Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 11

Когда я спросил, где он научился этому, то узнал, что существуют классы теории музыки… я немедленно отправился в эти классы и записался слушателем у Н. И. Зарембы».

Итак, Петр Ильич стал посещать классы Русского музыкального общества, которые тогда помещались в нижнем этаже левого крыла Михайловского дворца (там, где теперь Русский музей).

Несомненно, тут еще сыграло роль то, что во главе этих классов стоял Антон Григорьевич Рубинштейн, перед которым преклонялся Чайковский.

Модест Ильич вспоминал относившийся к тому времени эпизод: «…в доме князя Белосельского (на Невском, 41. — Л. К.) был благотворительный спектакль любителей.

Петр Ильич и мы, двое близнецов, были в числе зрителей. Между последними был и Антон Григорьевич Рубинштейн во цвете своей своеобразной, если так можно выразиться, чудовищной красоты гениального человека, и тогда уже на вершине артистической славы.

Петр Ильич показал мне его в первый раз, и вот, сорок лет спустя, у меня живо в памяти то волнение, тот восторг, то благоговение, с которым будущий ученик взирал на своего учителя».

Первое время Чайковский занимался в классах довольно небрежно. Но однажды его учитель Николай Иванович Заремба после занятий стал убеждать Чайковского заниматься серьезнее, говоря, что у него, несомненно, есть незаурядный талант. Обратил внимание на легкомыслие юноши и Антон Григорьевич Рубинштейн.

Рассказывают, что он поговорил с молодым музыкантом еще более решительно и предложил Чайковскому или заниматься усердно или покинуть классы.

Так или иначе, но с того дня Петр Ильич начал заниматься с большим упорством, которое не покидало его всю жизнь.

И вот, к удивлению окружающих, постепенно началось превращение светского юноши в серьезного музыканта и труженика. Сыграл тут роль еще один, казалось бы, совсем незначительный случай.

А. Г. Рубинштейн.

Маленькие братья Петра Ильича — десятилетние близнецы Модест и Анатолий — жили в то время очень трудно и невесело. Вышла замуж и уехала в Каменку старшая сестра, заменявшая им мать, и мальчики почувствовали себя осиротевшими. Кроме того, к этому времени их отдали в одну домашнюю школу. Подготовлены они были очень плохо и на уроках сидели, ничего не понимая, причем вскоре стали мишенью для насмешек учителей и товарищей.

Вот как рассказывал об этом Модест Чайковский:

«Мы ходили туда утром и часам к трем дня возвращались домой, где были предоставлены себе до ночи. Совершенно бессильные в приготовлении заданных уроков, беспомощно бродили мы по просторной квартире, выклянчивая у кого попало объяснения….Я живо помню эти длинные, тоскливые вечера, когда отец сидит в кабинете, заваленный работой по реформе Технологического института, брат Петр где‑нибудь порхает вне дома, тетушка Елизавета Андреевна с Амальей или тоже в гостях, или заняты своими делами, а мы с Анатолием шляемся, не зная, за что приняться.

…И вот однажды, в один из таких тусклых вечеров, Анатолий и я сидели, болтая ногами, на подоконнике в зале и решительно не знали, что с собой делать. В это время прошел мимо нас Петя. С тех пор как мы себя помнили, мы росли в убеждении, что это существо не как все, и относились к нему не то что с любовью, а с каким-то обожанием… Откуда это взялось, не могу сказать, но, во всяком случае, он для этого ничего не делал.

…Уже от одного сознания, что он дома, что мы его видим, нам стало веселее, но какова же была наша радость, наш восторг, когда он не прошел мимо по обычаю, а остановился и спросил: «Вам скучно? Хотите провести вечер со мною?» И до сих пор брат Анатолий и я храним в памяти малейшую подробность этого вечера, составившего новую эру нашего существования.

…И вот мы втроем составили как бы семью в семье. Для нас он был брат, мать, друг, наставник — все на свете».

Чувство жалости к маленьким братьям так сильно захватило Чайковского, что он с этого вечера как‑то сразу изменил свой образ жизни. Это совпало и с принятым им решением заниматься серьезно музыкой.

Оставлены были светские развлечения, для них уже не оставалось времени. Каждый свободный час был теперь посвящен братьям. Общение с ними стало уже потребностью.

Модест и Анатолии Чайковские. (Публикуется впервые.)

