Жорж Ле Фор - Вокруг Солнца Страница 16

Через час быстрой ходьбы путники подошли наконец к склону грозного пика. Здесь уже их поджидала целая армия человекоподобных существ Боос. Здесь же стояла больших размеров бронзовая повозка, в которой лежали части летательного аппарата и зеркала. Толстая бронзовая цепь шла от нее вверх на гору, извиваясь подобно змее и теряясь из виду.

— Ого, да это нечто вроде железной дороги на Везувий! — заметил Фаренгейт, с видимым удовольствием усаживаясь в бронзовую колымагу.

Прочие путешественники последовали примеру американца, после чего Брахмес подал сигнал, цепь заскрипела, и повозка медленно тронулась в гору, сопровождаемая толпою людей Боос, шедших пешком.

По дороге Брахмес объяснил старому ученому, что другие Боос, там наверху, накручивают цепь на огромнейший ворот.

Через двадцать четыре часа подъема повозка очутилась наконец у венузианского санатория, расположенного на высоте тридцати километров. Остальные десять путешественникам предстояло пройти пешком.

Неутомимые Боос, разгрузив фургон и взяв по отдельной части разобранного аппарата, смело двинулись вперед. Путь нельзя было назвать приятным: густой туман не позволял ничего разглядеть дальше десяти шагов, а между тем пропасти и ущелья попадались весьма часто. Немудрено, что только после шестидесяти часов нечеловеческих усилий путешественники добрались наконец до площадки, венчавшей вершину пика. Теперь они были на сорок два километра выше уровня венузианского океана!

Несмотря на всю привычку к подобным переходам, даже Боос были утомлены. Но время не ждало, и Брахмес, едва дав им часовой отдых, заставил их снова приняться за работу.

К вечеру аппарат был собран и поставлен как следует. На следующее утро с первыми лучами солнца профессор решил покинуть Венеру и отправиться на Меркурий.

Глава XVI

ПУТЕШЕСТВИЕ НА МЕРКУРИЙ

Михаил Васильевич, стоя у окна каюты, созерцал межпланетное пространство. Сломка, с неизменной записной книжкой в руках, покрывал ее листки колонками цифр, Джонатан Фаренгейт ходил вдоль и поперек каюты, заложив руки за спину, и о чем-то думал. Наконец, Гонтран, сидя на диване рядом со своим другом, вздыхал о своей невесте.

— Да будет тебе! — вышел наконец из терпения Сломка, услышав вздохи Фламмариона. — О чем ты хнычешь?

Гонтран печально покачал головой:

— Ах, Вячеслав, уже восемнадцать месяцев прошло с тех пор, как я просил Елену стать моей женой.

— И это тебя так огорчает? — с насмешкой проговорил инженер. — Чудак, ты не понимаешь своего счастья.

— Вячеслав, — укоризненно остановил приятеля Гонтран, — оставишь ли ты эти вечные насмешки? Я уже теряю всякое терпение. Ведь ты знаешь, как я люблю Елену.

— И люби, — хладнокровным тоном прервал его Сломка, — кто же тебе мешает?

— Мне надоело ждать, скитаясь подобно Вечному жиду.

— Путешествия полезны юношам, — ехидно возразил инженер. — К тому же, благодаря им все более и более отдаляется минута, когда тебе придется надеть на шею рабское ярмо.

Сломка обернулся и к своему ужасу увидел, что старый ученый, которого он считал всецело погруженным в астрономические наблюдения, внимательно слушает их разговор.

— Надеть ярмо? — грозно повторил профессор. — Я считаю это выражение непристойным и оскорбительным.

— Напрасно, — возразил инженер, к которому возвратилось все его самообладание, — ведь не мешаю же я вам иметь свое мнение об астрономии, не мешайте и вы мне иметь свое мнение о женитьбе.

Михаил Васильевич нахмурил брови и проговорил Гонтрану:

— Я крайне удивлен, дорогой Гонтран, тем, что вы позволяете этому господину отзываться подобным образом о своей невесте.

— Напрасно вы говорите это Гонтрану, — заметил инженер. — Бедняга сейчас сам жаловался мне, что ему приходится слишком долго ждать.

— Это правда? — спросил ученый.

— Ах, — смущенно отозвался тот. — Я… видите ли, профессор… я… мое положение, согласитесь сами, очень странное: полтора года тому назад, в Петрограде, я сделал предложение вашей дочери… а теперь мы находимся…

— В полутора миллионах миль от планеты Венеры… — проговорил Сломка, заглядывая в свою книжку.

