Мария Ермакова - Хозяйка Страница 17

МОД просыпался, когда она вошла. Люк был дружески открыт, мерцая по краям тем же рубиновым свечением, что и кресты на боках. Татьяне же отверстие показалось раззявленной пастью, готовой поглотить новичка, чтобы исторгнуть из глубин где-нибудь в далеком космосе. Перед первой своей операции на открытом мозге она так не мандражировала, как сейчас!

Было тихо. Пса по ее указанию Э запер временно на кухне, а тампа — по всей видимости там, где обнаружил. Маленькое существо уже давно полностью освоилось на станции и иногда пропадало на несколько часов, посещая такие места, о которых Татьяна даже не догадывалась. Впрочем, она была уверена в том, что Управляющий Разум бдит и не даст что-либо испортить озорному тампу, который «совал любопытной нос» буквально везде не из вредности, а исключительно из природного любопытства.

Покидая станцию, Татьяна всегда оглядывалась неосознанно. И сейчас, посмотрев в мягко укутанное свечением пространство бесконечных коридоров, поймала себя на мысли, что прощальный взгляд в недра станции становится традицией. Она тихонько улыбнулась, хотя внутри нарастал панический ком, и шагнула внутрь МОД.

Кресло первого пилота уже ждало ее. Основная тач-панель переливалась огнями, словно ободряюще подмигивала. Но сенсоры управления и универсум были темны — Э проложил маршрут и приступил, через СЭТ, к управлению кораблем. Татьяна отслеживала его манипуляции, сверяясь с изученными в обучающей программе. Она бы записывала, ей-богу, если бы было чем. Впрочем, последовательность операций отныне была намертво запечатлена в сознании. Единственное, чего не хватало — двигательной памяти, мышечных инстинктов, уверенных движений пальцев по тач-панелям, ладони в прохладных объятиях универсума. И снова Татьяна ощутила укол сожаления оттого, что боится погрузить руку в это чудо инопланетной техники.

Двинулась внутренняя переборка шлюзовой дока, за ней, с некоторым отставанием — внешняя. Корабль мягко поднялся и тронулся с места, величественно проплыл по короткому коридору и, выйдя в открытый космос, взял курс на планету, будто нарисованную яркими красками на черном холсте. Татьяна приникла к обзорным экранам.

«На станции включен режим мимикрии, — предупредил беззвучный голос Управляющего Разума, — как только МОД выйдет из защитного поля — визуального контакта с Лазаретом не будет. Прошу быть к этому готовой!»

Татьяна хмыкнула. Просит он!

Но паника только усугубилась, когда станция, приветливо взблескивающая мозаикой звездных батарей на крыльях, неожиданно пропала из обозримого пространства, словно ее никогда не было. Космос показался чужим и враждебным, как в первый полет с Лу-Таном, а увеличивающаяся с каждой минутой планета — невыразимо прекрасной, но холодной и негостеприимной. Татьяна ухватилась за последнюю мысль с удивлением. Надо же — негостеприимной! Спустя всего полтора года она ощущает себя гостем в мире, в котором прожита большая часть жизни? Наверное, так и есть. Мир, ставший родным, остался позади, скрытый загадочным режимом мимикрии, а снизу наплывала, закрывая горизонт, голубая вогнутая чаша, полная слез.

Ремни безопасности мягко притянули Татьяну Викторовну к креслу. От пришедшей мысли ее затрясло.

— Э, — в панике воскликнула она, — а где мы приземлимся? Надо подальше от людей! Ты в курсе?

Картина МОД, приземляющегося где-нибудь на окружном шоссе и становящегося виновником многочасовой пробки, ясно предстала перед глазами, вызвав нервный хохот.

Сжалившись, Управляющий Разум убрал голографическое изображение звездной карты, поместив вместо него картинку пригорода, явно украденную у какого-то спутника. Камера наплывала на город, вырастали дома, но камера, не останавливаясь, летела дальше — в сторону поста ДПС, за него, вдоль шоссе, свернула в лес, где находилась небольшая поляна, глухо окруженная со всех сторон кустарником и деревьями. От нее идти до шоссе минут тридцать по метрике Земли — прикинула Татьяна. Через СЭТ Управляющий Разум удержит ее на курсе, чтобы не заплутала в лесу.

Затаив дыхание, она наблюдала воочию, как внизу поля раскидывают заснеженные крылья, лес темнеет далеко уходящим чернильным пятном, вдали вырастают дома, а по шоссе, вдоль которого бесшумно летел МОД, скрытый режимом мимикрии, ползут маленькие смешные автомобильчики. Спустя несколько минут корабль совершил вертикальное приземление на означенной поляне, даже не задев ветви деревьев. Судя по ворвавшемуся внутрь стылому земному воздуху, пахнущему сырым деревом, мокрой, засыпающей землей и прелыми листьями, люк отрылся.

