Алексей Шепелёв - Переплавка Страница 3

Только вот у самого Валерки такой "малой Родины" не было. Почти с рождения он вместе с родителями мотался по окраинам солнечной системы. Сначала жили на станции, кружившей на орбите спутника Юпитера Ио, потом — в поясе астероидов, а шесть лет назад осели в системе Плутон-Харон. Что поделаешь, Россия — космическая держава. На Луне колонии есть у всех, даже у стран, название которых не выговоришь и на земном глобусе не найдешь. До Марса добрались уже немногие. Ну а уж за его орбиту выходят всего шесть стран: Западно-Европейская Конфедерация, Центрально-Американская Конфедерация, Северо-Американская Конфедерация, Индия, Япония и, конечно, Россия, или как официально страну называют Российская Конфедерация.

После Четвёртой Мировой войны многие страны стали Конфедерациями. Валерка вообще-то политикой никогда не интересовался, но как-то спросил отца: почему так? Давно ещё спросил, Валерке было тогда лет десять, наверное. Или даже девять… Отец ответил, что конфедерация очень удобное государственное устройство. В сущности как империя, только в империи главным себя чувствует кто-то один, а в конфедерации все сразу, поэтому они, оказывается, устойчивее.

Валерка, правда, сразу в это не поверил: от империи отделяться нельзя, а из конфедерации выходить — пожалуйста. Почему они должны быть устойчивее?

— Из империй тоже выходили, — пояснил отец. — Причем иногда так, что хуже становилось всем: и тем, кто ушел, и тем, кто остался. Будешь ещё проходить по истории про распад СССР, это между Великой Отечественной войной и Европейским Возрождением было. Вот, а если из конфедерации кто-то выйти хочет, то пожалуйста, правила хорошо известны: будь добр, оплати выход как положено и гуляй на все четыре стороны. Только не забывай, что сосед за соседом всегда приглядывает. Независимость — это не вседозволенность. Вот и получается, что выходить из конфедерации на самом деле совсем не выгодно. Польша вот из Российской Конфедерации вышла. Во-первых, не целиком: Белосток выходить отказался, так сейчас и остается частью России и очень этим доволен. А остальные земли вышли. Ну и что теперь? Так и живут, зажатые между Россией и Европой. Плоховато живут, честно говоря. Довольно бедно. Заметно беднее, чем в том же Белостоке. Хотели бы присоединиться к кому-нибудь, да никто их не берет.

— А почему?

— Да всё потому же. Почему у вас никто с Артуром не дружит?

— Потому что противный он, — честно ответил Валерка. — Вечно всякие пакости придумывает, да ещё и за спиной. Ему никто у нас не верит…

— Ну, вот и Польша получилась такая ябеда. Возьми её в Россию — будет пакостить. В Европу её возьми — тоже пакостить будет. Пусть уж лучше независимая остается: снаружи пакостить труднее, чем изнутри. И другие, глядя на неё будут от пакости воздерживаться. Потому что за всё в этой жизни приходится расплачиваться. Но очень часто платить приходится не сразу, а потом. Поэтому иногда появляется ощущение, что можно и без расплаты. Вот и тянет их на всякие гадости, думают, что сойдет с рук. А не сходит. И расплачиваться всё равно приходится. Поэтому пример всегда должен быть перед глазами. Точно так же как Деймос и Фобос.

Про Фобос и Деймос Валерка знал, потому что про него все знали. Оба этих маленьких (один — 27 километров диаметром, второй и вовсе всего каких-то 16) спутника Марса, словно оправдывая своё название — «страх» и «ужас» был превращены в международные космические тюрьмы. Там содержали преступников против человечности: на Фобосе толерастов, а на Деймосе — фашистов. Кто такие эти самые «фашисты» и «толерасты» Валерка тогда толком не знал (ясно же, что не те фашисты, с которыми воевали в Великую Отечественную — те если и уцелели в войне, так всё равно давно передохли). Да и теперь, дожив до четырнадцати лет, изучив эти времена по истории и узнав намного больше, многое так до конца и не уяснил. Особенно непонятно было про толерастов, но сомневаться не приходилось: это были люди гнусные и гадкие. Ходили слухи, что каждый осужденный на заключение в этих тюрьмах имел право потребовать его замену смертной казнью. Именно потребовать, а не попросить: отказать осужденному в этом случае права не имели. Может, конечно, это были только обычные детские россказни, но на воображение действовало по полной.

