Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна Страница 19

— Я уже начал.

— Молодец. Я бы на твоем месте экзамен сдал по психокоррекции — все равно все узнаешь. Возьми дополнительный предмет, в жизни пригодится.

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

Психологическое заключение

Утром со мной связался Старицын.

— Артур, психологическое заключение готово. Посмотрите.

И текст упал мне на кольцо.

В заключении говорилось, что моральные нормы у меня инсталлированы, IQ высокий, локус контроля (знать бы еще, что это) интернальный, что наркотики я пробовал (алкоголь), стимуляторы — тоже (кокаин), но зависимости нет, и что основные мои проблемы это сниженный самоконтроль в аффективных ситуациях и психологическая травма, связанная с преступлением отца. И что лечение в Центре необходимо, должно проводиться в стационаре при ОПЦ и займет 10–14 дней.

К психологическому заключению прилагался «План психокоррекции», где первым пунктом стояло «редактирование генома». Подзаголовок сопровождался двумя абзацами малопонятных терминов, явно относящихся к нейрофизиологии. Что такое «редактирование генома» я, в общем, знал, и мне стало не по себе. Второй пункт назывался «редактирование нейронной карты». И мне стало еще паршивее.

Минут через пятнадцать со мной связался Нагорный.

— ПЗ читал? — спросил он.

— Да. Александр Анатольевич.

— Все понял?

— Не совсем. Во-первых, что такое «локус контроля»?

— Двоечник! Интернальный локус контроля означает, что ты сам считаешь себя ответственным за то, что происходит в твоей жизни, а не внешние обстоятельства. И это очень хорошо. Вообще заключение хорошее. Что такое «сниженный контроль в аффективных ситуациях» понял, надеюсь?

— Вроде да.

— Планку поднимут. Не бог весть, какая сложная задача. У них это обкатано тысячу раз. Половина блока «C» с этой проблемой.

— «С»? — переспросил я. — Это же насильственные преступления.

— Ну, да. Драки, потасовки, хулиганство, телесные повреждения. Понимаешь, Артур, у тебя культура высокая, и поэтому ты влепляешь пощечины, а простой народ в этом случае дает в морду и попадает на «С». И тоже считает себя правым, пока не убедят в обратном. И ненавидит умников, которых отправляют в Открытые Центры, в общем-то, за то же самое.

— «С» — это разве не убийства?

— Убийства начинаются с «С3». Бытовые убийства без отягчающих обстоятельств. И там те же проблемы. Кстати, ты можешь представить себе Хазаровского, который дает кому-нибудь пощечину?

— Нет.

— А меня?

— Тоже нет.

— Ну, вот и думай. Согласие подписал?

— Нет.

— Господи! Да почему? Две недели всего! Отсрочка!

— Там «редактирование генома».

— Ну, и что? Безопасная, миллион раз проделанная процедура. И у тебя там чуть-чуть.

— И «редактирование нейронной карты»…

— А ты думал, что такое психокоррекция? Разговоры? Кстати разговоры — это тоже редактирование нейронной карты, только менее эффективное.

— Я не думал, что все будет так серьезно.

— Артур, ничего страшного. С таким ПЗ совершенно оптимально.

— Старицын предложил сесть втроем вместе с моим адвокатом и поговорить.

— Ну, поговорите. Время только потеряете. Ладно, скажешь о результате.

Для «поговорить» Старицын попытался вытащить нас с Руткевичем в ОПЦ, но Станислав Давидович предпочитал общаться на своей территории. «Тогда после семи вечера, — сказал Олег Яковлевич. — У меня пациент».

В половине восьмого мы собрались в офисе Руткевича за большим овальным столом. Помощница адвоката принесла кофе.

— Артур, Станислав Давидович, — начал Старицын, — я обещал объяснить, почему стационар. Артур, помните, как вы себя чувствовали два дня назад после опроса?

— Да, — сказал я.

— А теперь представьте, что так пять недель по четыре раза в неделю. По восемь часов в день, не считая обеда. Представили?

— Олег Яковлевич, но тогда получается двадцать сеансов, а в стационаре от десяти до четырнадцати.

— Да десять! — сказал Старицын. — На выходные домой уедите. Станислав Давидович, может, вы объясните Артуру, почему такая разница.

Руткевич вздохнул.

