Виталий Вавикин - Электрические сны Страница 4

– Подожди! – крикнул Клейн, устремляясь следом.

Слепой ребенок бежал быстро, словно знал наизусть каждый коридор, каждую ступеньку. Клейн видел, как мальчик завернул за угол, слышал, как хлопнула дверь, застучали шаги по деревянной лестнице. Ребенок выбрался на крышу, побежал по старой черепице, легко, порхая, словно бабочка с цветка на цветок. Затем так же легко перемахнул на крышу соседнего дома, замер, прислушиваясь, пытаясь понять, смог сбежать или нет. Но Клейн не собирался останавливаться. От удара черепица под его ногами раскололась. Ее осколки полетели вниз, зазвенели, разбиваясь об асфальт. Мальчик дернулся, побежал дальше.

– Ну уж нет! – Клейн ухватил его за руку.

Мальчик закричал: дико, истошно, вцепился в руку Клейна. Его зубы были острыми, тонкими. Они разорвали кожу, прорезали мясо. Брызнула кровь.

– Успокойся! – Клейн встряхнул его за плечи.

Белые, лишенные зрачков глаза ребенка уставились в пустоту. Изо рта текла кровь Клейна. Ребенок облизнулся.

– Кто ты такой? – спросил Клейн. Без ответа. – Как ты попал сюда?

Мальчик снова облизнулся.

– Ты понимаешь, о чем я говорю? – спросил Клейн.

Ребенок дернулся, попытался опять укусить его.

– Хватит! – Клейн потащил его к выходу из дома.

Они покинули крышу, вышли на улицу. Где-то далеко Клейн услышал детский смех: призрачный, нереальный.

– Да что же здесь происходит, черт возьми? – он замер, но смех, казалось, действительно был всего лишь галлюцинацией.

Слепой мальчишка снова начал вырываться.

– И не надейся, – Клейн потянул его в дом, где находился выход из этого странного подпространства.

Он пересек подземную автостоянку, вызвал лифт.

– Пожалуйста, не делай этого, – раздался тихий голос.

Женщина. Высокая. Черноволосая. Клейн направил луч фонаря ей в лицо. Не вооружена. Глаза зеленые. Лицо бледное, но кожа естественная, не водянистая, как у слепого ребенка.

– Тридцать второй не выживет вне этого мира, – сказала женщина.

– Тридцать второй? – Клейн понимал, что должен достать оружие, но это значило либо освободить руку, убрав фонарь, либо отпустить слепого ребенка.

– Тридцать второй – это имя ребенка, которого ты поймал, – женщина улыбнулась, и мальчик, словно почувствовав это, улыбнулся в ответ.

– Этому ребенку нужно в больницу, – сказал Клейн первое, что пришло в голову.

– Ты убьешь его, если заберешь отсюда.

– Как ты убила Чарльза Маривина?

– Кого?

– Мужчину, который пришел сюда несколько дней назад.

– Он не умер.

– Я видел кровь на тротуаре. Думаю, его вытолкнули из окна или столкнули с крыши.

– Он сам упал… И он не умер. Сильно покалечился, но не умер.

Клейн вспомнил, что маленький Трэй Моузли называл эту женщину ведьмой. Он не знал почему, но в этих словах, казалось, был смысл.

– Я покажу вам, если обещаете, что никому не расскажете о нас, – сказала женщина.

– Покажете что? – растерялся Клейн.

– Мужчину, который упал с крыши, – она шагнула вперед.

– Стойте, где стоите.

– Не надо меня бояться.

– Вы здесь одна?

– Нет.

Клейн сомневался лишь мгновение, затем выпустил руку слепого мальчика и достал оружие. Он ни в кого не целился. Стоял и смотрел, как убегает ребенок. Что ж, у него в любом случае останется эта зеленоглазая ведьма. Женщина не сможет сбежать от него.

– Я не сбегу, – заверила его женщина, словно прочитав мысли. – И не нужно бояться. Самый опасный человек здесь вы. – Она опустила глаза к оружию в руке Клейна. – Уберите это, пожалуйста, Хорас. Это лишнее.

– Откуда вы узнали мое имя?

– Это несложно.

– Это не ответ.

– Меня зовут Двадцатая.

– Причем тут ваше имя?

– Теперь вы тоже знаете его. Разве это было сложно?

– Вы назвали мне свое имя. Я вам свое не называл.

– Это почти одно и то же.

Женщина развернулась и пошла прочь.

– Стойте! – крикнул Клейн.

– Мне казалось, мы идем посмотреть на мужчину, который упал с крыши, – сказала, не оборачиваясь, женщина.

Они вышли на черную улицу. Клейн старался держаться в шаге от незнакомки. Ведьма с зелеными глазами. «А это имя? Двадцатая? Что это, черт возьми, за имя?!» Клейн собирался спросить об этом женщину, когда они вышли на перекресток.

