Анджей Ясинский - Толлеус, искусник из Кордоса. Том 2 (СИ) Страница 4

«Учитель?» - мелькнула мысль, приправленная завистью к такому результату, но, оглядевшись, он не увидел Толлеуса. Зато рядом стоял высокий богатый дядька, а его женщина – очень красивая, надо сказать, что-то шептала ему в ухо.

«Кордосцы»? – «Нет, на искусников не похожи. Жезлов не видно ни у одного, ни у другой.»

Богатые и знатные – те, кого принято называть «господин» или «госпожа», пугали больше стражников, и уж чего от них точно не стоило ожидать, так это хорошего. Таким лучше на глаза не попадаться, потому что если заметят, то скривятся так, будто ты что-то вроде ожившей коровьей лепешки. Неприятно, аж до костей пробирает. А слуги их ни за что поколотить могут, и ничего им за это не будет.

Можно было, воспользовавшись моментом, рвануть удерживающие нити и тихонько юркнуть за спины появившихся зевак и бежать подальше от этого места. Вот только до слез было жалко оставлять пресловутый билет, который сиротливо лежал на земле почти в центре образованного зрителями круга в опасной близости от стражников. Парень замер в нерешительности: жадность боролась в нем со здравым смыслом. В итоге сбежать он не успел. То мгновение, что было на раздумья, прошло – аристократ повернулся к нему, улыбнулся и заговорил. Причем по-доброму, как с равным.

Дальше Оболиус почему-то запомнил смутно. Слишком уж происходящее не укладывалось ни в какие рамки. Дядька, представившийся Никосом, расспрашивал: кто, откуда, как здесь оказался и где взял билет. Рыжик отвечал напряженно, но правдиво, при этом силясь понять, что происходит. А потом аристократ дал стражникам денег, а Оболиуса пригласил в свой экипаж, пообещав вылечить руку, которая отказывалась слушаться и жутко болела.

В итоге подросток обнаружил себя уже едущим в дорогой карете в компании Никоса и его спутницы, представившейся Кариной. Про лошадь Рыжика тоже не забыли – она послушно бежала следом, привязанная за поводья. И руку Никос вылечил, как и обещал. Раз – и все в порядке. Не удивительно, что отделаться от чувства нереальности происходящего никак не получалось.

Сам не понимая, как, но Оболиус разоткровенничался. Рассказал и о себе, и про Толлеуса, и о своих впечатлениях от Турнира. Даже про то, как не спал в первые ночи, опасаясь, что старик съест, разболтал – ничего не утаил. А Никос лишь понимающе кивал и совсем не смеялся. Вообще он Оболиуса поразил до глубины души тем, что оказался и чародеем, и искусником одновременно. Сам себя он называл мейхом, но, насколько Рыжик понял, это как раз и означает подобную смесь. Как такое может быть, в голове не укладывалось. А Никос на вопросы лишь загадочно усмехался и говорил, что Кордос и Оробос – две половинки единого целого, ущербные друг без друга. Это вовсе звучало как насмешка над всем тем, что парень знал с детства, но возражать не смел.

Карина – так звали спутницу спасителя, тоже отнеслась с пониманием, даже с кем-то связывалась через амулет, пытаясь выяснить судьбу учителя. Она оказалась чародейкой, из благородных, почти всю жизнь прожила в столице, но кощунственные речи Никоса ее почему-то не возмущали. В конце концов Оболиус даже перестал задумываться над этим вопросом, чтобы не сломать от напряжения мозги.

А потом Никос что-то делал с аурой парня, обещая, что работать после этого с плетениями будет гораздо легче, и попутно давал советы и показывал, как нужно напрягать ауру в процессе – олитонец еле запомнил сложное слово - магичинья.

Еще Никос пообещал разузнать о судьбе учителя и по возможности помочь. Было бы не плохо, чтобы старика отпустили, но в глубине души парень надеялся, что место старого кордосца в его жизни займет этот молодой аристократ, который соединил воедино чародейство и Искусство. Сказка? – Все остальное, что случилось сегодня – тоже сказка. Так почему бы не сбыться этой фантазии тоже? Уснул Оболиус не на сеновале, а на пуховой перине, неуверенный в завтрашнем дне, но полный самых радужных надежд.

Толлеус.

Дорога домой

Как Толлеус и предполагал, утром за ним пришли. Хорошо хоть завтраком покормили и принесли воду, чтобы помыться. А то, в самом деле, эдак и завшиветь недолго. Вот стыд-то бы был!

Нынче не было ни Маркуса, ни приехавшего из Кордоса дознавателя: только двое искусников из штата посольства. Старик знал их обоих, насупившись, поздоровался. Они в свою очередь тоже вели себя мирно. Посохи, конечно, держали наготове, но позвали на выход вполне добродушно. А пока выходили во двор, один даже искренне поблагодарил Толлеуса за выступление и сказал, что весь город по этому поводу до сих пор шумит.

