Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 20

Премьера «Опричника» состоялась 12 апреля 1874 года. На спектакль приехали все профессора Московской консерватории во главе с Н. Г. Рубинштейном.

В своих воспоминаниях Бессель писал: «Это первое представление было настоящим триумфом Чайковского».

Успех оперы действительно был большой. Композитора стали вызывать уже после второго акта и очень единодушно. Публика была настроена празднично и доброжелательно.

Вот еще несколько строк из воспоминаний Модеста Ильича о том вечере: «В ложе второго яруса сидел Илья Петрович с семьею. Старичок сиял от счастья. Тем не менее на мой вопрос: „Что лучше, по его мнению, для Пети — переживать этот успех или, будучи чиновником, получить орден Анны первой степени?" —отвечал: „Все-таки Анненская звезда лучше!“».

После спектакля члены дирекции Русского музыкального общества дали в честь Петра Ильича ужин в ресторане Бореля. На ужине тогдашний директор Петербургской консерватории Азанчевский прочел адрес, где перечислялись заслуги Чайковского и назначалась премия композитору в размере трехсот рублей.

Если можно было бы сказать, что в Петербурге Чайковского преследовал какой‑то «злой дух», то «духом» этим, несомненно, был музыкальный критик и композитор Цезарь Кюи.

Первый раз он писал о Чайковском в отчете о консерваторском выпускном концерте на страницах «Петербургских ведомостей» (1866, 24 марта, № 82). Читатель помнит высказывание Кюи о молодом выпускнике консерватории, — оно помещено в предыдущей главе этой книги.

Далее на страницах этой же газеты время от времени стали появляться подписанные вместо фамилии тремя звездочками (а нам известно, что три звездочки, справа под статьей, был псевдоним Ц. Кюи) статьи, полные такого яда, такой злобы, что трудно было поверить — неужели так может писать один музыкант о другом!

В 1869 году Кюи писал о симфонии Чайковского «Фатум», созданной композитором в 1868 году: «…все это угловато, сурово… музыка невысокого полета». Далее Кюи удивлялся тому, что «Фатум» создал ученик Зарембы. «…Значит, — продолжал он, — гармонический разврат и отрицание классических форм проникло и в ту священную обитель музыкального консерватизма… надеюсь, что Петербургская консерватория воспылает благородным гневом на «Фатум» и на его автора; уповаю, что его партитура будет публично сожжена в присутствии всех учеников Консерватории; смею думать, что его автор будет осужден и безжалостно брошен на жертву неразрешенных диссонансов; но все это будет напрасно, никакими репрессивными мерами не остановить современного музыкального движения…»

Анатолий Ильич Чайковский. (Публикуется впервые.)

Затем наступила очередь Второй симфонии, исполнявшейся 23 февраля 1874 года в Петербурге. Она имела, как мы говорили, большой успех и у публики, и у композиторов «Могучей кучки», но не у Кюи. В статье «Новая симфония», помещенной в № 59 «Петербургских ведомостей» от 20 марта 1874 года, Кюи писал: «…нам известно, что г. Чайковский композитор талантливый, но что вследствие неразборчивого композиторства большинство его произведений неудовлетворительно». Далее шел издевательский анализ интродукции (т. е. вступления), который заключался словами: «Я нарочно о ней рассказал, чтобы показать всю ничтожность композиторства г. Чайковского».

Теперь дело дошло до «Опричника». Это была одна из самых издевательских рецензий недоброжелательного Кюи.

Он объяснял создание этого произведения тем, что Чайковский, видя, как другие композиторы пишут оперы, «затеял тоже писать оперу, тешась мыслью, что вот и он оперный композитор».

Кюи считал, что во всей музыке «Опричника» видна крайняя незрелость, даже детскость, что неразвитость своих взглядов на вокальную музыку «г. Чайковский вынес, вероятно, в зародыше еще из нашей Консерватории».

Браня Чайковского, Кюи никогда не упускал случая пустить «шпильку» в адрес консерватории, которую он ненавидел.

Затем он высказывал опасение, что «при баснословной плодовитости г. Чайковского» он подарит нас «несметным количеством опер».

Современному читателю трудно разобраться во всей сложности этих взаимоотношений.

С одной стороны, «Могучая кучка» признает талант Чайковского. С другой стороны, Кюи — член этого содружества и, казалось бы, выразитель его взглядов в печати — порой в совершенно непозволительном тоне высказывается о произведениях Чайковского.

