Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник) Страница 22

– Мы оставили письмо в институте, – доверительно сообщил он. – Так надежнее. Нельзя разбрасываться письмами от таких людей. – И засуетился. – Чего же мы стоим? – И прикрикнул: – Оля! Таня! Накрывайте на стол.

Я не верил своим глазам.

На моей базе, в моем бараке, в моем дому, в котором никогда прежде не переводилась красная икра, в котором всегда пахло свежими чилимами и вымоченными в уксусе морскими гребешками, где побеги молодого бамбука и вяленый папоротник можно было считать рутиной, а вяленая свинина хорошо шла под спирт, разведенный на клоповнике, мне предлагали какую-то битую, пошедшую темными пятнами горбушу и жидкий чай.

Я взглянул на Никисора.

Византиец стыдливо отвел глаза.

Я взглянул на Потапа. Потап потупился.

Печально вскрикнула за окном птичка. «Это она мне сочувствует, – решил я. – Боится, что продукты на столе – предвестие страшного голода. Как они Потапа еще не съели?»

Потап уловил мою мысль и тихонечко переполз к моим ногам.

Так же правильно поступил и Никисор, переполз поближе ко мне.

– Зачем вы едите битую горбушу? – спросил я.

– А мы сюда не пировать ехали, – с большой приятностью в голосе пояснил биолог Кармазьян. Мой попутчик, так странно потерявший нож вместе с брюками, сидел теперь рядом с биологом, но мне так и не представился, а лаборантки все вместе почему-то вышли во двор. – Нам мир интересен. А еда – дело второе.

– Да какая это еда! – осмелел Никисор. – Пучит живот и слабит мышцы.

Кармазьян кивнул и его спутник не без некоторых колебаний выловил из рюкзака стеклянную банку с мелко нарубленным огурцом бессмертия.

Эта банка меня добила.

– Никисор! Разбери рюкзак.

Никисор наконец оживился.

Неестественно громко восхищаясь, он принялся за дело.

На столе появилась закатанная трехлитровая банка красной икры, копченый балык, много жирной теши, нежные брюшки чавычи, нарезанные аккуратными пластинками, и даже чудесный, как загорелое бедро, свиной окорок из запасов сердитого татарина Насибулина. Отдельно, глядь, в вафельном полотенце покоилась стеклянная четверть с мутным местным квасом.

Настроение поднялось.

Не без удивления глянул я на выложенные передо мной фотографии.

– Видите? – с большой приятностью в голосе радовался Кармазьян. После глотка местного кваса у него порозовело лицо. – Мы хотим изучить все местные отливы. Хотим поймать и изучить загадочное неизвестное существо, о котором на островах так много говорят. На следы его мы уже наткнулись. – Он повел большим носом. – Видите? – пододвинул ко мне Роберт Ивертович фотографии. – На них запечатлены все непропуски острова. Мы собираемся обойти берега, нам такие фотографии просто необходимы. Нам очень повезло, что ваш сотрудник, – он с большой приятностью кивнул в сторону густо покрасневшего Никисора, – предоставил нам такие важные материалы. Мы теперь в курсе всех неожиданностей, которые нас ждут. Если вы позволите, мы возьмем Никисора в проводники.

Никисора? В проводники?

На всех тридцати пяти фотографиях, выложенных на стол, красовался один и тот же обрубистый мыс, снятый, скорее всего, с крошечного огородика тети Лизы или с задов аэродрома. Неопытных незнакомцев такой материал мог восхитить, конечно, но я-то видел, что это одно и то же место. К тому же на многих фотографиях смущенный Потап, присев по-девичьи, окроплял один и тот же приземистый кустик. Не случайно о Кармазьяне говорили как о человеке, всю жизнь занимающемся сбором и классификацией бесполезной информации. Я, конечно, этого не утверждаю, но вроде бы и его научная жизнь (как и у моего шефа) начиналась с больших потрясений. Проходя практику в Учкудуке, он обратил внимание на некоторые древние геологические образцы. Кое-где куски доломитов имели странные вкрапления, которые Кармазьян принял за копрогенные наслоения, то есть за окаменевший помет давно вымерших существ, о чем он с большой приятностью и сообщил в небольшой статье, опубликованной в узбекском академическом издании. К сожалению, Кармазьян не учел двух типично местных факторов: а) постоянную сухую жару и б) огромное количество тараканов, живущих в лотках, в столах, под столами, на потолках, под полами и даже под пепельницами Геологического управления…

Заставив Никисора вымыть посуду (на этот раз он ничего не разбил, только помял алюминиевую кружку), попросив тетю Лизу сводить плачущих лаборанток в поселок в баню (номерного типа), я разжег во дворе костерок. Убедившись, что биолог и его лаборантки уснули, Никисор бросил спальные мешки прямо под Большую Медведицу. Неистово ревели, клокотали, страстно ухали в ночи жабы.