Потому и не было в мальчишеских компаниях ругательств хуже "ты как фашист" или "ты что, толерантный что ли". Смыть такое оскорбление можно было только немедленной дракой, а если оно заведомо не соответствовало тяжести проступка, то тот, кто позволил себе такие сравнения, мог в лёгкую огрести от друзей-приятелей, чтобы впредь неповадно было по пустякам оскорблениями разбрасываться. За слова ведь тоже надо отвечать!

Поэтому в ответ на папины слова он понимающе кивнул, а отец продолжал:

— Хотите жить как Польше? Пожалуйста, поезжайте, посмотрите. Туристов там, кстати, любят: основная статья дохода. Вот только кроме этой статьи почти ничего нет. Производство там устарелое, на научные исследования нет ни кадров, ни денег. Потому и бедновато живут. А если Европа или мы торговать с ними откажемся, так и вовсе разорятся.

— А если Европа их возьмет к себе против нас? — предположил Валерка, смутно вспоминая что-то про Тёмный Век. Тот самый, что между Великой Отечественной и Европейским Возрождением, перешедшим в Третью Мировую войну. Тем более, что конфликты с Европейской Конфедерацией, да и не только с ней, возникали у России довольно регулярно.

До полноценной войны дело, разумеется не доходило, после Четвёртой Мировой на Земле воевали только в Африке и Восточной Азии. Да ещё была знаменитая война между Гондурасом и Гватемалой, после которой южная граница Центрально-Американской Конфедерации как-то очень быстро заползла аж за Панамский канал. А вот на Марсе великие державы постоянно пробовали друг друга на прочность. И часто бои там разворачивались далеко не пустяшные. Дядя Рома, брат Валеркиной мамы, служил как раз на Красной планете и участвовал в целых трех "локальных войнах", в том числе и в нашумевших "боях за долину Маринера", за которые был награжден орденом Святого Георгия.

— Это вряд ли, — усмехнулся отец. — Эту ошибку Европа уже пару раз делала, больше не повторит. На ошибках люди всё-таки учатся, особенно если они обходятся очень дорого. А эта один раз обошлась Европе просто дорого, а второй раз — дороже уже некуда. Там теперь хорошо понимают, что третьего раза они могут не пережить.

Не сказать, чтобы Валерка понял всё, но услышанное его вполне удовлетворило: за поясом астероидов политика мало кого интересовала. На научных космических станциях проблемы противостояния государств казались чем-то очень далеким, и незначительным по сравнению с масштабами решаемых задач и полей для работы. К тому же большинство станций были запущены в рамках межгосударственных проектов: в одиночку исследовать Солнечную систему было не под силу даже российской — самой развитой из земных экономик. Соответственно, и обслуживались эти станции межгосударственными экипажами. Благодаря этому Валерка и познакомился с Паоло — тогда ещё только будущим гражданином Западно-Европейской Конфедерации, который очень быстро стал лучшим Валеркиным другом.

А к развитым космическим державам, кстати, ещё можно Балканскую Конфедерацию добавить: свои корабли построить до сих пор не могут, но в совместных научных проектах участвуют очень активно.

Тем временем электромобиль уже миновал и Дубровичи, и Алейканово и подбирался к Мурмино. Лабораторные корпуса находились с ближней к Рязани стороны посёлка, там, где когда-то давным-давно располагалась какая-то Мурминская фабрика. Сейчас от неё остался один лишь трёхэтажный жилой дом из красного кирпича, который показался Валерке древним, как кремлёвская стена, но оказалось, что моложе её чуть ли не на полтысячи лет. Дом считался памятником архитектуры и выполнял роль главного административного корпуса. Остальные постройки на территории были вполне современные, ведь исследования суперструн и многомерных бран — самый передний край современной физики. Хотя их фундамент — теорию струн, придумали давным-давно, ещё во второй половине двадцатого века. Паоло, как и Валерка, в квантовой гравитации абсолютно не разбирался, но, собираясь в гости в Мурмино, выяснил, что создателем этой теории его земляк, итальянский физик Габриеле Венециано. Правда, дальше в изучении этой науки он не пошел. Никита по простоте душевной пытался просветить гостей, объясняя что-то вроде "суперструна — это струна, к которой применим принцип суперсимметрии", но быстро понял, что у них свои интересы и объяснения прекратил, за что ему Валерка был очень благодарен.

Но сейчас в вихрастую голову младшенького забралась завиральная идея:

— Ребят, а давайте заедем на территорию?

— А зачем? — пожал плечами Валерка.