Альберт Валентинов - Заколдованная планета Страница 15

Буба первая вылетела из мобиля и опрометью кинулась прочь, а Буслаев растянулся на траве с видом человезса, сделавшего тяжелую, но нужную работу. Покусывая травинку, он сказал самым непринужденным тоном:

– А у меня есть ха-роший сюрприз. Будешь рада. Только надо слетать ко мне в гости.

И ни слова упрека, будто не велась только что по вине Ирины сумасшедшая игра со смертью. Впрочем, все, что он мог сказать, Ирина уже сказала себе в самых беспощадных выражениях.

«Черт его знает, что за человек! – думала девушка, в которой восхищение боролось с внезапно вспыхнувшим раздражением. – Ну обругал бы, для разрядки нервов, прочел мораль… это было бы только естественно. И правильно. А то ведет себя так, будто ничего не произошло. Сюрприз у него есть! И нахал: на „ты“ перешел, понимает, что у меня нет морального права поставить его на место. Но предложение придется принять, хотя бы из любезности…»

Она поднялась, отряхнулась, потрогала все еще болевшее колено и решительно сказала:

– Летим.

Против ожидания, Буба прибежала, как только ее позвали, и смело полезла в мобиль. Юная такриотка поняла, что эта красная птица всецело подчиняется людям с неба и не только им. Она сумела увязать нажатие кнопки с полетом машины. Значит, это она, Буба, подняла «птицу» в воздух. Дальнейшего логического вывода она пока не одолела, но это было уже делом времени.

Племя, в котором работал Буслаев, считало себя потомком огромного дерева, росшего на утесе, над входом в пещеру. Земляне называли его дубом по внешним признакам, хотя, разумеется, это была совсем другая порода. Его огромные ветви, изогнувшиеся под собственной тяжестью, сплошь были усеяны звериными черепами и полусгнившими шкурами, а могучие корни, проникнув в глубь утеса, разорвали и выворотили наружу камни. Одно корневище пробило скалу насквозь и, изогнувшись дугой, ушло в землю, загораживая вход в пещеру, но никому и в голову не приходило срубить его.

– Уж эти мне священные реликвии! – пожаловался Буслаев, протискиваясь между корнем и кромкой входа. – С моей ли фигурой…

Ирина, которой самой пришлось пробираться боком, в душе посочувствовала гиганту.

Здесь все было как и в племени девушек: неугасимый костер, который поддерживали два старика, закопченный потолок, звериные шкуры у стен для спанья, тяжелый, застоявшийся запах. Но Ирина обратила внимание на необычную для первобытного племени чистоту. Не то чтобы пол пещерн был тщательно выметен, но нигде не белело ни одной косточки, не валялись осколки кремня и палки для рукояток. Даже золу отгребали от костра и куда-то уносили, это было видно по следам на полу.

– А ты, оказывается, аккуратист, – одобрительно сказала Ирина.

Буслаев смущенно погладил бороду.

– В том-то и дело, что я ни при чем. Такой порядок заведен издавна. Все лишнее из пещеры уносится и сваливается в расселину. И место ведь для свалки выбрали с умом: за скалой, чтобы не доносились запахи. Я как-то пытался прикинуть объем мусора, чтобы вычислить, сколько живет здесь племя. Получается сумасшедшая цифра: несколько тысячелетий.

«Тысячи лет, и не подвинулись ни на шаг по спирали эволюции. Невероятно!»

– Почему же племя девушек живет в такой грязи? – вслух подумала она.

– Потому что это ближние племена. Они все такие. Чем дальше от Базы, тем аборигены культурнее, – простодушно ответил Буслаев.

«От Базы ли дальше? – подумала Ирина. – При чем здесь База?» И опять она почувствовала, что прикоснулась к краешку великой тайны этой планеты.

– Посмотрим жилище шамана, – сказала Ирина, направляясь в глубь пещеры.

Буслаев схватил ее за руку:

– Не туда. Здесь всего один зал без смежных комнат. У нас шаман живет в собственном замке, как феодал.

Они направились к выходу, белевшему двумя слабыми полосками света.

Буба держалась рядом, точно приклеенная. Она сразу уловила косые взгляды женщин племени и отлично знала, что сделают с чужаком, оторвись она от людей с неба.

Только выйдя из пещеры, Ирина обратила внимание, что жизнь племени Большого Дуба протекает совсем в другом ритме, чем в племени девушек. Ни суеты, ни гомона, ни бесцельной беготни по площадке. Даже дети и те играли словно вполголоса, а взрослые спокойно занимались своими делами. Мужчины обрабатывали кремневые наконечники, привязывали их к стрелам звериными жилами, обстругивали каменными ножами гибкие стволы молодых деревьев и, сгибая их, прикидывали на глаз, хороший ли получится лук. Женщины сшивали шкуры, пробивая дырки тонким костяным шилом, разделывали мясо убитых зверей или толкли в каменных ступах съедобные коренья. И все это молча, сосредоточенно, не мешая друг другу, Ирина уже знала причину такой необычной сдержанности: неподалеку было большое становище гарпий, и за многие века у такриотов выработалась привычка не привлекать излишним шумом внимание этих страшных животных. И одевалось это племя не так, как ближние племена, которые ограничивались набедренной повязкой. Здесь мужчины и женщины носили короткие юбочки, переходившие спереди в широкий нагрудник, а на спине – в две лямки крест-накрест.