— …в полутора миллионах миль от планеты Венеры, — повторил Фламмарион, — и я начинаю верить, что нахожусь гораздо ближе к Петрограду, чем к тому желанному дню, когда я назову Елену своей.

Михаил Васильевич с укоризненным видом скрестил руки на груди.

— И ты, Брут?[9] — воскликнул он классической фразой. — А кто говорил мне в Пулковской обсерватории, что миллионы, биллионы и триллионы верст ничего не значат для его любви? Вы говорили о триллионах, а между тем мы едва пролетели несколько миллионов, и вы готовы уже отказаться от своих слов.

— Я? Отказаться? — пылко воскликнул Гонтран, задетый за живое. — Вы придаете шутливому замечанию Вячеслава такое значение, какого он сам, без сомнения, не приписывает ему. Я не отпираюсь: да, я выражал своему другу недовольство этими бесконечными странствованиями, но знайте, что я говорил это только руководимый чувством любви к вашей дочери!

Старик крепко пожал руку своего будущего зятя.

— Имейте терпение, дорогой мой, — произнес он, — и Елена будет вам наградой.

— А когда, в самом деле, это будет? — спросил Фаренгейт, прислушавшись к беседе своих спутников. — Я со своей стороны надеюсь, что как только мы поймаем негодяя Шарпа и выручим Елену, вы, профессор, постараетесь найти средство дли возвращения на Землю.

Лицо Михаила Васильевича мгновенно приняло недовольное выражение.

— Да, если это будет возможно, — сухо произнес он.

— Если возможно? — воскликнул американец. — Это должно быть возможно. Я не обязывался посетить все небесные тела. Я даже не астроном, а просто торговец свиньями. Поэтому я хочу… слышите ли, хочу!.. возвратиться на Землю, лишь только расправлюсь с Шарпом. И с вашей стороны, мистер Осипов…

Но мистер Осипов не обращал никакого внимания на заявления мистера Фаренгейта. Повернувшись к нему спиной, он разговаривал с Гонтраном, сообщая ему астрономические сведения о планете Меркурий.

— Меркурий, — говорил он, — несомненно, должен представлять некоторые особенности от тех миров, которые мы видели раньше. Это ведь самая маленькая из планет солнечной системы; ее диаметр — не более 1200 миль, а объем равен всего тридцати восьми сотым объема Земли. Меркурий мог бы целиком поместиться в Атлантическом океане, втиснутый между Европой и Северной Америкой. С другой стороны, это планета, наиболее приближенная к Солнцу, от которого ее отделяют всего 57250000 километров или 14300000 французских миль. Прибавьте к этому, что орбита Меркурия весьма эксцентрична, что при величине ее диаметра в 28 миллионов миль разница между афелием и перигелием ее равна шести миллионам, и что, наконец, год на Меркурии равняется всего восьмидесяти восьми земным дням. Эти данные вполне определяют условия жизни в этом мире. Надо, впрочем, оговориться, что влияние солнечных лучей, которых Меркурий получает на единицу поверхности, вдесятеро больше, чем Земля, в значительной мере парализуется густым слоем облаков, одевающих эту планету. Оттого, несмотря на близость последней к Солнцу, условия жизни на ней подходят к тем, какие существуют на Венере…

Гонтран внимательно слушал лекцию Михаила Васильевича.

Вячеслав Сломка уже опять погрузился в свои бесконечные вычисления. Выводя одну колонку цифр за другой, он лишь изредка отрывал глаза от листков записной книжки, чтобы взглянуть на «рапидиметр» — так назывался изобретенный инженером прибор для определения скорости летательного аппарата.

— Сорок восемь часов! — воскликнул наконец он, подводя последний итог. — Через сорок восемь часов мы будем в сфере притяжения Мер курия! Слышите?

Звучный храп был ответом Сломке: оказалось, что Фаренгейт, предоставив своим спутникам ломать голову над научными вопросами, сам предался своему любимому занятию во время путешествия — сну. Его пример не замедлил оказать магическое действие и на Гонтрана, который, закрыв лицо творением своего знаменитого однофамильца, на самом деле исправнейшим образом спал. Бодрствовал один профессор, но он был слишком занят своими наблюдениями, чтобы беседовать с инженером. Сломка не нашел ничего лучшего, как последовать увлекательному примеру своего друга и американца и тоже завалился спать.

Назначенные инженером сорок восемь часов еще далеко не истекли, как вдруг пассажиры летательного аппарата были испуганы криком Фаренгейта:

— Остановились!

Старый ученый, Сломка и Фламмарион вскочили со своих мест и поспешно подбежали к американцу, который стоял, неподвижно уставившись на циферблат рапидиметра.