– Где ты подобрал этих зануд?

– Они сами пришли, – оттопырил губу Никисор. – Сослались на этого вашего… Ну, который у вас шеф… И сказали, что они в институте выращивают настоящий бессмертный огурец… И еще сказали, что их сильно интересуют… Ну, эти, как их… Капро…

– Копролиты?

– Вот-вот. Я так и подумал, что они ругаются.

– Нет, Никисор, это просто греческое слово.

– А что оно означает?

– Помет.

– Чей?

– Как это чей?

– Ну, чей помет?

– А тебе не все равно?

– Конечно, не все равно, – убежденно ответил Никисор. – Если кошачий, то это противно. А Потап плохо не ходит.

– Копролиты – это окаменевший помет, Никисор, – мягко объяснил я. – Кто бы ни ходил, теперь он окаменевший. Ископаемый помет. Он может принадлежать какому угодно животному. Наверное, Кармазьян, – кивнул я в сторону темного барака, – хочет сравнить известные ему типы окаменевших экскрементов с чем-то таким, что еще не окаменело.

– Пусть сравнит с пометом Потапа.

– Это еще зачем?

– Для сравнения.

– Настоящие копролитчики, Никисор, – покачал я головой, – изучают горные породы, в которых просматриваются следы необычных наслоений. Скажем, доломиты. Или фосфориты. Это совсем не то, что ты думаешь.

– Они что, так много гадили?

– Кто они?

– Ну, эти… Вымершие…

– Если популяция была большая, то много…

– Да ну вас, – не поверил Никисор. – Как можно таким ходить? Оно же окаменевшее. У нас, правда, кот на Новый год всегда съедает «снег» с елки. Потом все из него выходит как бы в красивой упаковке…

Любознательность Никисора меня удивила.

– Это ты помогал на отливе дяде Серпу набирать неизвестное вещество?

– Ну да! – произнес Никисор с гордостью.

– И где вы столько набрали?

– Да там же. На отливе. Меня и эти просили, – кивнул он в сторону темного барака. – Если говорят, увидишь странное, сразу говори. Даже премию обещали. Я согласился. Я на премию куплю новые штаны. Они же копролитчики, – сослался Никисор на мою информацию. – Хотят все знать. Может, мы с дядей Серпом…

– Даже не думай!

Никисор выдохнул с отчаянием:

– Ну, ладно. Только там еще один прибежит…

– Прибежит? – не поверил я.

– Ну да. Я его от радикулита лечу. Он, наверное, тоже копролитчик. Только больной. Все время охал и держался за спину. На судне его продуло. Ну, я сделал мазь, как дядя Серп рассказывал. Скипидар, мятая ипритка, немного бензина, жгучий перец, капля серной кислота. Человек аж из штанов выпрыгивает. – Он густо покраснел. – Ну, я еще капнул этого…

– Чего этого?

– Ну, вещества…

– С отлива?

– Ага.

– Да зачем?

– А для запаха…

– Да зачем для запаха-то?

– Чтобы его эта тварь с отлива не съела. Она же, наверное, своих не ест. Каждая тварь метит свою собственную территорию, даже Потап. А вот Кармазьяна неизвестный зверь точно съест. И того, который приехал с вами, съест. А вот дядю Серпа никогда не съест и вашего дружка, – вспомнил он Юлика Тасеева, – тоже. И девушек не съест, – густо покраснел Никисор, – потому что они теперь пахнут как звери. И этого, который бегает по берегу, неизвестный зверь не съест. Я же специально капнул в лекарство, чтобы зверь знал: это свой! Если честно, у нас на островах все так немного пахнут.

– Рыбий жир, – застонал я, – рыбий жир тебя спасет, Никисор!

– Ну и что? Пусть спасет. Мне всех жалко, – опустил голову племянник Сказкина. – Мне дядю Серпа жалко. Он крепкий, он по морям плавал. Он на войне чуть под танк не попал. Как-то так запутался перед танками, его чуть не задавили.

– Да в кого ты такой уродился, Никисор?

– В дядю Серпа! Как это в кого?

– Ты в каком сейчас классе?

– Уже в седьмом.

Он посмотрел на звезды в небе:

– А много в мире зверей, которых уже нет?

Вопрос мне понравился. «Рыбий жир, рыбий жир тебя спасет!»

Утешая Никисора, я рассказал, как дико и томительно вскрикивает тифон в Корсаковской бухте, какое здоровенное орудие, вывезенное из Порт-Артура, стоит у входа в Южно-Сахалинский краеведческий музей, как хорошо бывает на горбатых веселых улочках Хабаровска, насквозь продутых ветром с Амура, как не похожи на вулкан Менделеева с его желтыми сольфатарными полями страшные ледяные гольцы Якутии и как приятно будет поговорить с лаборантками, когда они наконец смоют с себя этот звериный запах…