ночных насекомых.

– Девять сотых до рубежа скачка.

– Автоматический режим, телеметрическая проверка ближнего пути.

– Достигнуто безопасное удаление от всех объектов Кон-Туа; в радиусе поля скачка, и по курсу кораблей нет.

Энрик прорвался сквозь ночь – у костерка, озаренный слабеющим пламенем, сидел, положив голову на колени, Друг. Темный от неизбывного горя, бледный от боли за всех, кто страдает, Друг поднял лицо:

– Ничего не бойся. Наступай; я буду рядом, – голос казался шорохом листвы и исходил не от сидящего, а сзади.

Костер, полыхнув напоследок, погас; тьма сомкнулась, облегла мягким, податливым гелем, а другой, куда более призрачный голос произнес:

– Начинается переход в скачок. Выдохните и расслабьтесь; переход продлится восемь секунд.

Энрик неслышно рассмеялся; его переполняла невесомая божественная сила; казалось – пожелай, и обгонишь корабль.

Звезды погасли, и все на борту притворились на восемь секунд мертвецами, чтобы воскреснуть в ином пространстве, где лежат пути кораблей, обгоняющих свет и само время.

Город поражает своей величиной. Рукотворный многоярусный лабиринт захватывает все поле зрения, уходит под землю, заслоняет небо и продолжается за горизонтом. И все это создано людьми, покорившими небо и землю. Город насквозь искусствен, в нем нет ни одной линии, взятой из Природы, и уже потому он есть фальшь и ложь. Все порабощено человеком и служит ему. Все ли? А солнце, следующее своим путем?.. Его не видно из-за стен, а горожане идут, не останавливаясь и не поднимая глаз. А ветер?.. Он не может проникнуть в теснины между стенами домов; те аэродинамические потоки, которые в любое время дуют в одном направлении и всегда в лицо, являются скорей порождением улиц, чем истинным дыханием земли.

Но – дождь! Дождь невозможно ни заслонить, ни отменить, и он свободно льется, омывая стены и стучась в окна. Дома сереют, темнеют и словно набухают, становясь больше; вершины домов теряются в тучах, спустившихся ниже и своим брюхом почти скользящих по земле. Огни горят тусклым масляным блеском, сливаясь и подрагивая. Бетон и асфальт намокают и пропитывают воздух густым, тяжелым запахом камня. Воздух наполняется водой, она льется и льется, журча и шурша, отовсюду – с крыш, с козырьков, со стен. А на улицах вскипают и пенятся бегущие реки, которые точно отмечают малейший уклон, чтобы, набрав силу, с ревом водоворота исчезнуть в жерлах зарешеченных стоков. Город не любит текущую воду. Она чересчур свободна и своевольна – ее прячут пожизненно в трубы, обуздывая ее бег. Но дождь не упрячешь в трубу, и живая вода льется, журчит и стучит.

Люди тоже не любят дождь – и если нет крайней нужды (а кому придет охота идти поздним вечером гулять под проливным дождем?), то сидят дома. Все разбежались и попрятались туда, где сухо и тепло, только дождь царил в Городе…

…Лильен никогда не было так хорошо. Обнявшись с Фосфором, они шли по безлюдным улицам, разговаривая и смеясь. Она чувствовала, как упругие капли воды барабанят по ее коже, по лицу и голове, но ей это было безразлично, скорее даже радовало. Волосы намокли и слиплись в прядки, и с их кончиков спадали быстрые капли. Струйки, свивающиеся на щеках, на шее, текли вниз, под одежду, приятно щекоча разогревшееся тело. Ногами она шлепала по лужам, поднимая снопы брызг. Фосфор держал ее то за плечи, то за талию, и она прижималась к нему в ответ. Его намокшие волосы тяжелыми змеями падали на лицо, глаза его блестели. Они целовались под дождем и пили дождь с губ, развлекались и дурачились. Улицы были пустынны, кроме них никого не было, и они наслаждались счастьем вдвоем. Такого легкого, искрящегося счастья, похожего на опьянение, Лильен еще не знала. Ночь, Город, дождь и тепло их тел. Смех и мокрая одежда. Никто им не мешал, и они были хозяевами пустых улиц – дождь и влюбленная пара.

