Андрей Ливадный - Восход Ганимеда Страница 12

— Ладно, Антон Петрович, остынь… — Барташов вздохнул, потянувшись за брошенной на стол пачкой сигарет. — Знаю, что не использовал ты «Гаг» ни в каких корыстных целях и патент никому не предлагал, знаю…

— То есть как? — Колвин напрягся. — Следили, что ли?

— А ты как думал? — Николай Андреевич прикурил, выпустив сизую струйку дыма. — Знаешь ведь наше ведомство. Тут на одном доверии, без подстраховки далеко не уедешь… Как говорится, на аллаха надейся, а верблюда привязывай… Вон недавно, может быть, видел по телевизору, деятеля одного показывали, бывший мавзолейный работник, следил за телом вождя мирового пролетариата… Сейчас знаешь чем занимается? Свою контору открыл, братву бальзамирует… Вот так-то. И это, скажу тебе, самый безобидный случай. А ну как ты, обиженный и непонятый, туда же пошел бы?

Колвин промолчал.

— Вас, работников «Гага-24», осталось всего трое. Один еще служит, второй, как и ты, на пенсии. Так вот, теми двумя, не буду пока называть фамилий, уже интересовались, пытались подкатиться. А раз слушок гуляет, то, сам знаешь, шила в мешке долго не утаишь…

— Да что утаивать-то! — опять резко ответил Колвин. — Кого они хотят, всадников без головы, что ли? Я же сказал: есть две проблемы — энергетика и мозг! Если первую я могу решить, то вторая…

— Вторая тоже решаема, Антон, — произнес Барташов. — Вот через этот чипсет. — Он залез пальцами в нагрудный карман и достал оттуда запаянный полиэтиленовый пакетик с микросхемой, у которой оказались очень своеобразные выводы — не в виде паучьих лапок, как для пайки, а с набором крохотных, почти микроскопических зажимов, какие используют в микрохирургии. — Это блок-адаптер, своего рода переходник, между головным мозгом и любой адекватной телу конструкцией, — произнес он в гробовой тишине. — Японская разработка, которой грош цена без твоей технологии самодостаточных сервоприводов. Сейчас они бахвалятся тем, что пришили голову овцы на электромеханический аналог тела и это псевдоживотное не только живо, но и исправно жрет…

Антон почувствовал, как вдруг помутилось в голове, а пальцы мелко задрожали, когда он потянулся к чипсету…

Неужели это возможно?

— Как?! — хрипло выдавил он, не коснувшись полиэтиленового пакета, словно страшился его содержимого.

— Просто до безобразия, — ответил генерал, исподволь наблюдая за своим бывшим командиром. — Самые сложные процессы нервной деятельности происходят в мозгу… Имитировать его работу действительно не по силам современной электронике, но результат этой высшей нервной деятельности всегда один — цепочка возбуждения, сигнал, транслируемый от мозга через центральную нервную систему к определенному органу. Японцы сделали буквально следующее — они замкнули все сигналы от мозга на компьютер и принялись отслеживать, что чему соответствует, а потом, когда нашли твердые аналогии, то создали вот этот блок-коммутатор, который преобразует нервное возбуждение в простой сигнал сервоприводному механизму.

Колвин, который в свое время немало поломал голову над данным вопросом, протестующе вскинул руки.

— Знаю, что скажешь… Знаю. Это опытный образец, большинство возбуждений пропадает впустую, нет внутренних органов, коим они адресованы, больше миллиона комбинаций они просто проигнорировали, не разгадав адресатов, обратной связи фактически нет. Но, Антон, разве боги горшки обжигают? Я своими глазами видел — ходит эта овца, и жрет, и все прочее…

Глаза Антона Петровича вдруг посерели, выцвели, не то от выпитой водки, не то от тех мыслей, что бродили в его голове в эти минуты.

— Коля… — наконец хрипло выдавил он. — Ты предлагаешь мне сделать зомби, я правильно понимаю? Сервоприводную машину с человеческим мозгом, у которого окажутся невостребованными девяносто процентов функций… Для чего?! Чтобы утереть нос американцам?!

Барташов поморщился, словно его посетил внезапный приступ зубной боли.

— Антон, ты знаком с таким термином, как «гонка вооружений»? — после некоторой паузы спросил он.

— Ну? — поднял взгляд Колвин.

— Так вот, «холодная война» официально, де-юре, так сказать, окончилась при Горбачеве, но де-факто шла и идет по сей день. Я знаком со статистикой и знаю, сколько позиций мы безнадежно потеряли. Понимаешь, безнадежно. Это значит — без шанса вернуть себе то мировое положение, какое занимал Советский Союз. Сейчас начинается раскрутка нового витка технологий, и это шанс для России. Мы должны хотя бы раз посадить Штаты на задницу, дать им понять, что они не являются безраздельными владыками постперестроечного мира, что мы тоже сильны, велики не в меньшей степени и скидывать Россию со счетов слишком рано.

