Мир без Стругацких - Эдуард Николаевич Веркин Страница 23

– А ты думаешь, она замуж захочет? – с деланым простодушием спросил Макаров.

– Конечно, – ответил Евгений. – По-твоему, зачем женщины получают высшее образование? Это раньше женихов искали на балах, а теперь общество иначе устроено.

– Да брось! Пять лет учиться, ночами не спать, экзамены, распределение – всё для того, чтобы выйти замуж за тебя? Когда можно просто, ну, сам знаешь?

– Просто – нельзя. – Евгений обиделся на подначку, но виду, как обычно, не подал. – Если искать серьёзного человека, с перспективой, то не на танцах. А прежде, ты думаешь, они не учились и не страдали? Иностранные языки, танцы, рисование, верховая езда. Корсетами рёбра ломали. Тоже непросто было выйти за человека из высшего общества.

– Нет, постой. Ты что, вообще не веришь, что девушка может увлечься наукой?

– Нет, почему. Может увлечься. Даже должна. Долг жены – разделять интересы мужа. Но самой стремиться что-то совершить – это лишнее. Посмотри, какие у шефа жёны, что первая, что вторая.

– Свинка морская – не свинка и не морская. Женщина-учёный… – провозгласил Макаров полушёпотом и громко загоготал.

– Хохма, – с холодком отозвался Мусатов. – Я бы сказал не так грубо.

Щелканов тоже не засмеялся. Ему было досадно за Катеньку, и он подумал, не спросить ли Мусатова, каких перспективных альянсов ищет он сам на научных балах. Однако не стал.

Как только вошли в мастерскую, зазвонил телефон.

– Тебя твоя чудачка, – сказал Серёга.

Агафья получила вместе с платьем и туфлями немного мелких монет, туго завязанных в носовой платок, и наставление, как пользоваться телефоном-автоматом, с особым указанием бросать в щель двушки, а не гривенники. Платье в огромных японских георгинах ей было к лицу, прозелень в волосах скрывал яркий капроновый платок. Вполне она могла сойти за утомлённую репетициями студентку ВГИКа, когда шла к автомату или киоску «Мороженое».

– Тут к реке спустилась одна. («Алё» и «здрасьте» Агафья не признавала.) Спросила, холодна ли вода.

– Она тебя увидела?

Агафья мыкнула в ответ, одобряя догадливость Щелканова. Видеть её и других могли не все, если те сами не желали показаться, и не к добру это было. Получалось, что к реке неизвестная сошла не по минутной прихоти.

– Как её зовут, сказала?

– Людмила.

– И что? Вы поговорили?

Рассказывать Агафья была не мастерица, в далёких от воды реалиях путалась, и всё же история бедной женщины Щелканову стала понятна. Жила Людмила с матерью, сестрой и братом, отец был неизвестно где. Жили в городке с медленно текущей рекой, земляными валами – остатками крепости, оборонявшей рубежи Московского княжества, с четырьмя мечами на алом гербе; в том городке, где двухэтажные дома так и не подросли с царских времён, лишь приходское училище стало гостиницей, а трактир – магазином. Окончила восемь классов, поступила в медицинское училище, и тут случилась с ней любовь. Навестила любимого в армии, вернулась уже в новом качестве, а тут вдруг и оказалось, что у родителей парня другие виды на его будущность, да и сам он, москвич, девушкой из Подмосковья более не интересуется. Операция была неудачной, и других женихов не предвиделось. Зато брат как раз должен был жениться на своей подруге. Мать умерла от сердца. Брат был не против, чтобы Людмила осталась жить с ними, если будет помогать с ребёнком и огородом. Училище пришлось бросить. А тем временем младшая сестра прописалась к бабушке по отцу, да не куда-нибудь, а в Москву. У отца была своя жизнь, а бабушка младшую внучку любила. К Нинке-то Людмила и отправилась, когда к брату переехала тёща. Бабушки к тому времени тоже не стало. Нинка обрадовалась, ей нужно было учиться и нужно было платить за квартиру, а в Москве всё такое дорогое. Сестру, правда, в квартиру не прописала. Людмила пошла работать, устроилась санитаркой в больнице. И лет пять они жили хорошо, а потом Нинка собралась замуж и стала намекать Людмиле, что пора и честь знать, что Москва – не деревня и здесь не живут всей семьёй в одной квартире. Нинкин жених, работник сберкассы, тоже въехал к ним, и Людмиле совсем не стало житья. Она завела котёнка – Нинка с Максимом увезли куда-то и выкинули, сказали, много жрёт и воняет. А в родном домике её тоже никто не ждал, тёща у брата была вполне бодрая, старший сын уже собирался в школу, и младших было двое. Осталась Людмила в лимбе, в безвоздушном пространстве: ни работы, ни любви, ни семьи, ни дома.

– И что теперь, топиться? – спросил Щелканов. Агафья снова мыкнула. С ней самой случилось куда худшее, он знал. Долго Агаша спала на дне, прежде чем снова сесть на бережку.

– А ты ей что сказала?

– Я? Что же, она на личико недурна… да умна ли?

Так же Марина и Катенька говорили о новой аспирантке, которую завлаб назвал перспективной, разве что они сказали бы «интересная». Яуза и в самом деле небольшая речка; если бы все, кто в неё уходил в поисках покоя, способны были проснуться, теснота была бы похлеще, нежели в Москве двадцатых годов. Способны были немногие, но и тех Агафья не желала в соседки.

Выходит, и в реке Людмиле не было места. Да и не такое уж завидное это место – Яуза.

– Где её найти, ты узнала?

Агафья не узнала. Щелканов положил трубку и увидел Мусатова и Макарова. Макаров ухмылялся. Мусатов снисходительно покачивал головой. Щелканов восстановил в уме, что они слышали, чертыхнулся, но делать было нечего.

– Извините, – сказал он. – Так что с ячейкой?

С ячейкой всё было решено, научные работники ждали только затем, чтобы вежливо попрощаться.

У Щелканова на полке над столом стоял аппарат Киппа. Давно стоял, ничьего внимания не привлекал. Может, ремонту не подлежал, а может, никому не требовались архаичные методы получения кислорода и углекислого газа. Выглядел обычно: стеклянное полушарие с краном на боку и на нём, один на другом, два стеклянных шара, верхний вставлен длинным хоботком в нижние и на полюсе имеет крышку.

Щелканов записался на сверхурочные. Кроме него оставался только Серёга, но ему с его места не был виден щелкановский стол. Реактивы Щелканов держал дома, поэтому решился на авантюру: отпросился у Владимира Сергеевича в отдел кадров и пошёл мимо проходной, через парк к неофициальному выходу с территории. Оттуда до дома ему было минут пятнадцать пешком, многие завидовали.

Когда шёл назад, вспомнил, что нужно зайти в главный корпус. Солнце скрылось, и в парке, который сотрудники всё чаще называли «лесом», стояли зелёные сумерки. У того места, где крона ясеня сквозила светом среди клёнов, его окликнули:

– Алексей!

Мелия. Хороша, как всегда. Волосы мелкой волной, высокая переносица – лошадиная, греческая. Белая туника в мелкую складку,