Татьяна Викторовна покусала губы, не находя в себе сил подняться. Потом буквально вытолкнула себя из кресла, опершись мокрыми ладонями на подлокотники, и выйдя из МОД, остановилась на краю люка. Было прохладно — около нуля по Цельсию, в лесу ворковали бесконечные сквозняки, которые на открытом пространстве грозили превратиться в промозглый осенний ветер.

Татьяна застегнула куртку, затянула резинки капюшона потуже и ступила на мокрый ковер из еще зеленой травы и гниющих листьев. Снега было немного — видимо, не случалось в этот последний месяц осени сильных снегопадов и морозов, как тогда, когда погиб Артем.

Через полчаса она голосовала на шоссе, стараясь не думать про маньяков. Через час сорок, запрокинув голову, стояла у ажурных ворот кладбища и смотрела в быстро темнеющее серое небо.

У входа никого не было. Калики перехожие разбежались кто куда от холодного ветра и снежной крупы, посыпавшейся час назад из прохудившегося облака. Цветочные палатки были закрыты, на фанерных ящиках поскрипывали облезлые замки, скрывающие неправдоподобную восковую яркость могильных букетов.

Тихой тенью, спрятавшей руки в карманы, она проскользнула в ворота и повернула направо. В аллею номер четыре.

Многие памятники казались давно заброшенными. Куски штукатурки валялись среди заросших сорняками участков, истершиеся портреты смотрели вслед безглазо, словно провожали слепыми бельмами из-под насупленных кустов. Вот и могила номер четыреста сорок шесть. По сравнению с другими было видно, что памятник новый — всего-то около пяти лет прошло. Но пыль покрывала его ровным слоем, отчего овал фотографии казался не белым, а серым. Серое на сером. Любимое лицо — чужое, не похожее. Разве только улыбкой…

Татьяна опустилась на колени прямо в грязь рядом с могилой и, плача, провела ладонью по фотографии. Где-то глубоко в сознании зазвучал и окреп тоскующий голос, умевший петь без слов, но так, что душа понимала. Первая певунья Влажного легиона тянула бесконечную прощальную песню, которую могло услышать любое из существ — ушедших по звездной дороге или оставшихся провожать:

Пускай простился с прошлым,И принял, и простил…Кого любил когда-то —Давно ты отпустил!В кладбищенской тишиТвой миг спешит за нимИ, памятью гоним,Твой час — к нему стремится.Коснись лица рукой,Согрей тоску — теплом.Пусть без негоТвой век продлится,Но с памятью о нем…

Спустя долгое время Татьяна ощутила, что совсем заледенела на промерзшей земле, и это привело ее в чувство. Она поднялась, даже не пытаясь отряхнуть промокшие, грязные брюки. За соседним памятником позаимствовала тряпку и веник, протерла черную глыбу от пыли, собрала старые листья и сломанные ветки, поотрывала головы сорнякам. Наклонившись, коснулась губами холодного лица Артема на фотографии. И поспешила прочь, не оглядываясь, туда, где под дверью виднелась полоска света, а на фоне уже совсем темного неба не блестели кресты.

В храме было тепло и сумрачно. Горели одинокие свечи, да пара лампадок у алтаря. За стойкой у входа возилась опрятная старушка, у которой Татьяна купила свечку и вышла в центр помещения, оглядываясь. Она редко бывала в церкви и правил не знала. Нерешительно оглянулась, но бабулька куда-то подевалась. Татьяна подошла к алтарю, зажгла свечу от другой и собиралась было поставить, как из-за спины раздался мягкий голос.

— Вы, матушка, свечку-то за упокой ставите?

Она обернулась. Молодой поп мягко улыбался, глядя на нее. У него было гладкое лицо, улыбчивые глаза и жидкая, смешная бороденка.

Татьяна молча кивнула.

— Не сюда надо ставить, — серьезно сказал поп, — вон туда, к Спасителю надо. А сюда за здравие ставят. Навестили его?

Она вздрогнула.

— Кого? — спросила машинально, и горящая свеча задрожала в руке.

Священник улыбнулся. Неожиданно протянул ей упаковку бумажных платков.

— Вытрите лицо, матушка. Оно у вас в слезах. Негоже так скорбеть по ушедшим. Помнить надо, а не скорбеть.

Татьяна, не отвечая, пошла в указанный угол, поставила свечу и посмотрела на попа. Тот подошел, внимательно наблюдая.