Фаза ингибиторов - Аластер Рейнольдс Страница 5

Загерметизировав шлюз, я открыл внутренний люк. Капсула лежала окошком ко мне, но из-за внезапного переноса в воздушную среду стекло под решеткой заиндевело, не позволяя проникнуть сквозь него моему взгляду.

Я заранее подготовился, надев наушники. Закрепив на оболочке капсулы магнитный держатель, поднес к губам микрофон.

– Слышишь меня? – неуверенно спросил я. – Меня зовут Мигель де Рюйтер, и это я говорил с тобой три недели назад. Я доставил тебя на борт моего корабля. На обшивке твоей капсулы установлен радиопередатчик, работающий на той же частоте, на которой мы уже общались. Ответь, если хоть что-нибудь из сказанного до тебя дошло.

Ответа из капсулы не последовало, но я на это и не рассчитывал. Я совершал привычные действия, почти смирившись с тем, что пассажирка уже мертва – или, что то же самое, ее невозможно вернуть к жизни. Смерть приходила во многих обличьях. В самой глубокой точке криосна мертвы были все – никаких мыслей, никаких клеточных процессов. Но человека все же удавалось оживить – если капсула работала штатно. Если же случался сбой, по клеткам тела могла пронестись разрушительная волна, раздирая их изнутри и разрывая связи между ними, кодировавшие все то, что мы считали самым дорогим для себя. Теплый труп с превратившейся в серую кашу нейронной сетью был ничем не лучше холодного.

На других планетах, в лучшие времена, всегда оставалась надежда. В Солнечном Доле проблемой становилось даже удаление зуба или вправление перелома. Восстановление же поврежденного мозга абсолютно выходило за пределы наших возможностей.

– Отдыхай, – сказал я, будто это имело какое-то значение. – Теперь ты в безопасности, летишь со мной на мою планету.

Я оставил магнитный держатель на месте, не выключая радиоканала.

Пройдя в переднюю часть шаттла, я начал готовить его к полету домой. Несколько запусков маневровых двигателей, пара коррекций курса, немного еды в брюхо – и я уже мог снова лезть в гибернатор. О том, что делать с жутким трофеем, пусть теперь беспокоятся другие.

– Поговори со мной.

Голос доносился с консоли, передаваемый через магнитный держатель. Метнувшись обратно в оружейный отсек, я схватил перчатку и, как сумел, стер иней с зарешеченного окошка.

– Я здесь, – сказал я в микрофон. – Ты… хорошо себя чувствуешь? Помнишь что-нибудь из случившегося за последние три недели?

– Где я?

Голос все так же казался отстраненным и не вполне реальным. В нем было нечто чересчур чистое, кристальное, вроде мелодии, издаваемой бокалом, когда по нему проводят влажным пальцем.

– На корабле. Я тебя спас.

– Спас меня?

Я напряг зрение, пытаясь лучше разглядеть лицо за окошком. Но стекло слишком запотело изнутри, и лицо парило под ним, будто темноглазая луна, проглядывающая сквозь перистые облака.

– Что-то случилось. Ты была на корабле – намного большем, чем этот. Произошла катастрофа… Твой корабль взорвался при входе в нашу систему.

– Катастрофа?

– Отказ двигателя. Похоже, тебя взрывом вышвырнуло наружу. Я поймал сигнал твоей капсулы. Только твой.

– Были и другие, – отстраненно проговорила она, будто к ней только теперь начали возвращаться воспоминания. – Ты должен их отыскать. Не могла же я быть единственной.

– Вряд ли кто-то еще уцелел. Даже если и так… боюсь, найти их невозможно. У тебя работал передатчик, но больше ни у кого его не было.

– Я хочу выбраться из этой штуки. У меня все онемело.

– Ничем не могу помочь, пока мы не прилетим в Солнечный Дол. Там о тебе позаботятся.

– Что такое Солнечный Дол?

Я перешел к другому концу криокапсулы, на который пришлось больше всего повреждений; там торчали чисто срезанные многочисленные шланги и провода.

– Безопасное место. Маленькое поселение на планете под названием Михайлов День, на орбите звезды, которая называется Михаил.

– Не знаю таких.

– Тебе и неоткуда знать. – Надев изолирующие перчатки, я осмотрел оборванные соединения, пытаясь опознать знакомые технологии и функции. – Позволь спросить: ты хоть что-нибудь помнишь о себе?

– Был корабль. Нас погрузили на него, потом собрались усыпить. Сказали, когда мы проснемся, окажемся где-то в другом месте. Меня зовут… – Она замолчала, не в силах дать себе ответ на простейший вопрос. – Я не помню.

– Вспомнишь, – пообещал я, ощупывая два толстых кабеля с сердцевиной из металлического сплава, скорее всего силовые. – Если я скажу слово «волк»… оно будет для тебя что-то значить?

– У нас были волки в холмах над Плато Завинула. Они прибыли с одним из первых кораблей. Я слышала их, когда луна стояла высоко в небе.

– Это не те волки. Но хорошо, что ты хоть что-то помнишь о своей родине. Плато Завинула… – задумчиво произнес я. – Кажется, это на Приюте – одно из первых поселений демархистов. Помнишь, когда вы оттуда улетели?

– Не совсем. Как, ты сказал, тебя зовут?

– Мигель де Рюйтер.

– Ты пилот?

– Нет. – Предположение вызвало у меня улыбку. – Администратор.

– Важная персона?

Отойдя от капсулы вглубь оружейного отсека, я с усилием открыл служебный люк в переборке шаттла. За полосатой, как пчела, панелью находилась путаница силовых кабелей и идущих к датчикам проводов. Как и все прочее на шаттле, оно носило явные следы неоднократного ремонта и переделок.

– Занимаю достаточно высокое место в пищевой цепочке.

– Тогда почему послали тебя?

– Я сам себя послал.

Открыв взятый в дорогу инструментальный ящик, я начал перебирать его содержимое в поисках того, что могло понадобиться для установления импровизированной связи между кораблем и капсулой. Я решил, что это вполне реально, даже если будет выглядеть не вполне изящно.

– Они в самом деле все погибли, Мигель де Рюйтер?

– Думаю, да.

– Это плохо, что я ничего не чувствую?

Обеспокоенный вопросом женщины, я снова взглянул на капсулу.

– Я бы сказал, что это вполне по-людски. Ты вовсе не обязательно должна была знать хоть кого-то из летевших на том корабле. На «Салмакиде» многие из нас путешествовали в одиночку, не контактируя с другими пассажирами. Мы толком не знали друг друга, пока не основали поселение.

– А теперь?

– Мы стали общиной. Семьей из пяти тысяч человек. Есть свои различия, как и в любой семье, и порой весьма серьезные. Но нас связывает чувство единства и взаимопонимания, ощущение нашей хрупкости. Можешь называть это любовью. Чтобы выжить, приходится заботиться друг о друге. Без любви и поддержки наших сограждан каждый из нас крайне уязвим. Вместе, когда каждый делает свою работу, мы достаточно сильны,