Лишенный света мир. Лишь карманный фонарь разрезает вечную ночь.

– Что это за место? – спросил Клейн. – Никогда не видел ничего подобного. Это словно… Словно кто-то хотел сделать все как в нормальной жизни.

Он увидел пожарный гидрант и тихо выругался. Город казался необъятным. «Вряд ли здесь работают генераторы кислорода, но с такими размерами этого и не нужно. Может быть, здесь растут деревья и есть озера…» – думал Клейн, вспоминая заброшенные в подпространстве дома, в которых воздух превращался в яд. Там невозможно было находиться, не то что жить, но здесь…

– У нас нет проблем с кислородом, – сказала зеленоглазая женщина, снова прочитав его мысли.

Клейн уже не сомневался, что она каким-то образом забирается ему в голову. Никогда прежде он не слышал, что подобное возможно, но прежде он и не видел таких городов.

– Оз Литвак говорит, что создавать такие города – почти то же самое, что создавать планеты, – сказала зеленоглазая женщина.

– На планетах есть свет.

– Свет нам не нужен.

– Свет нужен всем. Свет – это жизнь.

– Древние, усталые истины.

Они прошли еще один перекресток, за которым дорога круто уходила вниз, к странным окраинам города. Клейн не понимал как, но он видел их в темноте. Искрящиеся, пульсирующие. Казалось, что вся материя, формировавшая окраины города, плывет, перетекает из одного состояния в другое. Даже озеро, черная гладь которого, преодолевая законы притяжения, поднималась капля за каплей к бездонному, несуществующему небу, к густому брюху бесконечной ночи. Оно глотало все, что попадает в него: озеро, деревья, почву, ближайшие дома, дороги. Небо пропускало все это сквозь себя и выплевывало назад густой слизью, неспешно стекавшей по невидимым границам подпространства назад, на землю, снова становясь водой озера, домами, дорогами, землей. Этот процесс рождал несильный, но свежий ветер.

«Что это такое, черт возьми?» – подумал Клейн, и женщина с зелеными глазами сказала, что Оз Литвак называет этот процесс новым двигателем для созданных в подпространстве миров.

– Вечным двигателем, – добавила она не оборачиваясь.

Клейн смотрел ей в затылок, сверлил взглядом. Сомнений не было – эта женщина может читать мысли. Его мысли. Она видит все, о чем он думает, слышит, чувствует. «Это еще хуже, чем камеры наблюдения, вживленные в мозг. Еще хуже, чем прогрессирующий проект «Амок» в правоохранительных органах».

– Думаю, «Амок» как-то связан с тем, что я могу читать твои мысли, – сказала зеленоглазая женщина.

– Как это? – растерялся Клейн.

– Талья Йоффе говорит, что когда-нибудь людям будут не нужны слова.

– Талья Йоффе?

– Она возглавляет проект «Амок», – женщина обернулась и заглянула, словно играя, Клейну в глаза. – Но ты ведь и так знаешь об этом. Верно?

– Так у тебя в голове тоже есть имплантат?

– Не такой, как у тебя, чуть более современный, но, в общем, да.

– А тот ребенок? Слепой мальчик?

– Он не слепой. Он видит. Не так, как мы, но видит.

– У него есть имплантат?

– Его поколению уже не нужны имплантаты.

– Что значит «его поколению»?

– Ты видел этого мальчика? Думаешь, он когда-то был нормальным человеком?

– Хочешь сказать, что над ним проводили какие-то эксперименты?

– Не над ним. Над его родителями. И не говори, что не слышал об этом.

– Я слышал только о проекте «Амок» и его модификациях.

– И для чего, по-твоему, создан «Амок»?

– Для снижения агрессии.

– Это для законников. Для простых людей разрабатывается другой вариант.

– Это просто сплетни.

– «Амок» для законников тоже был когда-то сплетнями.

– Никто не станет удалять людям отвечающие за удовольствие части мозга.

– Никто не говорит об удалении. Их могут просто заменить чем-то более рациональным. Как имплантаты у законников в голове. Разве пару веков назад кто-нибудь мог подумать о том, что такое возможно?

– Это другое.

– Почему? Люди сходят с ума от порнографии, наркотиков, алкоголя и насилия по телевидению. Гомосексуализм и проституция давно стали частью общества. Никто не хочет продолжать род, а если дети и рождаются, то у большинства обнаруживается целый букет отклонений в первые годы жизни. Это дегенерация, Хорас, и никто не сможет остановить распад естественным путем.

– Говоришь как безумный ученый.

– Я не ученый.

– Тогда что ты делаешь здесь? В этом подпространстве? С этими детьми? Ты ведь самая обыкновенная, верно? По крайней мере, родилась обыкновенной. И что это за дурацкое имя – Двадцатая? Тебе ведь дали его уже здесь? Как тебя звали раньше.

– Мое прошлое не имеет значения.