Галина Полынская - Чужая звезда Бетельгейзе Страница 11

Как только члены Сената стали подниматься, Титрус сорвался с места и бросился на выход, не разбирая дороги, ему немедленно требовался свежий воздух, желательно с ветерком. Он промчался мимо Апреля, даже не взглянув на него, так торопился оказаться под густым светом Бетельгейзе. Не желая привлекать внимания своим взволнованным видом, он отошел подальше в густую тень низкорослых цветущих деревьев, выстроенных в идеально ровный ряд. Глубоко вдохнув нежный, сладковатый аромат крупных белых цветов с тонкими, почти прозрачными лепестками, он попробовал привести мысли в маломальский порядок.

– Титрус! – за спиной послышались шаги Апреля, но он не обернулся, продолжая дышать ароматом цветов так жадно, будто вдыхал противоядие.

– Титрус, – подошел к нему Апрель, – в чем дело? Ты почему бежал мимо меня? Что случилось?

– Ты лгал… – едва слышно прошептал он.

Апрель взялся своими тонкими сильными пальцами за плечо Титруса и повел его к ближайшей клумбе – уродливо яркой и бесполезной, как вся эта планета.

– Ты так побледнел, – с деланным участием произнес Апрель, заглядывая в лицо Титрусу, – надеюсь, не собираешься внезапно умереть из-за такой ерунды?

– Как… – задохнулся Титрус, – как ерунды?!

– Громче кричи, еще не все слышали.

Мелкие камешки хрустели под ногами Апреля, руку с плеча Титруса он не убирал. Вел его тихонько по дорожке вокруг клумбы, дружески приобняв, а тот покорно шел, не находя в себе сил сопротивляться.

– Я должен сообщить Наблюдателям… – пробормотал Титрус.

– Конечно, разумеется, беги и сообщи, выполни свой долг. Расскажи, что на самом деле молодой правитель, на которого возлагается последняя надежда на благополучие Шенегрева, практически сошел с ума от навязчивых сновидений, погубивших его отца. И что он не на разведку местности отправился в сумеречную Альхену, а пошел искать какую-то душу колоколов – что уже само по себе признак расстроенной психики. Иди и убей последнюю надежду, что Шенегрев когда-нибудь выползет из своей пропасти. «Самый большой и прекрасный город на Альхене» – ах, ах, какая прелесть. Мы на грани полного разорения, скоро камни будем грызть, единственное, что может нас спасти – молодой, красивый, здоровый правитель, что по нынешним временам большая редкость. Или урод, или больной, или старик – таковы замечательные правители на нашей прекрасной планете, вырожденцы сплошные. Его брак и слияние владений – вот наш последний шанс. Среди невест на Грэма будет большой спрос, бежать будут, наступая друг другу на платья, лишь бы первыми успеть. А мы выберем самый подходящий вариант, чтобы все были довольны. Пойми, я спасаю наш город и всех нас, иначе разразится катастрофа и ничего уже нельзя будет поделать.

– Зачем же мы тогда отправили Грэма в такой опасный поход, если он единственный шанс нашего города? – криво усмехнулся Титрус.

– Да не опасен этот поход, что ты вбил себе в голову? Ничего на той половине нет страшного, там даже не живет никто. Я хочу, чтобы он нашел там какую-нибудь необычную ерунду, возомнил ее душой колоколов и внушил себе исцеление, чтобы ум его освободился от всякой глупости. Эта прогулка ему необходима, понимаешь?

Титрус молчал, глядя себе под ноги.

– Идем в Дом, поужинаем, как следует, сегодня новые повара демонстрируют свои способности. Если тебе хоть что-то не придется по вкусу, тут же всех разгоню, вот прямо тут же.

Грэм так неожиданно и резко остановился, что Захария невольно налетел на него. Затем юноша медленно, как во сне, упал на колени и – лицом в снег.

– Так, – Захария нагнулся, взял его подмышки и перевернул, – такая остановка в наши планы не входила.

Он отер снег с его лица, и огляделся, раздумывая, что же делать. Затем поволок его в низину меж двух снеговых холмов, где могло быть чуточку теплее. Уложив его на спину, Захария принялся непослушными пальцами расстегивать крепления своей куртки, намереваясь ее снять.

– Что ты делаешь? – подлетела Кара.

– Без движения он совсем замерзнет.

– Ты замерзнешь гораздо быстрее, а твоя куртка его не спасет.

– Ну, хоть немного согреет.

– Погоди, – решилась Кара, – я могу вот что сделать, влечу в него, и буду греть изнутри.

– А не сожжешь?

– Нет, конечно. Открой ему рот.

