Дэвид Марусек - Счет по головам Страница 7

— Все-таки что?

— Ты можешь его представить себе? Махонький такой, под ногами у нас ползать будет, наполовину ты, наполовину я — такой Элсэм или Сэминор.

Она закрыла глаза и улыбнулась.

— Жалкое создание.

— Кстати, о ногах — нас сейчас будут тестировать.

Слизняк, начиненный биотехникой, прикоснулся к ее лодыжке, присосался ненадолго и отвалился. Эл почесала пальцами другой ноги место взятия анализа. Ее слизни только щекотали, со мной все обстояло иначе. Какой-то нерв напрямую связывает мои лодыжки с членом, и теплый укол-поцелуй слизняка каждый раз невероятно меня заводит. Эл лукаво следила, как ко мне присасывается этот — но сейчас, на закате, в состоянии полного здоровья я, по правде сказать, не нуждался ни в каком слизняке. Мне нужен был только ее взгляд, только эти старые глаза, вставленные, как опалы, в юное тело. Так, должно быть, жили на Олимпе боги Древней Греции. Это и значит быть богом — жить долгие века, сохраняя силу и аппетит молодости. Эл мелодраматически ахнула, глядя, как у меня встает, и повернулась ко мне, целомудренно прикрывая руками лобок и груди. Слизняк отвалился от меня и пополз к стене.

Мы лежали рядом, не прикасаясь пока друг к другу. Совсем одурев от желания, я брякнул:

— Мама.

Она содрогнулась, как от удара, удивленно раскрыв глаза.

— Мама, — повторил я. Она зажмурилась и повернулась на другой бок. Я обнял ее, губами захватил мочку ее уха. Подышал в него, отвел в сторону влажные от пота волосы и прошептал: — Я папа, ты мама. — И еще раз добавил, глядя на ее щеку: — Мама.

— Ох, Сэм. Сумасшедший Сэмсамсон.

— Мама родит папе мальчика.

Ее глаза распахнулись еще шире, возмущенно и весело.

— Или девочку, — быстро добавил я. — Папе на этой стадии выбирать не приходится.

— Интересно, как папа умудрится это провернуть.

— А вот так. — Я перевернул ее на спину, стал целовать и ласкать.

Она относилась ко всему этому с намеренным безразличием. Но я неустанно орудовал языком, навещая давно открытые мною сладкие местечки — я знал, что они будут моими союзниками. Мы, ее тело и я, работали как одна команда. Скоро, с благословения Эл или без, оно ответило мне. Она была готова, я был готов, все сыновья и дочки во мне были готовы, и мы приступили.

Где-то в середине процесса на балкон упала птица, ворона. Сквозь ее плотную антимобическую обертку я различил блестящие черные перья, сломанный клюв, долбящий по балконному полу, быстро испарившееся кровавое пятно. Сама птица тоже на глазах исчезала. Из обертки, испускавшей пронзительный сигнал тревоги, шел пар. Внимание, Сэм! — громко сказал мне на ухо Генри. Внукоровская изоляция в целях безопасности приказывает вам немедленно отойти.

Нам было не до того, обертка, похоже, со своей работой справлялась, однако мы послушно откатились, живот к животу, как пресловутый зверь с двумя спинами. Между нами и злосчастной птицей возникла перегородка, и мы продолжили свои родительские изыскания.

Позже, когда я принес на подносе обед и два стакана визолы, Эл уже сидела за столиком в белом махровом халате, а от птицы на полу осталась лишь горстка природных элементов — углерод, натрий, кальций и так далее. Птицы довольно часто пролетали сквозь купол, и какой-то микроскопический их процент мог быть инфицирован. Необычным было то, что ворона с положительным анализом, уже заключенная в антимобическую оболочку, достигла нашего балкона в столь узнаваемом виде.

— Это советник Рикерт преследует нас, — хмуро сказала Эл, и мы принужденно засмеялись.

На другой день я ощутил желание поработать. Приют должен был начать рекомбинацию через два дня, и я нервничал. У Эл в гостиной шло заседание СТД.

Я занял под мастерскую свободную спальню. По размерам и прочему она почти соответствовала моей студии в Чикаго. Я попросил портье, строгого реджинальда, прислать мне наверх арбайтора, и тот вынес всю мебель, кроме кресла и тумбочки. Креслу недоставало подушки, чтобы сунуть ее под спину, но в остальном оно годилось для долгих творческих размышлений. Я развернул его лицом к голой внутренней стене, которая, по словам Генри, смотрела на север, поставил рядом тумбочку, принес полный кофейник крепкого кофе с чем-то сладким. Удобно устроился, в общем.

— Ладно, Генри, перенесемся в Чикаго.