И приблизительно через год Петр Ильич писал сестре:

«Моя привязанность к этим двум человечкам с каждым днем все делается больше и больше… В грустные минуты жизни мне только стоит вспомнить о них — и жизнь делается для меня дорога. Я, по возможности, стараюсь для них заменить своею любовью ласки и заботы матери, которых, к счастью, они не могут знать и помнить, и, кажется, мне это удается».

И вот блестящий светский молодой человек в течение нескольких месяцев становится нежным, заботливым братом, становится серьезным музыкантом. Он резко порывает со светскими знакомыми и поражает окружающих своей удивительной трудоспособностью и усидчивостью.

Лето 1862 года Петр Ильич ревностно служит в министерстве, занимается музыкой. Так как в Технологическом институте не остается никого из семьи — все живут на даче, — —то он поселяется с одним из своих новых приятелей, В. Н. Тевяшевым, на Моховой улице. К сожалению, не удалось пока установить номер дома, в котором жили молодые люди, известно только, что квартира их была в первом этаже, так как Чайковский вспоминал, что часто возвращался домой через окно.

Сам он о том лете писал сестре гак: «…скажу тебе, что все лето я немилосердно проскучал, служил усердно, по праздникам ездил на дачу, и это было единственное утешение».

8 сентября 1862 года в Петербурге открылась консерватория (в то время она еще называлась музыкальным училищем). Значение ее для России, для русской культуры было огромно.

Ее организатор и первый директор Антон Г ригорьевич Рубинштейн в своей речи призывал учащихся, «не довольствуясь посредственностью, стремиться к высшему совершенству». Он говорил, что ученики консерватории должны выходить из этих стен только «истинными художниками», так как только тогда «они будут в состоянии приносить пользу своему отечеству и самим себе».

Одним из первых учеников Петербургской консерватории стал Петр Чайковский, ступив окончательно на путь служения музыке. Это заставило впоследствии его строгого дядю Петра Петровича, который относился к профессии музыканта чисто по–барски, гневно воскликнуть: «А Петя‑то, Петя! Какой срам! Юриспруденцию на гудок променял!»

,,Я буду музыкантом!“

Не подумай, что я воображаю сделаться великим артистом, — я просто хочу только делать то, к чему меня влечет призвание…

П. Чайковский

До последнего времени считалось, что не существует дома, где открылась первая русская консерватория в Петербурге, нет даже его изображения; не удавалось найти это изображение ни в Ленинградской консерватории, ни в Доме–музее Чайковского в Клину, ни в архивах — словом, нигде.

Было известно только, что помещалась Петербургская консерватория в одном из флигелей демидовского дома в Демидовом переулке (теперь переулок Гривцова).

Пожелтевшие от времени, тщательно выполненные старинные планы в Областном историческом архиве не дают нужных сведений. Тут и самый первый план «фасада каменного строения, принадлежавшего гофмейстеру, камергеру и кавалеру Демидову» (он датирован 1 августа 1822 года и подписан подполковником Бетанкуром), и более поздние планы: о «надстройке дома», о «постройке кавалером,, гвардии штаб–ротмистром Александром Георгиевичем Демидовым флигеля во дворе» и т, д. и т. д. — их очень много, но нет ничего, что могло бы указать на то, где же именно помещалась здесь консерватория.

Идем в Демидов переулок. Вот он, старый демидовский дом, пожалуй, тот самый, который помечен в плане 1822 года, таким древним он выглядит. Это центральный флигель. Окна первого этажа почти вровень с тротуаром; сохранилось левое крыло: длинное, двухэтажное, тоже как бы присевшее, вросшее в землю.

А вместо правого крыла на углу Мойки высокий доходный дом.

Читаем воспоминания современного Чайковскому композитора. Он писал о первой консерватории:

«Я был на открытии. Семь или восемь комнат во флигеле дома Демидова на углу Мойки и Демидовского переулка составляли все помещение и служили классами для игры на фортепиано, на струнных инструментах и для пения».

Соученик Чайковского А. И. Рубец тоже вспоминал этот дом таким, каким он его увидел в первый раз: «Извозчик остановился у подъезда маленького… домика с зеркальными окнами… Я вошел в залу довольно большого размера, очень светлую, выходящую на Мойку и Демидов переулок».

На углу Мойки… Значит, этого флигеля уже нет и вместо него эта неуклюжая громада? И сфотографировать гоже уже нечего. Жалко…