Натали Хеннеберг - Язва Страница 10

Незнакомец остановился и снова привязал меня к себе, на этот раз — стальной проволокой.

— Я не боюсь! — повторила я.

— Ты уже говорила об этом, но твои мускулы недостаточно сильны. А мы не можем позволить себе ни малейшей ошибки: мы входим в зону сильных циркулярных течений. Там есть нечто похожее на чудовищный зев, который втягивает воду с большой скоростью. Это какой-то выход из недр планеты. На твоем месте я бы закрыл глаза.

— Да, но вы — это не я.

Мы вышли на что-то похожее на широкий проспект, усеянный останками недавних катастроф, на которых еще можно было различить названия, хорошо известные всей Земле: «Блестящий», «Ослепительный», «Победоносный». Длинные побеги водорослей, которые облепили их со всех сторон, вытягивались в одну сторону. Неожиданно «проспект» перешел в просторную «площадь», что-то вроде цирка, окруженного ноздреватыми скалистыми уступами — и я чуть было не вскрикнула от ужаса: все они были здесь. Я узнавала товарищей моего отца, которые когда-то приходили в наш дом, я узнавала такие веселые тогда лица, такие живые, и фигуры, которые я видела когда-то на экранах телевизоров и голографов.

Мы попали на собрание мертвых космонавтов!

Да, все они были здесь. Они стояли, удерживаемые весом свинцовых подков, в своих старых доспехах, обожженных пламенем и изъеденных кислотами… И те, которые попали в адское поле притяжения планеты-ловушки, и те, у кого не хватило воды или горючего в космосе, и спасатели, посланные спасти хотя бы те крохи, которые еще можно было спасти. Герои, жертвы, корсары — все они стояли здесь. Некоторые тела были изуродованы, в доспехах зияли страшные пробоины, а лица — сожжены или искажены гримасой ужаса… Их медленно качало подводным течением. Ах! Астронавты, земные астронавты…

Мой спутник должен был знать многих из них; он, казалось, тоже застыл в оцепенении и стоял с отсутствующим видом. Потом он подошел к какому-то зыбкому силуэту, у которого не было лица.

— Это Орс, — сказал он глухим голосом. — Мой первый пилот с Земли. Я узнаю его по швам на доспехах. После вынужденной посадки в пустыне Аль-Нилам у нас не оказалось исправной брони для него, и мы просто заварили прорехи в его доспехах золотом его обручального кольца. Он только что женился, и его молодая жена осталась на Земле. Он тогда еще взял отпуск, чтобы встретиться с нею — и вот он здесь.

Он был так заворожен этим зрелищем, что мне пришлось самой потянуть за проволоку.

— Пошли, — сказала я, — мы ведь ничем не можем помочь ему. Как вы думаете, стоит ли оставаться здесь так долго! Я не сильна в химии, но я чувствую, что эта вода насыщена угольной кислотой. Она хорошо сохраняет трупы, однако, мы не заметили здесь ни одной живой рыбы или краба…

И вот что превращало это сборище в ирреальное: у большинства мертвецов были заметны, в основном, следы ран, полученных в боях. В то же время в этой «толпе» были видны доспехи, напоминающие раковины и ракообразных, здесь были тяжелые железные ошейники (не знаю толком, как они называются), а сквозь открытые люки виднелись трупы существ неизвестных времен с неизвестных галактик…

— Да, — согласился мой спутник, — пошли отсюда.

Но соблазн остаться и посмотреть еще был слишком велик…

И тут я поняла:

Там, под скалами, под охраной мертвецов, находился гигантский всасывающий зев — воронка, которая выходила вовсе не в недра Урана, может быть, даже не в эту вселенную. У притягательной силы, исходящей от нее, была та же сущность, что и у мыслей, нет, скорее, тяжелых флюидов Ночных, и напрасно я пыталась оградить себя от них — они овладевали мной, и я неожиданно начала понимать вещи странные, неопределенные, ужасные, смутно различимые в потемках подсознания — вещи, которые не поддавались точному определению и шли откуда-то извне; которые заставляли начать разрушение всего окружающего, убить все живое, а перед этим — все унизить, осквернить, растоптать. Все эти низменные чувства были абсолютно чужды, но в любой момент могли овладеть нами. Уже сама эта мысль была невыразимо ужасной, и у меня вырвался крик:

— Да, но как же им удалось проникнуть сюда, проникнуть в город?!.. Им, Ночным!!!

— Замолчи! — прошептал мой спутник. — Ты знаешь уже достаточно много! Ради бога, хватит!

Он плыл, и я — за ним, на прицепе. Циркулярные течения вокруг нас стали сильнее, вода закипела, и мы были вынуждены прижаться к скалам, как мертвецы, а мой спутник по пояс утопал в какой-то крутящейся взвешенной породе…

— Это пепел, — объяснил он. — На Уране все попадает в Озеро Времени.