Пустая спальня тут же преобразилась в мою студию. Я сидел на 303-м этаже здания Дрекслера, перед моей любимой оконной стеной, выходящей на город и озеро. Небо затягивали грозовые тучи, дождь барабанил в стекло. Гроза лучше всего стимулирует мою творческую активность.

— Генри, переключи сюда чикагские ионодинамики.

Я прихлебывал кофе, смотрел, как бьют молнии в соседние башни, и дышал озоном, чувствуя себя отдохнувшим и полным энергии.

Подготовившись, я повернул кресло обратно. Студия была точно такой же, какой я оставил ее реально несколько месяцев назад. В восточном углу дубовый рабочий стол, высокий, со стеклянной столешницей — можно не нагибаться, когда работаешь. Я простоял за ним много часов лет двадцать — тридцать назад, когда жил в Чикаго все время. Теперь его занимали разные призы, драгоценные камни с Марса и Юпитера, модель японской пагоды из картона и слюды, коробка с коллекцией старинных ключей, образцы самых удачных моих упаковок и — самая большая древность — каменный кувшин с кистями, похожий на засушенный букет.

Я встал и начал расхаживать, любуясь собранными за всю жизнь сувенирами. Они теснились повсюду — в шкафчиках, на полках и на полу. Шаманский барабан из антилопьей кожи, каминные часы с маятником, которые исправно заводил сервос домпьютера; голографии моих бывших жен и любовниц; стекляшки и обломки дерева, когда-то дарившие мне вдохновение; скамеечка, сделанная из слоновьей ноги. Скорее музей, чем место работы, а я скорее куратор, чем действующий художник.

В углу южной стены стоял поверх трех таких же ящиков оригинальный контейнер Генри.

— Как тебе паста? — спросил я.

— Пока достаточно. Я дам знать, когда понадобится еще.

— Еще? Ничего себе! У тебя столько пасты, что большим городом управлять можно.

— Кабинет Элинор Старк мощнее большого города.

— Ладно, давай работать. — Я вернулся в кресло. Гроза уходила за озеро, окрашивая его в темно-синий цвет. — Что у нас там с яичным проектом?

Генри спроектировал передо мной большое яйцо. Золотой лист, серебряная проволока, драгоценные некогда камни — сделано по образцам, которые изготавливал Фаберже для последних царей династии Романовых, только без миниатюрных портретов или часового механизма внутри. Я задумал эти яйца как упаковку для маленьких дорогих подарков. Получатель должен будет разбить яйцо, а осколки либо соединятся вновь, либо отправятся в рециркулятор.

— Я уже говорил на прошлой неделе и подтверждаю: покупателям это не понравится. Я провел опросы через «Имиташек» и «Э-Плюрибус». — Вокруг яйца появились движущиеся графики. — Позитивный рейтинг не поднимается выше семи процентов, негативный не опускается ниже шестидесяти восьми.

Самые распространенные отзывы — «вульгарно» и «старомодно». Матричный анализ напоминает, что людей не устраивает напоминание о их латентном плодородии. Их возмущает…

— Понял уже, понял. — Я с самого начала знал, что идея не из блестящих, но мое собственное латентное плодородие ударило мне в голову, и я подумал, что этот архетипический символ обновления другим тоже придется по вкусу. Теперь делать нечего: Генри подтвердил свою изначальную правоту статистическими данными.

У меня, по правде говоря, уже лет пять не было хитовых дизайнов, и я начинал приходить в ужас.

— Просто черная полоса, — сказал Генри, чувствуя мое настроение. — У тебя и раньше бывало так, даже дольше.

— Знаю, но эта хуже всех.

— Ты каждый раз так говоришь.

— Ну тогда развесели меня.

Генри взял мой портфолио и стал показывать увеличенные проекции моих ранних шедевров.

В свое время я получил патенты за самые разные виды упаковки, от архаической бумаги и моментальной кожи до военного камуфляжа и видеокраски. Но больше всего я — как, возможно, и потребитель — любил свои подарочные работы. Самая первая из них, видеобумага, показывала лица любимых (или знаменитостей, за неимением таковых), исполняя одновременно «С днем рожденья тебя» под музыку «Бостон Попс». Она вышла в 2025-м, когда я изучал молекулярную инженерию и Агрессия еще не уничтожила Бостон.

Первым моим профессиональным дизайном стал традиционный проект «коробка в коробке», только мои коробки по мере распаковывания становились не меньше, а больше и могли завалить всю комнату, если вы не произносили случайно нужную команду, то есть одну из вариаций слова «стоп»: «эй, хватит, кончай» и пр. Годилось также «помогите, спасите, я задыхаюсь, уберите от меня эту пакость».