Евгения Белякова - Трава на бетоне Страница 6

Так что, пацан, я тебе жизнь спасаю, что бы ты ни думал.

Арин безропотно влез в машину, улыбнулся понимающе, почувствовав запах знакомых сладких малиновых духов, закинул ногу за ногу, оперся локтем на окно, положил голову на согнутую кисть руки.

Скай посмотрел в его осунувшееся лицо, опустился взглядом ниже — к тонким складкам на ткани кожаных штанов, бегущим по внутренней стороне бедер, одернул себя, повернул ключ.

По дороге Арин заснул, откинувшись на спинку удобного сидения, заснул спокойно, уронив голову на плечо, мягким бархатом легли лиловые пушистые ресницы на тонкую, почти прозрачную кожу, разжал он сведенные в замок руки, обтянутые ремнями обрезанных перчаток.

Разгладилось его лицо и явственно проступили детские еще, плавные линии его черт и стала видна их хрупкость, скрываемая ранее дерзкими, жесткими словами и спрятанная вызывающим блеском карих глаз.

Скай отвел взгляд, когда неосознанно, поворачиваясь во сне, Арин коснулся рукой его плеча, расслабленно проведя пальцами по синей ткани куртки, словно ища что-то, но потом опустил голову, пряча лицо под воротником плаща, вздохнул и утих.

Мимо пролетали извечные рекламные мониторы, с которых сверкали обнаженные, со вкусом сделанные силиконовые груди моделей, предлагающих лотереи, выигрыши и вечную жизнь. Мимо летели огни борделей и тусклые операционные фонари банков.

Мимо летели тусклые вывески кинотеатров, где с утра до ночи крутили порнографию.

Мимо спешили потоки освещенных зеленым светом датчика, тюленьих мертвых лиц.

А рядом спокойно спал, прижав руку к губам, истрепанный жизнью подросток, истрепанный, разодранный ей вдоль и поперек, но не сдавшийся — яркий сиреневый проблеск, не изуродованный цветными лишаями реклам и неона.

Скай заглушил двигатель, тронул Арина за плечо:

Пошли.

Арин сразу же открыл глаза, обвел глазами салон, остановился взглядом на скрытом в полумраке лице, хотел было что-то сказать, но передумал, молча потянув на себя ручку двери.

Выбрался из машины, поежился под вечерним холодом и масляными всплесками желтого света фонарей, поднял голову, всматриваясь в уходящую ввысь громаду небоскреба:

Какой этаж?

Семьдесят седьмой.

Ага, — непонятно ответил Арин, — красиво будет.

Скай не ответил, подталкивая его к подъезду.

Ничего себе квартира, — сказал Арин, надкусывая взятое со стола яблоко, обводя взглядом огромное металлопластиковое серо-стальное помещение. Ряды аккуратных полок, компьютер на укрытом в нише столе. Холодный свет небольших округлых лампочек, вмонтированных в стены, пол и потолок, в теряющихся в полумраке углах висят, раздвигая пространство, тусклые, словно ртутные, зеркала. Вся квартира — огромная, полуосвещенная зала, нацеленная на ощущение предельной сосредоточенности и покоя.

Идеально ровно заправленная кровать у открытого балкона, затянутая предохранительной пленкой, не меняет этого ощущения. Ощущения холодной, вдумчивой серьезности, не отвлекающейся ни на что.

Я ожидал пошлых картинок и голубых бантиков, — продолжил Арин, кладя яблоко обратно, — если это действительно твой дом, то я не понимаю, зачем я тебе понадобился. Ладно, это неважно, — он развернулся, стянул с плеч тяжелую ткань плаща, насмешливо, с издевкой, посмотрел в серые глаза Ская. — Как желаете?

Раком? Боком?

Начнем сверху, — сказал Скай, шагнув к нему, сильными пальцами разводя железные застежки крепко стянувших его торс ремней.

Арин отстранился было, но потом, прикусив губу, расслабился, глядя вызывающе прямо в спокойные изучающие глаза:

Сверху так сверху. Дальше-то что?

Дальше… — проговорил Скай, разводя последний замок, расслабляя ремни, заставляя Арина поднять руки, стягивая с него плотную ткань синтетической водолазки, обнажая крепкую, узкую грудь и плоский подтянутый живот, — дальше посмотрим твою шею.

Твою мать, — взбесился Арин, пытаясь оторвать его ладони от своего тела, — это-то тебе кто мог рассказать?

Тихо, — предупредил Скай, глядя на открывшуюся взгляду широкую бело-серую полосу ожогового шрама на горле подростка, — тихо, я сказал. Повернись.

Арин дернулся, вырываясь, но Скай успел зажать его шею плотным кольцом снятого кожаного ремня, рванул на себя, сбивая с ног, успев заметить, как потянулась из-под металлической застежки, плотно прижатой к коже, тонкая струйка крови.

