Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 15

Но и это не охладило восторга молодежи. Да и вся публика приняла оперу замечательно. «Серова вызывали до 60 раз», — вспоминал А. Рубец.

Впрочем, когда Ларош ввел однажды своего друга в музыкальный салон Серова, Чайковский, несмотря на восхищение оперой, был у ее автора всего несколько раз. Об этих немногих посещениях Чайковским квартиры Серова сохранились воспоминания людей, присутствовавших при этом. Архитектор Иван Александрович Клименко, ставший впоследствии другом Петра Ильича, писал:

«Познакомился я с Петей у Серова. Однажды, в один из вторников, нахожу у Серова двух новых лиц, которые сразу пленили меня: один — очень молодой, необыкновенно приветливый, благовоспитанный, другой — почти мальчик, с лицом, напоминавшим мне бюст Шиллера (это был Ларош)… Сей последний очень много и интересно говорил и острил… На лице Пети все время было написано искреннее удовольствие от того успеха, который имел Маня (уменьшительное от имени Лароша — Герман. — Л. К.)».

Вспоминала об одном из таких посещений маститого композитора (возможно, как раз о первом) и жена Серова:

«В 1865 году в маленьких комнатах дешевой петербургской квартиры в 4–м этаже (квартира Серовых тогда была на Офицерской, в доме Маркелова, — ныне ул. Декабристов, 29. — Л. К.) появилось новое лицо.

Это лицо обратило на себя внимание Серова, и он стал особенно усердно язвить консерваторское учение, нападать на рутину, энергично протестовать против всего учебного строя своего времени. Новый посетитель, для которого так распинался Серов, был П. И. Чайковский. Не помню теперь, какое впечатление произвели на него все эти бурные речи; он только что кончал Консерваторию, не составил себе даже славы экстраординарного воспитанника (как, например, Ларош, который его привел к нам); робко смотрел он своим открытым юношеским взором на разгоряченного оратора–хозяина и, хотя не протестовал словом, но, видимо, был не согласен с Серовым».

Наверное, не понравилось молодому музыканту у знаменитого композитора, да ведь и времени для посещений было так мало!

О некоторых чертах быта друзей в то время можно тоже узнать из воспоминаний Лароша.

В 1863 году «в Петербурге открылось около полудюжины маленьких кофеен в подвальных этажах (одна из наиболее известных — в доме Голландской церкви на Невском. — Л. К.). И кофе и чай в них было по 5 копеек стакан. Вся «аристократия» учеников Консерватории… сразу повалила в эти подвалы, манившие к себе дешевизной, …в известные часы дня положительно преобладал элемент музыкальный, и почти за каждым столом можно было слышать специальные термины, употребительные в нашем искусстве». Петр Ильич с самого учреждения «пятикопеечных» принадлежал к постоянным их посетителям.

В жизни семьи Чайковских произошли в то время значительные изменения. Илья Петрович женился на Елизавете Михайловне Александровой, урожденной Липпорт. Она была в дружеских отношениях с семьей Чайковских.

Материальное положение семьи тогда было очень плохим. Однако молодость и непритязательность младших Чайковских не, давали им впадать в уныние. Крепкая дружба всех членов семьи помогала переносить это трудное время. Более того, летом 1863 года Чайковский сумел выполнить работу, достаточно сложную для молодого композитора.

«…Папаша был опять в крайнем положении, — писал об этом периоде жизни Модест Ильич Чайковский, — будучи обязан из двух тысяч годовой пенсии тратить половину на уплату долгов. Как ухитрялась Лизавета Михайловна делать это — не знаю… Одним из средств экономии, между прочим, было удаление папаши на житье к одной из дочерей на лето. И вот в 1864 году он отправился к сестре Зинаиде на Урал. Петю снарядили к князю Голицыну в его имение Тростинец, а нас послали к дяде Петру Петровичу в Мерекюль близ Нарвы».

Весной 1864 года А. Рубинштейн дал на лето задание своим ученикам написать оперную увертюру. Чайковский выбрал драму Островского «Гроза», на сюжет которой мечтал еще раньше создать оперу.

Примечательно, что для первой своей большой работы Чайковский выбрал именно «Грозу» —эту, по словам Добролюбова, «самую решительную драму Островского», где основная тема-—борьба за свет, за жизнь со злом и тьмой во всех их проявлениях — борьба «луча света с темным царством».

