Александр Зорич - Пилот-девица Страница 11

Меж тем, обоим так хотелось огласить богатый эхом сосновый бор жизнерадостным распевом на два голоса!

Наконец – чистым чудом – такой общий для представителей двух таких разных ветвей русской культуры мотив был найден.

И дядя Толя, поднявшись во весь рост, "для диафрагмы", как он сам пояснял, принялся выпевать, как бы вытягивать из себя, песню:

На речке на речке на том бережочке

Мыла Марусенька белые ноги

Мыла Марусенька белые ноги

Белые ноги лазоревы очи...

А Василиса, тоже вставши и закрывши глаза, подпевала ему:

Плыли к Марусеньке серые гуси

Кыш вы летите воды не мутите

Воды не мутите свекра не будите

Свекор Марусеньку будет бранити.

А затем они пели в унисон: "Свекор Марусеньку будет брани-и-ти!"

Когда они повторили песню три раза, дядя Толя наконец почувствовал себя почти трезвым.

– Послушай, егоза, – сказал он, наливая зарумянившейся, блаженной Василисе воды из обнаруженного неподалеку родника, – а не пора ли тебе, кстати домой? Ночь уже. Там твои волнуются, небось. А то будут тебя "бранити", как ту Марусеньку из песни.

Василиса кивнула ему.

При одном воспоминании о семье, глаза у Василисы сразу же стали усталые, соловые. Будь ее воля, она бы осталась тут, на поляне, до самого утра. Дядя Толя – он ведь добрый, он точно одолжил бы ей свой волшебный кокон, в котором можно спать даже на снегу. Да и ночи теплые...

– Я бы тебя, конечно, проводил... – извинительно сказал дядя Толя, поглядывая на наполовину опустошенную бутылку "Народного вече" ("И когда только успели? Ну, егоза!").

– Да куда вам провожать... Сами ковыляете, будто инвалид, – сказала Василиса и, бросив на дядю Толю, стоящего с виновато-придурковатым видом у костра, прощальный взгляд, тяжело вздохнула и нырнула в темноту.

Нет, лесного зверья она не боялась. Не зря ведь Волхв ее от лютого зверя заговаривал!

Она боялась отца с братьями.

И, как показало самое ближайшее будущее, правильно делала.

"Кыш вы летите, воды не мутите... Воды не мутите, свекра не будите..." – вертелось на языке у нее. Она так спешила домой, что даже забыла переодеться на подходе к родному селу в свое обычное, латаное и застиранное, исконно муромское платье.

Глава 6. Замуж?

Февраль, 2621 г.

Деревня Красноселье

Планета Таргитай, система Дена, держава Большой Муром

После того концерта с "Молочком бешеной коровки" Василиса не появлялась на поляне у дяди Толи три долгих дня.

И хотя дядя Толя был по характеру не из тревожных, даже он начал думать о самом худшем и винить в этом худшем себя.

Поэтому когда звонкий голосок Василисы произнес слова приветствия, дядя Толя был рад не для виду.

Он даже в сердцах кинулся обнять егозу. Но вовремя одернул себя: как бы не подумала чего эдакого, чего у него совсем не было на уме!

Под глазом у Василисы сиял изрядный фингал. Вид у девушки был изможденный, розовые веки набрякли от слез.

И никакого тебе комбинезона! Никаких рюкзачков! И даже серьги – золотые гвоздики – куда-то задевались.

Снова сарафан, притом самый заплатанный и грязный. А ноги? Куда девались парусиновые туфли? Василиса пришла босой!

– Похоже, досталось тебе, егоза, – понимающе сказал дядя Толя.

Он сам провел отнюдь не безоблачное детство и отрочество в обществе живодера-отчима, оператора мясокомбината, и оттого такие вещи чуял нутром.

– Еще и как досталось, дядя Толя!

– Били?

– Учили... Но битие – оно не самое страшное! – всхлипнула Василиса.

– А что тогда самое? В смысле... самое страшное? – спросил дядя Толя. Он чувствовал себя виноватым. Да, пожалуй, и был им.

– Самое страшное – это то, что меня просватали, – упавшим голосом сказала Василиса.

– Ну, это ж такое дело, – с некоторым облегчением вздохнул дядя Толя.

После годов, проведенных в обществе трапперов, под "самым страшным" он был готов разуметь ну как минимум групповое изнасилование. А тут какое-то сватовство... Вдобавок юридической силы не имеющее!

Едва сдержав вздох облегчения, дядя Толя спросил:

– Хоть за хорошего человека просватали, или что?

– Да за Юлиана Бобрынича, сына кривой мельничихи! Вот за какого хорошего человека! – выкрикнула Василиса. В голосе у нее клокотала обида.

– А что не так с этим Юлианом? Хромой? Кривой, в мамашу уродился? Или лицом непригожий?

