Четвертый кодекс (СИ) - Виноградов Павел Владимирович "Палимпсест_2" Страница 22

* День мертвых (исп.)

***

Кодекс Кукулькана. Перевод Евгения Кромлеха

Пишу я, владыка-жрец Кукулькан, в день 9.8.11.6.10, и 13 Ок, и 18 Кех, тебе, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].

Я – это ты. Ты сын мой и отец. Порожденный тобой, я тебя наставляю.

Я Кукулькан, я [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].

Сейчас ты не я, но мной станешь.

Ты, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг], придешь через изнанку мира, сквозь [вагину или великую перепонку перехода], где [рот колодца колдунов воды].

Ты уйдешь к [богу] Болон Йокте, где нагваль.

Ты будешь один.

Я не был один. Я плавал в воде. Она плыла со мной. Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот.

Иш-Таб забрала ее.

О, моя жена. Я плачу.

Скажу сыну, чтобы написал это [для нее] в моей гробнице.

Тебе не избежать Болон Йокте, но ты противься неизбежному. Приди назад и круг нарушь.

Нагваль хочет взять тональ.

Я помню тональ, я помню нагваль. Я помню круг.

Чтобы ты помнил круг, пишу тебе это.

Прочеркни круг крестом.

Бойся орла. Бойся орла.

[Знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг], это понял [пума этой земли, сын писцов]. [Форма приветствия] ему.

Не бойся орла.

Евгений Валентинович Кромлех. Мексика. Чичен-Ица. 2 ноября 1990 года

Приходилось принять немыслимое – то, что в документе, которому тысяча четыреста лет, написано его имя. Что это письмо, адресованное из прошлого ему самому. Хотя на самом деле это было не самым трудным – Евгений слишком часто встречался в своей жизни с невероятным, чтобы сразу же отбрасывать мистические объяснения.

Да и в мистике ли было дело?.. Он понимал, что свойства времени не познаны и бесконечно сложны. Конечно, «машина времени» – это фантастика, которую он, впрочем, тоже любил почитывать на досуге. Но кто поручится, что время не может повториться или пойти назад?

Принцип Шерлока Холмса – отбрось все невозможное, и оставшееся будет истиной. Какой бы невероятной она ни была. Кромлех поступил именно так.

Значит, это письмо действительно ему. Дополнительным доказательством была предпоследняя фраза. Львы в Америке не водятся, а вот пуму там часто называют горным львом. То есть, в кодексе содержалась прямая просьба передать привет Льву, сыну писателей… Чего Кромлех, кстати, так и не сделал, и чувствовал за это вину.

Итак, человек по имени Кукулькан, жрец-правитель, названный в честь бога – пернатого змея, одного из создателей мира, написал кодекс 2 ноября 604 года. Если верить Кукулькану, а не верить ему у Кромлеха причин не было. И этот самый Кукулькан утверждал, что он, Евгений Кромлех, придет куда-то через некую изнанку мира.

Для ЕВК миновали долгие годы раздумий и изучения майяской цивилизации – заочного изучения, поскольку Кромлеха не выпускали за границу. Его благонадежность и лояльность советской власти была под большим сомнением, он вообще иной раз думал, что в компетентных органах попросту не понимали, что с ним делать. Но теперь Евгений знал все, что было возможно, о сенотах и лабиринте заполненных водой пещер под Юкатаном – гидросистеме, на которой возникла цивилизация майя.

Так что документ гласил, что он войдет куда-то через эти самые пещеры – «изнанку мира». Причем, в определенном месте, ибо фраза «рот колодца колдунов воды» обозначало город Чичен-Ица. Вероятнее всего, речь в документе шла о расположенном там Священном сеноте – неподалеку, кстати, от пирамиды бога Кукулькана…

Это знание окрасило предшествующие годы неким грозным ожиданием. Евгений ни на минуту не усомнился в том, что надо сделать именно так, как написано в кодексе. А как иначе? Конечно же, он сделает все, чтобы попасть на Юкатан, погрузиться в сенот и войти… Куда?