Рыбак долгим взглядом смотрел в окно, по стеклу которого бил дождь; огни домов, видимые сквозь водяную пленку, расплывались разноцветными шарами. Сегодняшний день и дождь окончательно доконали Рыбака. Он сидел на кровати, привалившись к стене, и телевизор вспыхивал и переливался в его руках, как большой невиданный кристалл. Рыбак устал, страшно устал от всего и сильно ослаб. Даже история жизни Звона ему была неинтересна, тем более что он слышал ее в тысяча первый раз. Но Звон завелся, и остановить его было некому. Он сыпал и сыпал зерно на свою мельницу; его язык молол без устали… Чара внимательно слушала, серьезно кивая. А Звон, найдя свежего человека, расходился все пуще:

– Мне не верит никто, а это правда. Чистая правда. Мой папаша – корг, я в Белом Городе во дворце жил. Кругом прислуга и роскошь, один бассейн с пресной водой, другой – с соленой. И климатрон был, и зимний сад – все было. Я в частном колледже учился, по рейтингу класса из первой тройки не вылезал. И вдруг – бах, как удар – переходной возраст и восемьсот пятен на Стелле. Гормоны в крови заиграли, и кинуло меня в дурь. А папаша мой – чтоб его перекосило, строгий такой, как из камня сделанный, ни дать ни взять форский князь – вместо того, чтоб меня на очистку крови сводить, взялся воспитывать.

– Правильно сделал, что не повел, – с трудом проговорил Рыбак, оторвавшись от окна, – не помогло бы…

– Почему?

– Потому что тебе не кровь, а мозги надо промывать, тут медицина бессильна…

– Пошел ты, – беззлобно бросил Звон и продолжил: – Ну и влюбился я. Вмазался со всей силы в одну девочку, она в детском баре пела. Глаза как море, я и утонул. Привел ее домой, души в ней не чаял, ничего вокруг себя не видел. Ну и просмотрел, как мой папан сначала со мной здороваться перестал, а потом и в упор замечать. Я думал, перебесится, а он, как стукнуло мне восемнадцать, позвал к себе в кабинет и преподнес дар к совершеннолетию. «На тебе, – говорит, – документы, деньги – твое содержание на год, и чтобы ноги твоей в этом доме не было. По закону ты можешь жить отдельно – вот и живи. Я от тебя не отрекаюсь, через год ты можешь прийти со счетом, и если деньги потрачены с умом, я тебе выпишу чек еще на год».

– А ты? – заволновалась Чара.

– Сказал: «Спасибо», взял деньги и ушел. Ты не думай, я все спланировал: сколько на еду, сколько за жилье, где и за сколько учиться буду, где работать, даже на машину осталось. Я и квартиру сам снял. Моя девочка была очень рада, змея. Пока я туда-сюда, возвращаюсь – ни денег, ни документов. И девочка пропала, как и не было ее. Она, оказывается, с дружком все заранее рассчитала – ободрали меня и смылись. Так я и остался ни с чем. К отцу идти – да лучше утопиться, чем с таким балансом являться. Зажил я самостоятельной жизнью, и ничего, жив пока. Другие-то и половины того, что я имел, сроду не имели. Да что там, десятой части. Я не жалуюсь, я радуюсь, что я хоть в детстве пожил, как человек. Здоровье у меня есть, образование элитное – что еще надо? На харч и шмотки всегда заработаю. А вот с девчонками мне не везет. Как началась неправильно моя любовь шальная, так все и дальше катится. Вот и Лильен сбежала, а я к ней со всей душой, на полном серьезе. Куда там…

– Если ты из-за девчонки в дело ввязался, – мрачно сказал Рыбак, – можешь идти, тебя никто не держит.

– Ты что?! – испугался Звон. – Я? Я с вами до последнего буду. Я себе доказать хочу, что я могу. Даже если нас всех повяжут, я…

– Тьфу, тьфу, тьфу! – суеверно заплевался через плечо Рыбак. – Замолчал бы ты лучше!

– Просто, – оскалил зубы Звон, – тогда во всех газетах пропечатают, кто я по-настоящему, и все поверят. Мне, – с неожиданной тоской он посмотрел на Чару, – никто не верит. Никто. Что я могу что-то в самом деле. А я могу. Мне только с девчатами не везет. Меня, должно быть, запрограммировали на облом. Отец и запрограммировал. Может, я ему отомстить хочу таким образом. Чтоб ему тошно стало.