Арин потянулся было к душащей его петле, тщетно пытаясь вдохнуть, но, остановленный следующим рывком, опустился на колени, царапая пальцами тугую пластину ремня.

Долго тебя еще ломать? — спросил Скай, подтягивая его выше, заставляя приподняться, изогнувшись всем телом, — долго мне с тобой возиться?

Он наклонил голову, глядя в побелевшее, искаженное удушьем, облитое ненавистью лицо, на котором широко распахнулись дрожащие упрямством карие, немыслимой красоты, глаза. Скай, так же удерживая ремень, провел ладонью по его напряженной груди, остановившись пальцами на соске, прижав легонько.

Давай же, — нетерпеливо произнес он, — хуже будет.

Показалось или нет, что слабо дрогнули в улыбке посиневшие губы, для Ская сейчас было неважно. Намотав черную полосу кожи на локоть, он наклонился, поднял с пола следующий ремень и, прижав коленом обнаженную спину Арина, заставив его наклониться, быстро замкнул петлей вывернутые назад руки.

Черт, неужели не он? Ни хрена непонятно… Он выглядит, как упрямая шалава, которая напрашивается на неприятности, но не как питомец, который, по идее, должен выть от радости, почувствовав на себе ошейник. Да и шрам его… Шрам этот мог появится только от спайки металлопластика на живом теле. Значит, ошейник он носил, да почему же тогда он не сдается? Что с ним нужно сделать, чтобы он проявил себя?

Скай наклонился, прижимая крепче путы, прижался губами к заледеневшим полуоткрытым губам и с удивлением понял, что Арин отзывается на поцелуй, обхватывая губами его язык, скользя по нему, придавливая ощутимо, а в глазах его разгорается, гася ненависть, торжествующая, полубезумная дымка.

Я на верном пути, — понял Скай, прикусывая влажную, горячую плоть, не обращая внимания на то, как вздрагивает напряженное тело подростка, не обращая внимания на то, что тонкой алой паутиной обволокли его грудь и живот теплые струйки крови, бегущие из-под металлической застежки, сковавшей горло.

Но то, что он отвечает на поцелуй, ровным счетом ничего не значит — мало ли, что он готов вытерпеть за кеторазамин. Кроме шрама, пока нет никаких доказательств.

А самое хреновое, что я никогда таким не занимался, и по непонятным мне причинам возбудился сразу же, как только снял с него водолазку, а сейчас, прижимая его к себе, кусая его губы, проводя ладонями по влажной от крови груди, цепляя пальцами затвердевшие соски, чувствую, что еще немного, и не выдержу, кончу только от того, что трусь каменно-твердым членом о его спину.

Вот тогда мне будет не до экспериментов.

Твою мать, да что с ним надо сделать, чтобы он вспомнил, что он питомец?

Игрушка? Что-нибудь надо сделать и побыстрей.

Скай ослабил ремни на руках Арина, дернул с бешенством его на себя, заставив лечь на спину:

Расстегивай сам.

Арин облизнул окровавленные губы, приподнял опухшие запястья, тронул сначала густое месиво иссеченной кожи под тугой петлей на шее.

Я сказал — расстегивай, — проговорил Скай и невольно коснулся рукой собственной ширинки, увидев, как неловко, онемевшими пальцами, коснулся он язычка застежки на своих штанах, проведя сначала по тугой выпуклости под плотной тканью, а потом все-таки справился с молнией, и, приподняв бедра, потянул блестящую черную кожу вниз, обнажая крепкие бедра, пачкая их стекающей с кончиков пальцев кровью.

А потом он с трудом поднял голову, посмотрел насмешливо с немым торжеством в затуманенные досадой серые глаза Ская.

Этого Скай не выдержал, рывком поднял его, прикусил разодранное, опухшее запястье, ощутив соленый, металлический вкус крови и прохладный, неуловимо-мятный вкус кожи.

Значит, так тебя и трахнуть, — с расстановкой проговорил Скай, потеряв надежду на то, что этого пацана можно заставить смириться, — трахнуть и скинуть к черту с балкона. Потому что ты меня бесишь. Я потратил на тебя уйму денег и времени, но ты просто упрямая уличная шлюха. И никогда не был этим питомцем. Хрен бы тебя кто взял питомцем: от тебя никакого толку. Ты не понимаешь, что такое хозяин…

Он остановился, почувствовав, как дрогнули под его ладонями округлые плечи, помедлил, озаренный внезапно возникшей догадкой, наклонился к уху Арина:

Хозяин, мальчик. Кто твой хозяин?

Арин бессильно опустил голову, не заботясь о том, что его шею крепко удерживает широкий ремень, вывернулся неловко, стоя на коленях, обхватил руками ногу Ская, прижался губами к ткани его джинс.