Болон Йокте обозначал Марс. Очевидно, это указание на какие-то астрологические обстоятельства – майя без них не могли жить, все свои действия сверяя с движением звезд и планет.

Иш-Таб, богиня самоубийства, сидящая на ветвях Древа жизни и препровождающая души самоубийц в Шибальбу?.. Майя почитали суицид доблестью, но это мало что давало для уяснения, к чему она там был упомянута.

А вот «великая перепонка перехода», она же почему-то вагина… Кромлех не был уверен, но каждый раз, когда он перечитывал эти слова, в нем вспыхивало воспоминание из юности: огненно пульсирующая багрово-оранжевая клякса, разлившаяся в центре совершенного мрака. И вспыхивающие в мозгу слова: «Ненго», «Двери», «Мембрана».

Эти слова все прошедшие годы звучали и в его странных снах, когда он раз за разом оказывался перед огненным входом в неведомое, рвался туда, но всякий раз просыпался в самый последний момент.

Он называл ЭТО Мембраной – за неимением лучшего названия. Когда попадет туда, станет видно, что это такое. А что он туда попадет, Кромлех не сомневался ни на минуту.

…Луну скрыли тучи, и сразу же на сельву рухнул мрак. Настало безмолвие – почему-то разом примолкли цикады и ночные птицы.

Кромлех пошевелил горящие в костре ветки пеналом от рукописи и – бросил его в костер. Старое дерево принялись лизать жадные язычки, оно затлело и вскоре стало огненной плотью костра.

Евгений задумчиво смотрел на оставшийся в его руках кодекс.

«Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот»…

Он знал, про кого это написано. И не хотел думать о смысле этой части рукописи.

Он познакомился с Илоной, когда кодекс уже был почти расшифрован, но долго не мог понять, что это именно она – Кошка Лона. Представить себе не мог, что его поздняя любовь станет ноющей раной, зияющей впадиной на его странном, невероятном, но для него неизбежном пути. А когда понял, было уже слишком поздно.

Кодекс гласил, что они расстанутся – остального он просто не понимал. Но то, что позвать ее с собой было невозможно, что она попросту не восприняла бы его откровения – по крайней мере сейчас, для него было очевидно. И он оторвал ее от себя. Сделать это оказалось трудно – гораздо труднее, чем он думал. Но он это сделал.

Коротким движением Кромлех решительно швырнул рукопись в умирающий костер. Огонь сразу охватил древнюю кожу. Она быстро скукожилась и растворилась в пламени – как вся прошлая жизнь Кромлеха.

- Рукописи не горят, говорите?.. – вполголоса произнес он.

Его вдруг настигла чугунная усталость. Решив отдохнуть минут пять, прежде чем идти к сеноту, он устало опустил затылок на баллоны акваланга. Однако тут в темноте зарослей хрустнула ветка. Потом еще. Кто-то шел к нему.

Евгений сразу сбросил сонливость и встревоженно поднял голову – ему совсем не улыбалось встретиться сейчас с браконьером или, что гораздо хуже, одним из смотрителей археологического комплекса. Впрочем, скорее всего, это был какой-то загулявший на День мертвых крестьянин, бредущий лесом с кладбища в родную деревню.

Однако это был не крестьянин, не браконьер и не смотритель. Из-за хаоса кустов, трав и деревьев, мрачно обступивших умирающий костер, вышел…

- Антонио?.. – удивленно воскликнул Евгений.

- Добрый вечер, дон Эухенио, - поклонился молодой человек.

Тони нравился Евгению Валентиновичу своей искренней преданностью науке и, что греха таить, нескрываемым восхищением, которое юноша проявлял по отношению к нему самому. Это было приятно. Куда менее приятны Кромлеху были страстные взгляды, которые, как он пару раз заметил, Тони бросал на Илону. «Ну что же, дело молодое», - решил пожилой ученый и просто забыл об этом, ибо в Илоне был абсолютно уверен. Тони был полезен в переговорах с местными и уже не раз решал разные закономерно возникающие в чужой стране проблемы.

Но сейчас Антонио был каким-то другим – более серьезным, даже зловещим. Или это мрачные джунгли и блики огня на его лице производили такое впечатление?..