Несомненно одно: Кюи испытывал резкую неприязнь к творчеству Петра Ильича.

Что же касается «Опричника», то сам автор ценил это свое произведение не очень высоко:

«Меня терзает «Опричник». Эта опера до того плоха, что на всех репетициях (особенно 3–го акта и 4–го) я убегал, чтобы и не слышать ни одного звука, а на представ–лении готов был провалиться. Не, странно ли, что когда я писал ее, то мне первое время казалось, что это прелесть? Но какое разочарование с первой репетиции!!! Нет движения, нет стиля, нет вдохновения… я знаю, что опера не выдержит и шести представлений, и это просто убивает меня».

Много лет спустя Чайковский вспоминает еще раз о своей нелюбимой опере в письме, к Танееву, — по просьбе последнего Петр Ильич указывал ему, как достать либретто «Воеводы» для Аренского, который собирался писать оперу на этот сюжет, и добавляет:

«Как я рад, что отныне я окончательно перестаю быть автором «Воеводы»! Воспоминание об этой опере и еще об «Опричнике» — точно воспоминания о каких‑то уголовных преступлениях, мной совершенных».

Несмотря на опасения композитора, опера «Опричник» в первой своей постановке выдержала только в течение апреля с неизменным успехом шесть представлений, а всего она прошла четырнадцать раз, что по тому времени было совсем неплохо. Впоследствии же эта опера вошла и репертуар многих театров в провинции и неоднократно возобновлялась и на столичной сцене — например, в 1896 году в Петербурге, о чем было сказано выше. Слишком строг был на этот раз к себе композитор.

Чтобы не прерывать рассказ о следующей работе Чайковского над новой оперой, надо упомянуть еще об одном его произведении, которое любителям музыки в Петербурге удалось услышать снова раньше всех.

Это его Первый фортепианный концерт, исполненный 1 ноября 1875 года в симфоническом собрании Русского музыкального общества. Играл его профессор Кросс, дирижировал Направник.

Этот концерт, написанный в конце 1874 года, Чайковский хотел посвятить своему другу директору Московской консерватории Николаю Григорьевичу Рубинштейну. Однако когда композитор сыграл ему свое новое произведение, Николай Григорьевич отозвался о нем очень резко. По его словам выходило, что концерт никуда не годится, играть его невозможно, словом, что оставить можно только две–три страницы, остальное же надо или совершенно переделать или выбросить.

Все это было сказано оскорбительным тоном. Похоже было, что учитель отчитывает мальчишку–ученика. Мудрый музыкант до странности не понял этого бессмертного произведения!

«…От волнения и злобы я не мог ничего сказать», — вспоминал позже Чайковский.

Несколько успокоившись, он заявил, что не переделает ни одной ноты и напечатает концерт «в том виде, в каком он находится теперь». Так было и сделано. Только теперь на партитуре стояло посвящение знаменитому немецкому пианисту Гансу фон Бюлову. Последний с восторгом принял его и в благодарственном письме назвал концерт «совершеннейшим» из всех известных ему произведений Петра Ильича.

Только через четыре с лишним года Н. Г. Рубинштейн сыграл этот концерт. Успех был очень велик.

Теперь же Модест Ильич называл успех и автора концерта, и его исполнителя «посредственным, несмотря на вызовы».

Петр Ильич, считал, что «концерт был отчаянно изувечен».

Что же писали в петербургских газетах об этом концерте?

В «Музыкальном листке» (№ 7) его называли «блестящим, благодарным, хотя и трудным для виртуоза».

Рецензент «Голоса» считал, что концерт «неблагодарен для пианиста» и «будущности не имеет» («Голос», № 306).

В № 305 «Биржевых ведомостей» некто, подписавшийся инициалами К. Г., утверждал: «…все, что я могу сказать, что г. Кросс исполнил свое дело добросовестно, не знаю только, что заставило его преподнести это произведение публике».

А рецензент из «Нового времени» считал, что этот концерт, как первый блин, вышел «комом»!

Даже друг композитора Ларош, казалось бы так высоко ставивший музыку Чайковского, писал: «Ни одна из частей не держится на уровне прекрасной интродукции, ни один из мотивов (кроме первой темы той же интродукции) не представляет той мелодичной красоты, которую мы привыкли ждать от творца «Ромео» и «Опричника». В разработке нередко видна поспешность работы, заставляющая композитора прибегать к рутине и общему месту».