Майкл Гаррисон - Свет Страница 66

— Это единственное, чего мы, кажется, так и не сумели постичь, — произнесло оно. — Насколько плотно все развертывается.

Цветастые ленточки реяли и струились по его плечам на незримом ветру, а подол пальто волочился в пыли по древней скалистой площадке.

— Куда ни глянь, все развернется в бесконечность. Куда ни глянь, что-нибудь отыщется. И вы, люди, можете все это получить. Все это.

Соблазнительная щедрость предложения озадачила Кэрни, и он решил проигнорировать услышанное. Смысла там все равно особого не было. Затем, глядя, как рушатся и сменяются новыми башни света, он передумал и прикинул, что может предложить взамен. Любые варианты казались неуместными. Внезапно он вспомнил про кости. Кости по-прежнему были у него. Он осторожно извлек их из кожаного футлярчика и предложил Шрэндер.

— Не знаю, зачем я их взял, — сказал он.

— Я тоже задумывалась — зачем?

— Ну и ладно. Вот они.

— Это всего лишь кости, — сказала Шрэндер. — Люди в какую-то игру с ними играют, — добавила она расплывчато. — Но послушай, у меня найдется им применение. Ты их просто положи тут, ладно?

Кэрни огляделся. Поверхность, на которой они стояли, закруглялась вдали и была припорошена пылью, такой яркой, что смотреть больно.

— На землю?

— Да, почему бы и нет? Просто положи их на землю.

— Тут?

— Да где хочешь, — ответила Шрэндер, сделав без подготовки великодушный жест. — Где хочешь, их все равно увидят.

— Я же сплю, правда? — произнес Кэрни. — Я либо сплю, либо мертв.

Он осторожно опустил кости на пыльный камень. Спустя миг, улыбнувшись страхам исчезнувшей версии самого себя, он повернул их так, чтобы эмблема, известная ему как «Высокий дракон», смотрела вверх. Затем отошел в сторонку, встал там и обратил лицо к небесам, представляя в облаках звезд и раскаленного газа формы всех вещей, виденных им в жизни. Он знал, что вещей там в действительности нет, но воображать их не казалось ему ошибкой. Ему представились камушки на пляже. (Ему три года. «Беги сюда! — позвала мать. — Беги сюда!» В ведерке вода, замутненная плавающими песчинками.) Он увидел зимний пруд и бурые камыши, проросшие через тонкую ледовую кромку. «Твои кузины едут!» (Он увидел, как они бегут к нему, смеясь, по лужайке перед самым обычным домом.) Он даже различил Валентайна Спрэйка, почти человекоподобного, в вагоне поезда. Не было среди представившихся ему форм лишь Дома Дрока, зато присутствовала, проступая поверх всего остального, Анна Кэрни, с лицом сильным и целеустремленным, ведущая его к самопознанию на обоюдном мелководье их жизней.

— Понимаешь? — сказала Шрэндер, которая в продолжение его грез из вежливости молчала, но теперь снова приблизилась и дружески глянула на него снизу вверх. — Во Вселенной всегда что-нибудь отыщется. И потом всегда найдется еще что-нибудь. — Затем призналась: — Я, знаешь ли, не могу тебя больше удерживать в живых. Не здесь.

Кэрни усмехнулся:

— Я догадался. Не стоит беспокоиться. О, взгляни! Взгляни!

Он узрел пылающий величием свет. Он ощутил, как проскальзывает туда, в это загадочное место. Он восхитился. Он захотел разделить со Шрэндер этот восторг. Он хотел донести до нее свое понимание.

— Я тут был и видел это, — произнес он. — Я это видел.

Он почувствовал, как вакуум выгрызает ему кишки.

О, Анна, я это видел.

32

Везде и нигде

На борту «Белой кошки» случилось следующее.

Серия Мау перешла в математическое пространство, где K-од выполнялся без субстрата, в собственном ареале. Казалось, что вся остальная Вселенная удалена на значительное расстояние. Все ускорилось и замедлилось одновременно. Актинический белый свет, без очевидного источника, однако направленный, очерчивал контуры всех движущихся объектов. Место это было ярким, насыщенным и бессмысленным, как сны Серии Мау.

— Зачем ты так вырядилась? — удивленно спросила математичка.

— Хочу разобраться с этой коробкой.

— Это очень опасно для нас всех, — заметила математичка. — Опасно для тебя так поступать.

— Очень опасно, — эхом подтвердили теневые операторы.

— Мне наплевать, — ответила Серия Мау. — Вот.

Она подняла руки и протянула ей коробку.

— Дорогая, но это же так опасно… — заныли теневые операторы, беспокойно поглядывая на свои ногти и носовые платочки.