Тема, которая впоследствии пронизывала все творчество композитора. И Катерина — не является ли она первой в ряду пленительных женских образов: Джульетты, Франчески, Татьяны, Жанны д’Арк, Марии, «чародейки» Настасьи, Лизы и даже сказочных Снегурочки, Одетты, Авроры… Все эти любимые героини композитора страдают, любят, борются за свое счастье и почти все гибнут в этой борьбе.

За лето, которое Чайковский провел в Тростинце, у Голицына, увертюра была готова.

Оркестр для своей увертюры он взял большой, с инструментами, мало употреблявшимися в то время и запрещенными для ученических сочинений, — с тубой, английским рожком, арфой, большим барабаном и тарелками.

Погнавшись за сильными эффектами, молодой композитор несколько перегрузил звучность оркестра.

Все это было понятно — никогда Чайковский не слышал своих вещей в оркестровом звучании и был еще очень неопытен.

Окончив увертюру, он отослал ее Ларошу с просьбой передать Рубинштейну. Ноты были вручены строгому учителю, и Ларошу было велено зайти через несколько дней.

В солнечное воскресное утро он явился к Антону Григорьевичу и получил за чужое произведение такую головомойку, какой ему никогда в жизни не доводилось получать за собственные.

Поклонник классической музыки, Рубинштейн не мог простить дерзости ученика, осмелившегося дать своему произведению такое «новаторское» звучание.

Дом в Лештуковом переулке, 16 (теперь пер. Джамбула).

«Осенью в Петербурге, — продолжает свои воспоминания Модест Ильич, — возобновилась наша полухолостая (ибо Елизавета Михайловна по–прежнему жила отдельно) жизнь в доме Федорова (в Лештуковом переулке). Как и в прошлом году, она светилась для меня несказанной уютностью и теплотой взаимных отношений всех сожителей, несмотря на бедность обстановки и подчас нужду; бывали дни, когда бедная Лизавета Михайловна не знала, чем накормить нас… Но над тем, что для нас даже стол греческой кухмистерской был не по карману, что дня за два до блаженного дня получения пенсии должны были питаться салакушкой… над тем, что Лизавета Михайловна вынуждена была выкраивать себе платья из старых занавесок, что Петя ходил в потертом пиджаке и вместо белья имел какое‑то отрепье, мы только посмеивались. Но не смеялся наш милый старичок, задумавший для расплаты с долгами отлучку на целый год к сестре Зине», а Петр Ильич отправился к сестре Сане в Каменку.

Вернувшись осенью 1865 года в Петербург, Чайковский поселился на Мойке, 92, — в небольшом двухэтажном домике рядом с особняком Юсупова (этого дома сейчас не существует). Он писал сестре: «Квартиру Елизавета Михайловна наняла мне очень сносную за баснословно дешевую цену: 8 рублей серебром, у какой‑то доброй старой немки. Вчера утром переехал, комнатка очень маленькая и очень чистенькая; расположение духа моего после деревенского простора несколько хоть и страдает от этих крошечных размеров, но тут все дело в привычке».

Впрочем, грустное настроение, которое всегда сопутствовало Петру Ильичу при возвращении из деревни в город, на этот раз должно было совершенно исчезнуть. Читаем дальше:

«…По странному стечению обстоятельств, на другой день моего приезда в первый раз играли в Павловске мои «Танцы», но афиши я увидел только вечером, когда ехать уже было поздно. Ларош был и остался ими очень доволен». Узнал Чайковский и о том, что его произведение имело успех и было хорошо принято публикой.

Как попали «Характерные танцы» — произведение никому не известного молодого композитора — в программу концерта Павловского вокзала, да еще концерта, которым дирижировал знаменитый Иоганн Штраус, точно не выяснено. Вероятнее всего, Петр Ильич перед отъездом в Каменку отдал ноты кому‑нибудь из своих влиятельных товарищей или их передал Штраусу А. Рубинштейн. Важно то, что в этот день, 30 августа 1865 года, впервые появилось на афишах имя Чайковского, впервые прозвучала перед публикой его музыка.

Несмотря на. большой успех, который, несомненно, льстил Петру Ильичу и радовал его, жизнь все не налаживалась. Материальное положение было, пожалуй, хуже, чем когда‑либо, а главное, началась болезнь глаз. Комната оказывается плоха и неудобна, приходится переезжать, и в начале октября Чайковский пишет сестре: «Квартира моя была мне до того противна, что я решился переехать к тете Лизе, у которой нашел весьма порядочную и дешевую комнату, к сожалению, весьма далеко от Консерватории. Братья будут спать у меня» (в то время Модест и Анатолий учились в Училище правоведения и могли приходить на праздники к брату).