— Ну, хорошо… — Антон поднял седую голову и взглянул на чипсет так, словно это был не кусочек кремния с хитро проштампованными микроскопическими металлизированными дорожками, а некий сгусток проказы, один вид которой заставлял гулять по позвоночнику крупную дрожь… — А кого ты собираешься сделать… — он замялся, подбирая слово, — ну этим… киборгом?

— Да навалом кандидатур, не беспокойся. Мало ли людей без роду-племени расплодилось за эти годы на улицах. Не переживай, Антон Петрович… — Он вдруг осекся, взглянув в посеревшее и осунувшееся лицо Колвина.

— Знаешь-ка что, замполит? — чуть привстав, не своим голосом произнес Антон, глядя в лицо своему бывшему заместителю по политической части. — Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову, как и пришел. Набери себе отморозков с улицы, они по интеллекту как раз сойдут под твоих желанных киборгов, раскрась их как положено и показывай Штатам, авось напугаешь! А я в этом участвовать не буду, ты понял?!

— Дурак ты, Антон Петрович… — тяжело вздохнул Барташов, вставая. — Дураком прожил, дураком и помрешь… А жаль… — Он повернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу.

— Эй! — окликнул его Колвин, пальцы которого еще дрожали от гнева. — Забери это, — он указал на упаковку с чипсетом.

— Не напрягайся, пусть лежит. На нее японцы сделали патент, там нет никаких коммерческих или военных тайн. Может, что надумаешь, так звони. — Он демонстративно воткнул в щель между досками вагонки, которой был обшит коридор, свою визитную карточку и, не прощаясь, вышел.

Было слышно лишь, как хлопнула входная дверь да взвыл за окном злой и колючий декабрьский ветер.

На следующий день, рано утром, Антон Петрович Колвин впервые за последние годы покинул обжитой коттедж в поселке Гагачьем.

Он возвращался в свою квартиру в Москве, и на душе у отставного генерала было муторно, как никогда.

Во внутреннем кармане добротного зимнего пальто лежал запаянный в прозрачную оболочку небольшой, уместившийся бы на ладони ребенка чипсет…

Глава 4

К удивлению Лады, попрошайничать в переходе без стоящей за спиной матери оказалось весьма проблематично. Одно дело — опустившаяся старуха с дочкой-инвалидом, а другое — подросток, пусть хромой и некрасивый, но вполне трудоспособный, того самого возраста и вида, когда бездомные, прижатые жизнью девочки начинают отдаваться первому встречному просто за кусок хлеба…

Лада не понимала этой разницы и не думала о ней. Она жила сиюминутными желаниями, почти как зверь, не задумываясь о «завтра», не отличаясь ни особым интеллектом, ни какими-то способностями к абстрактному мышлению. Эти понятия прошли мимо нее, растворились в зловонных лужах коллектора, подменившись простым и жестоким опытом выживания.

Неудивительно, что в первый же день ее забрал наряд милиции, и девочка, к немалому своему удивлению, оказалась в приемнике-распределителе для несовершеннолетних.

Это место поначалу почудилось ей чуть ли не раем на земле. Жесткая кровать с металлической сеткой, грубые, но чистые простыни, набитая ветошью подушка… Лысые мальчики и девочки, злые, жестокие, — маленькие звереныши, — они тоже показались ей поначалу сродни ангелочкам, беззаботно порхающим вокруг…

Конечно, сознание Лады не облекало ощущения именно в такие мысли — окружающее воспринималось только на уровне чувств, но разве мог удивить ее мирок приемника-распределителя с его почти тюремными законами и скудными условиями существования после многих лет, проведенных в прелой бетонной коробке подземного коллектора, питания объедками и каждодневного насилия?

Нет, первые дни она просто отдыхала и духовно, и физически.

Трудности начались позже, когда ее вместе с группой похожих на нее детей этапировали в один из подмосковных интернатов усиленного режима для трудновоспитуемых подростков.

Раньше Лада не задумывалась о многом, что являлось очевидным для окружающих ее людей. Здесь же ей быстро и болезненно дали представление о трех вещах: во-первых, она оказалась тупой, во-вторых, уродливой и, наконец, в-третьих, за все нужно платить — и за относительно чистое белье, и за еду, и за то, что ей, не то издеваясь, не то сопереживая, растолковали два первых постулата ее новой жизни.