Майкл Гаррисон - Свет Страница 49

Серия Мау с отвращением наблюдала за ним.

— Чего тебе? — спросила она.

Уловке наконец удалось вымолвить ее имя:

— Серия Мау Генлишер, я…

Интерференция. Статические помехи. Эхо пустоты, порожденное пустотой без эха.

— …важно предостеречь о твоем положении, — сказало привидение, словно заканчивая какую-то фразу, начало которой Серия Мау пропустила.

Сигнал ослабел и вдруг вернулся, загремев:

— …модифицировал пакет доктора Хэндса.

Привидение снова умолкло. И растаяло облачком бурого дыма, возбужденно дергая щупальцами. Если уловка и пыталась что-то еще сказать, Серия Мау не разобрала ни слова. Когда привидение исчезло, Серия Мау осведомилась у математички:

— Как у них там делишки?

— Ничего нового. Звено Муара чуток подотстало. «Касаясь пустоты» все еще в фазовом резонансе с неизвестным K-раблем.

— Ты мне можешь пояснить, что вообще происходит?

— Не думаю, — призналась математичка.

А что думает чужак? Как он себе представляет мир? Прибывая на очередную планету, ужасники подчиняли местное население и приступали к земляным работам. Им требовались силосные ямы шириной в милю и глубиной около пяти. Издырявив этими структурами всю литосферу, ужасники начинали миллионами роиться над планетой; крылья их казались дешевыми и не более технологичными, чем пластиковая расческа. Никто не знал зачем, хотя преобладала религиозная трактовка. Если ужасников пытались вызвать на более прагматичный разговор об этом, они отвечали:

— Дело не задастся, только если рабочий отвернулся от колеса.

Или:

— По утрам направляются они внутрь, подобно луне.

Многочисленные колонии ужасников распространялись от края Галактики к центру, вырезая эту область пространства из круговой диаграммы галактической проекции. Напрашивался вывод: они пришли извне. Так оно и было, хотя как именно они преодолели такой дальний путь, оставалось неизвестным. В мифологии ужасников перворой странствовал меж звезд вообще без кораблей, рассекая крыльями некую облегченную фракцию континуума, попеременно разогреваемую излучением и остывающую; но это объяснение люди в расчет не приняли.[51]

Больше ужасник на связь выйти не пробовал. «Белая кошка» неслась в пустоте, но преследователи нагоняли, точно свора псов. Просчитать дальнейшие действия было не легче.

Билли Анкер слонялся по кораблю. Бо́льшая часть обычных человеческих действий отнимала у него слишком много времени. Серия Мау с интересом и в то же время с омерзением наблюдала через рассеянные повсюду скрытые камеры, как он моется, ест, сидит на унитазе со спущенными до колен штанами от скафандра, почесывая подмышки. От Билли Анкера пахло кожей, по́том и чем-то еще неопределимым, вроде машинного масла. Он никогда не снимал перчатку с увечной руки.

Сон ему облегчения не приносил. Во сне верхняя губа его отдергивалась в загнанном оскале; по утрам он искоса поглядывал на себя в зеркало. Что он там хотел увидеть? Какими внутренними ресурсами может он располагать, раз так безразличен к жизни? Его разработали и запустили как ходячее продолжение собственного отца, и он швырнул себя в пустоту, полагая это способом самовалидации. Он не только это учудил, но и еще много чего безумного — и так износился по пути, что, забившись в нору, просидел десять лет, собирая себя по кусочкам. Меж тем близилась война, великие тайны стали отдаляться, вместо того чтобы приблизиться, Галактика еще немного расширилась, и все на свете еще чуть-чуть отдалилось от ремонтопригодного состояния.

Бросай все, Билли Анкер. Вот о чем она хотела бы ему взмолиться. Живешь большим открытием — и кормишь толстую жабу внутри. Со всего, что ты находишь, он получает доход. Ей хотелось взмолиться: «Забей на все, Билли Анкер, и улетим вместе».

Что она хотела этим сказать? Что могла под этим понимать? Она перестала быть человеком и стала ракетным кораблем. Она задумалась. Продолжая следить за спящим Билли Анкером, сама видела сны.

Во сне Серии Мау, столь же несвязном, как воспоминания в расширенном сенсориуме «Белой кошки», Билли Анкер опускался на колени рядом с ней, не переставая улыбаться, а она улыбалась ему в ответ. Она была в него влюблена, но точно не знала, чего хочет. Озадаченная, она просто взяла и предложила себя ему. Ей хотелось ощутить тяжесть его взгляда в комнате, озаренной светом летнего дня. Однако была у этого события и теневая версия, отравлявшая ее воображение и сводившая фантазии к абсурду… В доме холодно, еда стынет на подносе, половицы ничем не накрыты, она гораздо меньше его ростом и ничего не чувствует, кроме смущения и непрошеной опрелости. В попытке отыскать должную манеру поведения она просмотрела записи со спутниками Моны, сделанные еще до того, как тех вынесло через воздушный шлюз. Она научилась произносить требовательно и гневно:

— Я этого хочу. Я трахаться хочу.