– Лицом-то он ничего. Не хуже многих. И не хромает... Богат вдобавок, силен... И нрава доброго, рукоприкладствовать не станет, – перечисляла, загибая пальцы, Василиса. – Но не люб он мне! Не люб – и всё!

– А кто тогда люб? – поинтересовался дядя Толя, мысленно приготовляясь к длинной исповеди нежного девичьего сердечка.

– А никто.

– Вот совсем никто-никто? Совсем-совсем нелюб? – с недоверием переспросил дядя Толя.

По его наблюдениям девушки – это такие создания, которые способны часами, часами говорить о любви и чувствах. Даже когда нету ни особенной любви, ни особенных чувств.

– Совсем. Ну, ни капельки. Никто, – твердо отвечала Василиса.

– Но хоть был кто-то люб? Когда-то?

– Ну, когда в школе еще... В мужской половине парень один был, из деревни Березовка, Михаил. Встречались мы. Дролечкой его звала... Но потом охладела.

– Без причины охладела? Или напортачил твой Михайло?

– Без причины. Просто скучно мне с ним стало. Он только про хозяйство и мог говорить. Что и где посеет, когда батюшка его землей наделит... Какие у себя на дворе порядки заведет... Кого выгонит взашей из работников... Кого возьмет... А потом все интересовался моим приданым... Спрашивал, можно ли сватов ко мне по осени заслать...

– А ты?

– Не до чего мне были его сваты, дядя Толя... И замуж я не хотела... И этот Юлиан проклятущий – тоже не до чего! – сказала Василиса и... разрыдалась, уронив голову на колени.

Дядя Толя утешать ее не спешил. По опыту общения с дочерью Ангелиной он помнил: эти утешения ведут только к удвоению мощности и прочувствованности рева. И надо просто переждать, когда настроение переменится.

Настроение и впрямь переменилось. Хотя и не радикально.

– В общем, позавчера смотрины были, – продолжила Василиса, очень этнично высморкавшись в подол своего сарафана. – Всё как всегда. "Молодой гусачок ищет себе гусочку. Не затаилась ли в вашем доме гусочка?" – спрашивали сваты. А мой тятя отвечал им: "Есть у нас гусочка, но она еще молоденька." Ну и так далее, как положено... В общем, согласился батюшка! Пообещал меня сватам! Даже у меня не спросясь! Даже слова мне не сказавши! Как будто я скотина какая, навроде ярочки или гусыни! А вчера батя с братьями ездили на мельницу к матери Юлиана, вдовице, хозяйство ихнее смотреть. Как будто раньше не видели. Батюшка пожелал лично удостовериться, что житься мне там привольно будет... Сундуки их как следует прошерстил... В кладовых прогулялся, в подвалах... Можно подумать, в сундуках да кладовых дело! Да как по мне, хоть там у них в горницах из золота всё! Хоть смарагдами всё облеплено! Не люб – значит не люб!

– И что теперь?

– А ничего. На завтра запоруки объявлены, – замогильным голосом произнесла Василиса.

– Что еще за "запоруки"?

– Ну, это когда обе стороны – мой батя и Юлианова матушка – о том, что по рукам ударили нас с Юлианом поженить, народу нашему сказать должны. После этого уж к свадьбе готовиться будут. Мы с Голубой и другими подружками милыми приданое разбирать станем – белье да рубахи, скатерти да занавеси... Бабы начнут снедь к свадебному дню готовить, сарафан мне шить. А там и торжество... Поедем свадебным поездом по всей деревне. После – пир... Первый день – сплошное пьянство да чревоугодие, второй день – чревоугодие да пьянство, ну может еще мордобитие, если повезет... А после второго дня все будут считать, что таперича рохля и нюня Юлиан – мой законный супруг. И может из меня веревки вить до самого последнего моего дня!

Последние слова Василиса почти прокричала, голосом, в котором так много было возмущения и обиды!

"А вот не прокалывала бы себе уши в Усольске, отец небось еще пару лет потерпел бы с этим замужеством дурацким. Глядишь и подобрал бы кого-нибудь поприличней этого мельничихина сына Юлиана", – огорченно вздохнул дядя Толя.

Они говорили еще долго.

И теперь настала очередь дяди Толи проявить заботу.

Он угощал воеводину дочь шоколадным драже из своих рюкзачных закромов. Кормил черникой, кое-как собранной на ближайшем болоте. Поил студеной ключевой водой.

А Василиса только жаловалась да плакала, ломая руки.

– Зачем мне этот Юлиан?! Зачем свадьба?! Зачем на каторгу эту семейную меня раньше времени отдавать?!

– Всех отдают, Василисушка, – мягко увещевал бедняжку дядя Толя, прихлебывая "Народное вече" из берестяной чашки, смастеренной поутру ("Видать, дозу ретроспективности уже хапнул здесь, на Таргитае", – ухмылялся пилот). – И тебе потерпеть придется. Такой уж у вас в деревне обычай! Да что там "в деревне"! Во всем Большом Муроме обычай такой!