Еще бы! Искусники никогда прежде не участвовали в этом Турнире. Они вообще не умели делать големов – это всегда было козырем чародеев в их споре с искусниками. А тут такой эффектный дебют!

Во дворе от свежего воздуха у старика слегка закружилась голова – отвык. Утреннее солнце тоже показалось чересчур ярким. Как назло родного посоха, который практически всю жизнь был рядом и в случае чего мог послужить опорой, в руках не было. Старик покачнулся и всенепременно упал бы, если бы внимательные провожатые не подхватили его под руки и не помогли забраться в карету.

Последняя выглядела весьма внушительно – маленькая крепость на колесах, а не карета. Конечно, это не был обитый железом фургон, определенное изящество и плавность линий присутствовали, но все-таки конструкция была явно крепче обычной, колеса мощнее. А уж если смотреть в истинном зрении, то и подавно. Понимающий человек мог только присвистнуть. Толлеус был как раз таким. По долгу службы он не только настраивал манонасосы, что были подключены к узникам тюрьмы, но также отвечал за безопасность всего заведения. Поэтому смог по достоинству оценить защитные контуры кареты. Интересно было бы узнать, есть ли защита для лошадей и если да, то какая? Увы, выглянуть наружу, чтобы оценить все, не было никакой возможности. Может, позже удастся? Не целую неделю же сидеть здесь безвылазно? Должны же выпускать по нужде, перекусить и на ночевку?

В карете на переднем диванчике уже сидел давешний дознаватель – худой ллэр с мешками под глазами на грустном лице. Толлеус вздохнул. Он еще не отошел от ночного допроса, чтобы сразу же угодить на следующий. Впрочем, возможно, ллэр Тристис его просто сопровождает и заодно приглядывает.

Качнуло. Старик догадался, что они тронулись в путь. Сыскарь не дал ему времени, чтобы даже хорошенько оглядеться – сразу же взялся за старое. Так что надеждам на спокойное путешествие явно не суждено было сбыться. Впрочем, нынче, похоже, никто не удосужился обработать пленного плетениями. По крайне мере, он ничего не заметил и не почувствовал.

Тристис выудил из кармана какой-то предмет и, зажав его двумя пальцами, продемонстрировал искуснику.

- Вы узнаете эту пряжку?

Несмотря на огромное количество телесных недугов, буквально сводящих его в могилу, на плохую память Толлеус не жаловался, поэтому сразу же узнал вещь, которая когда-то принадлежала таинственному пленнику, тридцать лет пролежавшему в отключке на тюремном ложе. Тем более что пряжка приметная, тонкой работы. Выходит, он был прав в своих предположениях, что она все это время покоилась в сундуке с барахлом, который он прихватил, не разбирая, когда покидал родной дом. Сыскари, похоже, ночь не спали – сразу после допроса бросились копаться в его вещах и пожалуйста – нашли.

- Да. Это она, - не стал отнекиваться искусник.

Тристис лишь кивнул. Похоже, он ни секунды в этом не сомневался, спросил для проформы, отдавая дань традиции.

Зато дальше допрос свернул явно в непрофессиональное русло. Сыщик был чересчур эмоционален и все тер опухшие глаза. Толлеус, который тоже не выспался и безумно устал, злился. Поэтому отвечал на повышенных тонах, отчего его целительский жилет вынужден был работать в активном режиме.

Не известно, чем бы кончилось дело, если бы разговор не был прерван самым неожиданным образом.

Тристис.

Неожиданная встреча.

Многие люди любят жаловаться на судьбу. Чаще незаслуженно, по пустякам. Тристис Имаген такое право заслужил, но практически им не пользовался. Это нерационально, а значит, лишено смысла. На заре своей карьеры подающий большие надежды амбиционный юноша, выпускник Академии Искусства, поступил на службу в имперский сыск и, не имея за душой протекции сильных мира сего и капитала, за без малого десять лет сделал великолепную карьеру, взобравшись очень высоко. А потом взялся и раскрутил дело, которое не стоило трогать. Поэтому вместо наград и повышения следующие пятнадцать лет он провел в захолустном городишке Маркин, расследуя в близлежащих деревнях обычную бытовуху.

Такие перипетии судьбы не прошли даром – на лице Тристиса навсегда поселилось выражение вселенской усталости и печали, а в кармане прописала маленькая фляга с алкоголем. Однако никто бы не посмел сказать, что он опустился. Ум остался по-прежнему остр, тело не заплыло жиром – напротив, Имаген был скорее тощ и жилист. Даже пресловутая фляга с настойкой несла не столько привычный смысл, сколько была нужна для бодрости – в ней хватало различных тонизирующих ингредиентов. По крайней мере, за все пятнадцать лет никто не видел сыщика пьяным – он контролировал свое состояние, хотя в трудные моменты любил сделать глоточек.