— Объясню. Артур, дело в том, что в каждой комнате в ОПЦ над кроватью стоит биопрограммер. И пока вы спите с одиннадцати до восьми, он работает. Так что в стационаре за десять дней практически проводят не десять, а двадцать сеансов.

— Спасибо, Станислав Давидович, — сказал Старицын. — Именно так. Причем, эти девять часов сна для психокоррекции совершенно необходимы. Даже, если к нам ходят на сеансы, без стационара, первый сеанс, мы смотрим, какие связи между нейронами нам надо разорвать, какие выстроить, и где эти нейроны находятся. И для этого человек должен быть в сознании. А вот на следующем сеансе, моды под управлением БП будут разрушать и строить то, что мы наметили.

Процесс безболезненный, но для него нужны препараты, которые заставят нейрон вырабатывать белок, необходимый для строительства дендритов и аксонов. Или содержащие нужный белок. К намеченным нейронам их доставляют моды, но сначала они должны сами адсорбировать лекарство. То есть вы либо принимаете таблетки, либо вам делают инъекции, либо вы лежите под капельницей. Причем, большинство препаратов обладают достаточно неприятными побочными эффектами: седативным, как правило, иногда слабость, голова кружится, тошнота. Так что спать будет хотеться все равно. И лучше спать. Потому что вы ни на что не отвлекаетесь, биопрограммер строит нейронную сеть, а вы ему не мешаете.

Теперь представьте, вы у меня днем выспались, приезжаете вечером домой, и спать вам не хочется. А на следующее утро опять к нам, причем спать я вам не дам, потому что нам нужно снимать нейронную карту и записывать на БП, чтобы знать, что делать дальше.

— Пытка бессонницей, — вздохнул я.

— Ну, пытать отсутствием сна вас, конечно, никто не будет, а будут делать перерывы между сеансами минимум два дня. И курс психокоррекции растянется даже не на месяц, а месяца на три. И заедет на курс университетский. Готовы тремя месяцами пожертвовать, Артур?

— Не хотелось бы, — сказал я.

— Ну, так в чем дело? Подписывайте согласие. Две недели потратите после сессии, а потом еще отдохнуть успеете до начала учебы.

— Подождите, Артур, успеете подписать, — сказал Руткевич. — Олег Яковлевич, двадцать сеансов за пощечину — это все-таки откровенно много. Артур — очень хороший мальчик, хорошо учится, честен, и считал, что стоит за правду и наказывает клеветника. И, безусловно, заслуживает снисхождения. Конечно, мы бы хотели полностью амбулаторного режима и, конечно, не три месяца — месяц было бы нормально. По два раза в неделю. Да, Артур? Пойдет?

Я кивнул.

— Не пойдет, — сказал Старицын. — Все-таки меня поражают наши юристы. Все вроде бы знают, что такое психокоррекция, но мыслят, как в прошлом веке. Причем здесь вообще пощечина, Станислав Давидович? Забыли про пощечину. Пощечина — это симптом. Вроде головной боли. Головная боль тоже только симптом. А причин может быть много: гипертония, гипотония, отравление, простуда, менингит, опухоль мозга. И лечить надо, например, от гипертонии, а не от головной боли. И причем здесь, какой Артур мальчик: хороший или плохой. Я прекрасно знаю, какой он мальчик: я ПЗ составлял. Конечно, хороший: умный, независимый, честный, добрый, верный. Правда, с чрезмерной склонностью к риску. Между прочим, у него опасное вождение в анамнезе. И благо бы один был. Нет! С дочкой Леонида Аркадьевича.

Олег Яковлевич строго посмотрел на меня.

Я опустил глаза.

— И упрямый, — продолжил Старицын. — Хотя это не всегда недостаток. Скорее, особенность характера. Был бы плохой мальчик — поехал бы у нас в Закрытый Центр. Но у хорошего мальчика Артура есть проблемы: раз, два, три. И их надо решать. И наконец, какое такое «снисхождение», которого он «заслуживает»? Это знаете на что похоже? Представьте себе, что вы врач, поставили пациенту диагноз «опухоль» и рекомендуете операцию. И представим, что у пациентов обычных больниц были бы адвокаты. И говорит вам адвокат пациента: «Не надо ему делать операцию, ему будет больно, а он очень хороший человек и заслуживает снисхождения».