Код вырвался из коробки дяди Зипа и слился с кодом самой «Белой кошки». Все вокруг — коробка, подарочная обертка, вообще все — распалось на пиксели, стримеры и темные огоньки наподобие сгустков небарионной материи, а затем выплеснулось в поднятое лицо Серии Мау на релятивистских скоростях. В тот же миг подвенечное платье вспыхнуло. Шлейф расплавился. Прекрасных ангелочков испепелило. Теневые операторы прикрыли глаза руками и воспарили, как осенние листья на холодном ветру; неведомые эффекты растяжения пространства-времени искажали их голоса. Из коробки появилось все на свете: любая идея, которая кому-нибудь когда-нибудь приходила на ум в размышлениях об устройстве Вселенной. Эти идеи ожили и заработали. Вселенскую энергопроводку закоротило. Описательные системы коллапсировали в предначальный режим. Информационная супервещность сорвалась с привязи. Настал миг переопределения всего. Момент предельного головокружения. Саму математичку сорвало с привязи, она выскочила из шляпы фокусника, и уже ничто не могло теперь пойти прежним чередом.

Негромко зазвенели колокольчики.

— Доктора Хэндса, пожалуйста, — сказал вежливый, но властный женский голос.

И он явился, вынырнув из вселенского субстрата, в белых перчатках, при трости черного дерева с золотистым набалдашником. Во фраке с бархатным воротником и манжетами о пяти запонках каждая. Вниз по внешней стороне узких черных брюк спускалась черная же атласная полоска. Он был в шляпе. Серия Мау впервые заметила, как он обут: в остроносые танцевальные туфли из лакированной кожи. Она увидела, что шляпа, перчатки, костюм, обувь и трость состоят из чисел, наползающих друг на друга, стиснутых так плотно, что возникала иллюзия слитных поверхностей. Неужели весь мир так устроен? Или только доктор Хэндс?

— Серия Мау! — воззвал он, протянув к ней руку. — Потанцуем?

Серия Мау шарахнулась от него. Она вспомнила, как мать бросила ее сражаться со всем миром без поддержки. Она подумала об отце и о том, к чему он ее хотел принудить в сексе. Вспомнила и брата, который, даже зная, что они расстаются навсегда, отказался помахать ей.

— Я не умею танцевать, — сказала она.

— А чья это ошибка? — рассмеялся доктор Хэндс. — Если билета не купить, как тогда в лотерею выиграть?

Он широким жестом обвел окружающее пространство. Серия Мау увидела, что стоит перед витриной лавки фокусника, — маленькая культиварка в подвенечном платье рядом с высоким худощавым человеком с тонкими усиками и живыми, энергичными голубыми глазами. Их окружали предметы, виденные ею во сне, — ретротовары, инвентарь фокусника, детские игрушки. Пластиковые рубиновые накладные губы. Ярко-оранжевые и зеленые перья. Белые шарфы, которые вылетят из шляпы живыми белыми голубями. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь с внутренним каблуком, чтобы казаться повыше, и якобы рентгеновские очки; кольца для фокусов, усаженные полудрагоценными камнями, и якобы неснимаемые наручники. Всем этим стремишься владеть в детстве, когда кажется, что в мире всегда что-нибудь отыщется, а потом найдется и еще что-нибудь.

— Выбирай, что тебе по душе, — предложил доктор Хэндс.

— Это же сплошь подделки, — заупрямилась Серия Мау.

Доктор Хэндс рассмеялся.

— И в то же время все они реальны, — сказал он. — Вот что восхитительно.

Он отпустил ее руку и закружился в элегантных па, крича:

— Йо-йо-йо, йо-йо-йо!

Затем повторил:

— Ты могла бы выбрать все, что тебе по душе.

Серия Мау понимала, что он прав. И в панике рванулась прочь от этой мысли во все стороны, будто с края самого высокого обрыва во Вселенной.

— Оставь меня! — завопила она.

Корабельная математичка (которая все это время и была доктором Хэндсом, ну или его частью) тут же ее усыпила. Затем, проверив состояние остальных компонентов проекта (для этого потребовалось немало помотаться в десяти измерениях пространства и особенно по четырем измерениям времени), переделала «Белую кошку» сообразно своим представлениям о прекрасном, по кратчайшему пути отправилась в Сигма-Конец и бросилась в червоточину. Работы был непочатый край.

Сигма-Конец.

Дядя Зип, прищурясь, наблюдал за ними.

— В погоню, — скомандовал он.

— Слишком поздно, дядя. Они уже там.

Дядя Зип смолчал.

— Они мертвы, — определил пилот. — И если отправимся за ними, погибнем сами.