Впрочем, интереса подставляться под член у нее, в общем-то, никакого и не было. Ее скорее разгневал идиотизм этой идеи.

Мона-клон тоже изучала себя — в зеркалах, принимая откровенные или гневные позы в зависимости от настроения. Интересовалась своими телом и лицом, а главным образом прической: когда они спасли Билли Анкера с Редлайна, волосы у Моны были длинные, светлые, струящиеся и все время пахли шампунем из перечной мяты. Она зачесывала их в разные стороны, разглядывая себя под разными углами, затем распустила и с отвращением сказала:

— Ну все, я кончаю с собой.

— Хорошо, милая, а теперь иди покушай чего-нибудь, — безразлично отозвались теневые операторы.

— Я не шучу, — пригрозила Мона.

Они с Билли Анкером в обитаемой секции вели себя как два диких зверя в одной клетке. Случайно пересекаясь, не находили что друг другу сказать. В общем-то, это стало ясно еще в первый день. Мона заставила операторов соорудить ей белую кожаную куртку, походившую на боевое обмундирование, такого же оттенка плиссированную блузку до голеней, а в качестве украшений — маленький золотистый пояс и сандалии на толстой подошве из прозрачного полиуретана. Выглядела она отлично и знала это. Испоганив морского окуня диким лимонным сорго (этот рецепт Мона выучила в анклавах для менеджеров среднего звена Мотеля Сплендидо) и взяв реванш на десерте из свежих летних ягод в граппе, она стала рассказывать о себе. Ничего особенного в ее истории, по словам Моны, не было. История успеха. Школьницей она отличилась в синхронном плавании. Место в корпоративной иерархии заслужила благодаря врожденному таланту к работе с людьми. Она никогда не тяготилась своим происхождением, не завидовала сестре или матери. Жизнь ее выехала на проторенную колею, признала Мона, но добавила, что это ведь только начало.

Она спросила, мог бы Билли Анкер пилотировать «Белую кошку».

Билли Анкер, кажется, не услышал вопроса. Он задумчиво поскреб щетину под нижней челюстью.

— Эх, а что такое жизнь, девочка? — протянул он рассеянным тоном.

Разделяло их четыре фута, но казалось, что кадры сняты в разных каютах.

— Я тут живу, — проинформировала его Мона на следующий день. — А ты вот здесь живешь.

Она попросила теневых операторов превратить ее половину обитаемой секции в подобие корпоративного бара или столовой далекого земного прошлого, с чистым полом, выложенным плитками в шахматном порядке, и древними машинками для молочных коктейлей, которым не было нужды функционировать. Билли Анкер свою половину оставил неизменной; по утрам он садился на пол посредине — голый, костлявый, желтокожий, по виду среднего возраста — и приступал к сложным упражнениям по самоконцентрации, достигая сатори. Мона у себя в каюте смотрела голограммы. Билли большую часть времени глядел в пространство и пердел. Если ему случалось пукнуть слишком громко, Мона поднималась, выходила к общей двери и выразительно, с омерзением, произносила:

— Иисусе!

По ее тону могло показаться, что она Билли кого-нибудь представляет.

Серия Мау наблюдала за их встречами не без интереса и держалась толерантно. Все равно что домашних питомцев завести. Чудачества людей помогали ей абстрагироваться от накатывающих приступов меланхолии или гневных вспышек, если оказывалась бессильна гормональная фармакотерапия «Белой кошки». Мона и Билли ее успокаивали. Она к ним привыкла и ничего нового не ожидала.

Тем удивительнее было сутках в четырех или пяти лету от Редлайна застать их вместе в постели Моны.

Освещение имитировало свет, проникающий через полуприкрытые жалюзи в послеобеденную пору одной из умеренных зон Земли. Царила атмосфера cinq à sept.[52] У постели стояла миска с розовой водой, куда Билли Анкер окунал пальцы, утишая преждевременный оргазм. Мона была в короткой серой шелковой юбке, задранной до пояса, а излишек помады придавал губам искусанный вид. Она обеими руками держалась за хромированное изголовье кровати и, приоткрыв рот, смотрела затуманенным взглядом через решетку. Груди ее выскользнули из комбинации.