«И все-таки дело не только в гарпиях, – подумала Ирина, поймав два-три четких, уверенных движения. – Тут явно военная выучка. Молодец Шкипер! Он, конечно, здорово перегибает, за что ему и достается на собраниях, но все равно молодец»,

– О, нам повезло, шаман творит суд и расправу, – оживился Буслаев. – Это зрелище!

К великому удивлению Ирины, шаман оказался совсем молодым мужчиной лет тридцати двух-тридцати пяти. Это был высокий, атлетически сложенный человек с бицепсами штангиста и стройными, сухими ногами бегуна на длинные дистанции. Его пышные, как у женщины, волосы были уложены в причудливую башню, покачивающуюся на голове. С такой прической невозможно продираться сквозь лесные заросли. Она служила кастовым признаком, так же как длинный, до пят, травяной балахон и массивная трость из кости какого-то животного. Глаза у него были острые и хитрые, а коротконосая ушастая круглая физиономия поражала богатством мимики, что было редкостью среди аборигенов.

Шаман сидел в грубом подобии кресла, выбитом в скале, а перед ним стояли два взволнованных охотника. Буслаев потихоньку подвел Ирину поближе и стал переводить.

Тяжба охотников была довольно обычной в первобытном обществе. Во время охоты один ранил оленя стрелой, а другой добил его топором. Кому по праву должна принадлежать добыча?

Этот вопрос имел чисто этическое значение, поскольку убитое животное является собственностью всего племени. Но тот, кто убил больше зверей, считается великим охотником и может претендовать на пост шамана.

– Понимаешь, – шепотом объяснил Буслаев, – сейчас заинтересованы все трое. Перевыборы шамана примерно через месяц, когда дуб начнет менять листву, и эти двое соискатели на должность. Они лучшие охотники племени и идут сейчас на равных: имеют одинаковое количество добычи. Так что шаман фактически должен выбрать своего возможного преемника, с которым будет бороться за место. Ему это, сама понимаешь, не хочется. Для него выгодно, чтобы претендентов было двое, тогда выборы переносятся на год: в племени не может быть двух лучших, шаманом становится только один, самый лучший. А любой из них вполне может отобрать у него должность – оба молодые, здоровые, ловкие… Как же он выкрутится?

Охотники стояли перед шаманом напружинившись, с силой уперев пятки в землю и сжав кулаки, точно встречая нападение хищного зверя. Их взгляды, которые они бросали друг на друга и на судью, таили угрозу и недоверие. Ирину удивило, что никто из племени не подошел послушать, чем разрешится этот спор, хотя вопрос касался всех.

– В этом отношении аборигены крайне щепетильны, – пояснил Буслаев. – Реакция зрителей, возгласы, явное одобрение и поддержка того или иного из жалобщиков может создать определенный настрой, повлиять на беспристрастность судьи. Поэтому посторонним подходить близко во время судопроизводства категорически запрещено. Нас терпят, потому что мы высшие существа, да и ведем себя прилично.

Шаман выслушал обе стороны, скрестил руки на груди, так что пальцы коснулись плеч, поднял лицо вверх и застыл. Он совещался с богами. Проходили минуты, десятки минут, а шаман не шевелился, и постепенно напряжение начало покидать охотников. Обмякли мускулы, бессильно опустились руки, в глазах появилось уважение и даже страх, эдакий священный трепет перед нечеловеческой выдержкой общающегося с богами, сумевшим на столько времени превратиться в камень. Они непоколебимо верили, что в эти минуты шаман запросто советуется с богами, и в их души закралось сомнение, не напрасно ли они рвутся к этой должности, снизойдут ли боги до такого «запанибратского» общения с ними, сумеют ли они, простые охотники, так вознестись духом. Глядя на их движения, ставшие робкими и неуверенными, ловя их растерянные взгляды, Ирина как в раскрытой книге читала их мысли. Но еще лучше эти мысли читал шаман. Он знал, что именно так будут реагировать неопытные претенденты, и, дождавшись, когда сложная эволюция чувств вылилась в одно-единственное желание – отказаться от этого таинственного и непонятного дела, остаться тем, кем они были, и заниматься такой простой и понятной работой добывания пищи, – шаман внезапно встрепенулся, опустил руки, и на его лице разлилось блаженство от мудрого решения, подсказанного богами. Не торопясь, ясным и сильным голосом, который, несомненно, достигал до всех членов племени, шаман начал говорить.