Захария присел рядом, осторожно коснулся пальцами неподвижного лица Грэма с закатившимися глазами, потом сжал его скулы, размыкая твердые белые губы. Кара пару раз выплюнула огненные струи, освобождаясь от лишнего жара, затем вспыхнула ярко, ее лицо исчезло, остался только световой сгусток. Огненным дымком он полился в горло Грэма, подсвечивая его тело изнутри. Под светящимся Грэмом немедленно начал таять снег. Захария утоптал немного сугроб, снял мечи, положил их рядом, чтобы были под рукой, и сел, прислонившись спиной к гладкому стволу дерева. Ствол был настолько холодным, что его леденящее прикосновение ощущалось так явно, будто одежды не было вовсе.

– Не спать, – беззвучно приказывал он сам себе, – нельзя спать… спать нельзя…

Но приятная теплая дрема так сладко убаюкивала, что сопротивляться ей не было ни сил, ни желания.

Ужин удался на славу, новые повара расстарались. Но даже прекрасно приготовленные блюда не улучшили подавленного настроения Титруса. Вроде бы всё, что сказал Апрель, было верным и вполне оправдывало его чудовищный поступок в Сенате, но на душе все равно было гадко. Если можно лгать в Сенате, значит можно все – а это путь к краху…

– Прекрасно, – Апрель допил вино и отставил кубок, – просто превосходно. Ты не обидишься, если я тебя оставлю?

Титрус отрицательно качнул головой.

– Хорошего тебе вечера, – улыбнулся на прощание Апрель, будто бы не замечая сумрачного вида Титруса.

Сквозь завораживающую дрему, Захария почувствовал гнилой запах чьего-то тяжелого хриплого дыхания, но он не мог пошевелиться, не мог даже открыть глаза. Будто сквозь многочисленные слои плотной ткани он слышал, как некто топчется рядом. Затем на него навалилась тьма, теплая тяжкая тьма.

Придя к себе, Апрель первым делом избавился от неудобных сенатских одежд, переоделся и сразу же отправился в потайные комнаты. Не глядя коснулся выемки на раме, едва дождался, пока приоткроется небольшая щель, и протиснулся внутрь, обуреваемый страстным желанием поскорее добраться до зеркал. Он был уверен, что на этот раз все обязательно получится.

Розоватая дымка рассеялась, показав, что за глаза живут в диковинном разрезе. Тонкие, быстро вращающиеся вокруг своей оси иглы обозначали зрачки, белые глазные яблоки и черные белки. Обостренное сознание Грэма не имело ни рук, ни ног, ни головы, он не мог ни пошевелиться, ни отвернуться, он весь состоял из чувств и ощущений. Наблюдая за вращением игл-зрачков, он забыл обо всём, что хотел спросить.

– Немного изменить угол центрального коридора, – шептал Апрель, разворачивая зеркала, – настроить на Землю… а остальные сделать вспомогательными, так, чтобы каждое зеркало усиливало действие соседнего…

Зеркала стояли на специальных подставках, украшенных десятком разноцветных камней. На самом деле камни не являлись украшением, именно благодаря кристаллам зеркальные коридоры обладали такими возможностями. Что это за камни и по какому принципу они действуют, Апрель никогда не интересовался, ему достаточно было того, что они работали.

Каждого зеркала он касался с улыбкой и нежностью, как живых и любимых, глаз его был уже так наметан, что углы выстраивались с идеальной точностью. Апрель не задумывался о том, какие последствия могут быть от усиления действия основного коридора в два раза. Он чувствовал, что цель близка, и ничего более значения не имело.

– Кто ты? – смог, наконец, собраться с мыслями Грэм.

– Ты же хотел проводника, – ответила голова, не размыкая губ, – я твой проводник.

– Я не это имел в виду…

– Никто, кроме тебя не знает и даже не догадывается, что ты на самом деле имеешь в виду. Надо точнее выражать свои мысли.

Голова произнесла это так, будто дала Грэму невидимую оплеуху.

– Как тебя зовут? Ну… как мне к тебе обращаться?

– Хорошенько подумай перед тем, как ко мне обращаться, – хмыкнул голос.

И Грэм внезапно очнулся.

Обещание помочь Апрелю с пластинами для игры уже не радовало Титруса, но отказаться было неловко. Сверяясь с образцом, принесенным первым Сенатором, он принялся аккуратно вырезать изображение странного лица – не поймешь, мужского или женского. Зачем оно требовалось на всех пятидесяти двух пластинах, Титрус не понимал, но Апрель сказал, что это непременное условие, иначе игры не будет. Поначалу пальцы плохо слушались и линии не выходили нужной глубины и толщины, перепортив с десяток пластин, он всё же наловчился и дело пошло. «Зачем я этим занимаюсь? – размышлял Титрус, вырезая чудные глаза. – Будто бы мне больше делать нечего…» Но, делать и вправду было нечего, а вырезание картинок, как ни странно, успокаивало душу.