Как будто, для того, чтобы подтвердить его правоту, огромный черный столб, несомненно, продолжение внешнего завихрения, опустился на скалы, и тут, вне себя от ужаса, я увидела, что он состоит из каких-то знакомых фрагментов… Дно Озера приподнялось с глухим бульканьем, будто какой-то омерзительный глотательный спазм пронесся по нему… Черный столб протянулся к центру озера, прошла секунда, он втянулся туда и распался, выбросив прямо на нас изувеченный труп. Я узнала одного из красавцев-космонавтов нашей группы. Его доспехи были раздавлены чудовищным давлением, как яичная скорлупа, разинутый рот застыл в беззвучном крике. За ним последовало тело женщины с длинными голубыми волосами, они обмотались вокруг лодыжек космонавта — Тристан и Изольда в стране ужасов…

Нет. Я, конечно, не узнала в них своих родителей. Но почему-то начала кричать:

«На помощь… на помощь! На ПОМОЩЬ!!!»

Я не могла остановиться. Вцепилась в белые доспехи…

А потом, как всегда, неосознанно, я совершила свое любимое маленькое волшебство — прыжок.

В пространстве и во времени.

Я не перестаю спрашивать себя: что происходит во вселенной, когда мы колдуем? Остается ли след в пространстве, когда мы перемещаемся? Является ли наша энергия конкретной материей, которая заполняет его, или мы создаем то, что называется «узлами» и «складками»? И ни на один вопрос нет ответа. Во всяком случае, в озере Времени я оставила после себя здоровенную прореху. Я еще кричала, а мы уже были в кабине космического корабля-искателя. И он уже летел в открытом космосе…

Обо мне заботились: кто-то вставил в левую ноздрю пластиковую трубку, из которой поступал кислород, а мое правое предплечье жег укол. А глухой шум, который я приняла сначала за волнение озера, оказался ропотом пассажиров. Они хотели вышибить люк и ворваться в рубку, они кричали, что на борту корабля чума… Хрустально-бронзовый голос, совсем непохожий на голос гуманоида, произнес по радио небольшую речь: «Нет, на борту не было чумы, просто одна пассажирка, впервые попавшая в космос, плохо переносит невесомость. Обычная история. Ее лечат. Уважаемым пассажирам лучше сохранять спокойствие, учитывая небольшой запас кислорода на борту, устойчивость гравитационного поля — и все такое прочее. Нет, сейчас не представляется возможным произвести посадку — корабль пересек фотосферу». Придя в себя, я поняла, что не стоит напрасно возбуждать публику. Я зажала рот рукой и спрятала голову под подушку.

— Вы плачете, малышка? — произнес странный певучий голос моего спутника.

— Нет, ничего страшного. Это… из-за людской трусости…

Да, это было невероятно: блистательные космонавты, которые давали себя сжигать без сопротивления, моя мать, которая отдавала меня (ничего себе звучит, а?) Ночным… женщины и дети, превращенные в пепел, и два связанных трупа… соединенные навечно! Но я не собиралась реветь всю оставшуюся жизнь. Я отбросила подушку и уселась на своем ложе. Кислородная трубка вывалилась и поплыла. Казалось, что весь экипаж корабля, в нарушение правил распорядка, собрался в рубке: мой пилот из льда и хрусталя, радиоэлектроник, изысканный брюнет механик-кибернетик и знакомый интеллектуал со своей фиолетовой набедренной повязкой, своим Данте и своим моноклем.

— Хочешь, я почитаю тебе «Рай», — предложил он вкрадчиво.

Я энергично замотала головой:

— Вы что, верите, в Деда Мороза?

Выражение лица у старика стало грустным. Он уселся на край моего ложа и, казалось, задумался:

— Ты спрашиваешь, верю ли я в бога. Да, верю. Или, вернее, я верю, что я верю. Вследствие политической необходимости, из альтруизма и потому, что плохо переношу состояние невесомости. В этой античной трагедии такова судьба нищих и людей благоразумных…

— Мор, — сказал пилот, — вы — сама любезность, но зачем вы разговариваете с этим напуганным ребенком, как с коллегой из Парапсихического колледжа?! Она не знает, что такое трагедия. К счастью, конечно! Ведь ты не знаешь, что такое…

Он не закончил фразу, но я прочитала продолжение в его мозгу и достаточно метко выдала ответ:

— Трагедия? Это будет в тот день, когда забудут, что нас были миллионы… и наша история будет излагаться высоким стилем в двенадцатистопных стихах. Это будет происходить во дворце, в бассейне с искусственным подогревом, никто не будет болеть дизентерией, и докладчик покинет нашу с вами историю как раз в тот момент, когда мы должны будем сгореть в пламени огнеметов или нам вспорют животы, и ночь поглотит нас. Но именно в этот момент и начинается истина. Что доказывает, что все трагедии — шлюхи.