Кристиан Бэд - Дурак космического масштаба Страница 30

"…Экзотианцы мыслят иначе, чем мы. Дело не только в отличиях наших культур. Мозги у нас всё-таки тоже немного, но иные. Ты читал, наверное: разный уровень электрической активности участков мозга и всё такое? Они работают над этим с детства. И в поколениях это уже сказалось. Ну и воспитание. Можно взять козлёночка и воспитать из него тигра. Проживёт он, конечно, не долго, желудок к мясу не приспособлен, но бодаться будет до последнего.

Вот и экзотианцы будут бодаться с нами до последнего. Хотя и мы, и они — люди.

Но человеку всегда нужен иной, хоть чем-то отличный от него человек, чтобы ощутить себя правым, лучшим и более достойным.

В этом все причины наших войн. Одни хотят быть лучше других, более умными, богатыми, достойными. Хотят владеть большим числом пригодных для жизни планет.

А начнём войну мы, потому что у экзотианцев есть психические и культурные преимущества перед нами. Значит, мы можем противопоставить им только силу.

Что бы там не произошло в начале войны — помни об этом. О том, что сила выгодна нам. Нашим политикам и дипломатам. В каком-то из спорных секторов спровоцируют беспорядки, и колесница покатится.

Ты должен понимать, Анджей, что экзотианцы, с которыми вы сейчас (я уверен в этом), воюете — такие же люди, как ты и я. Им так же бывает больно, они так же теряют на войне близких, так же способны на безрассудные и героические поступки.

Помни об этом, когда будешь убивать.

И не говори себе, что их дети и женщины — это не наши дети и женщины. Наши, Анджей, наши. Нет у слабых никакой принципиальной разницы. Да и у сильных нет… "

По коридору пронёсся душераздирающий визг. Так визжать могла только Лайе, вторая "сестричка" Вланы. Я подозревал, что сёстры они не родные. Уж больно много наблюдал разногласий.

Корабль с присутствием женщин, благополучно превращался в дурдом.

Я встал, убрал дневник в сейф и вышел в коридор.

Лайе, увидев меня, замолчала. Мой вид изначально внушал ей опасения. Оказалась, суть проблемы в том, что милашку не выпустили в город.

— И всё? — спросил я.

Гарман, это от него Лайе удирала по коридору, кивнул.

— На первый раз не в карцер, а под "домашний" арест, в каюту, — сказал я спокойно. — Еще раз услышу этот неуставной визг — будет карцер.

Гарман медлил, удостоверяясь, что я не шучу.

— Исполняйте, сержант!

— Есть! — Он повернулся к девице. — А ну, руки за спину! И вперед по коридору к своей каюте.

Лайе посмотрела на него с недоумением. Таким она Гармана еще не видела.

— Руки за спину, я сказал!

Я спокойно удалился. "Домашний" арест означал, что "бойца" лишают компьютера, книг и прочих средств развлечения. Как раз то, что надо и подростку, дабы почувствовать себя "не в теме".

Экзотианки… Чем же они на самом деле отличаются от наших? Во Влане тоже есть, вроде, экзотианская кровь, но… Или таки нету?

Подумав о Влане, я ощутил, что по телу опять разливается тепло. А ну — отставить! — сказал я сам себе. Но не думать о Влане получалось плохо. Тогда я снова достал дневник и перелистнул несколько страниц.

"…По-настоящему я любил только одну женщину. Экзотианку. Её звали Айяна. Хотя, почему "любил"? Я и люблю её.

Познакомились мы обычным армейским способом: я в очередной раз лежал в перевозном подобии госпиталя. Не хватало крови и медикаментов, да что там это — с энергией перебои случались, потому дышать тяжелораненым лучше было самостоятельно.

Госпиталь развернули рядом с эйнитской храмовой общиной. Это такая военная хитрость: эйнитов свои бомбить никогда не станут, да и чужие — побоятся. Это трудно объяснить, но эйниты находятся неком симбиозе с переплетениями энергетических линий Вселенной, и нападение на общины может вызвать глобальные нарушения причинно-следственных связей. В энциклопедии написано, что эйнит энергетически стоит МЕЖДУ причиной и следствием. Их обычно вообще стараются не трогать. Мы их и не трогали. Просто поставили рядом госпиталь.

Однако, религия эйи такова, что адепты не умеют оставаться равнодушными к раненым. Чужая боль для них — личное страдание, пусть даже мучаются враги. Враги — дело временное, жизнь во Вселенной — бесценна.

И они пришли в госпиталь. Первыми и к самым тяжелым больным, как и положено, высшие адепты. Двое мужчин и необыкновенной красоты женщина. Я понимал, что, судя по положению в общине, эйнитке было уже далеко за сто, но это не мешало мне любоваться ею. (Я, кстати, и сам уже разменял тогда эту самую "первую сотню").

Да и не мог я больше ничего, разве что — любоваться. В день первой встречи я вообще полагал, что она мне снится.

Однако на следующее утро мне стало легче, что само по себе настораживало. Рана была серьезной (я хорошо разбираюсь в ранах), и я просто не мог так быстро пойти на поправку. Тем не менее, утром я открыл глаза и ощутил, что ожог, занимавший добрую треть тела, уже почти не болит. И что сознание уже не так одурманено обезболивающими препаратами. Моя грудь словно бы занемела и как-то в плане чувств — отдалилась от меня.

Я, честно говоря, решил по началу, что просто умер. Кто из нас знает, что там, за гранью? Но раненые склонны воспринимать смерть именно так — раз! и уже ничего не болит.

Я попробовал встать. Если бы я умер, это удалось бы, наверное, но… Я был слаб, как котёнок. За этими смешными попытками она меня и застала.

Она зашла об руку с молодым парнем — кровным сыном или сыном по общине — тогда мне было всё равно, а позже я не спросил. Я вырос среди экзотианцев и умел читать по их лицам: она была поражена и недовольна.

Я сидел кое-как на постели и пытался спустить ноги. Она уперлась в меня взглядом, я почувствовал его тяжесть… Это, как ни странно, придало мне сил. Сыграло чувство противоречия. Я не встал, конечно, но уселся, наконец, более или менее ровно.

Я понимал: она хочет сказать, что вставать мне нельзя. Но говорить со мной — ниже её достоинства. Ну, а я не обязан слышать её без слов. Я вообще не обязан понимать экзотианцев. Я — тупой и бесчувственный солдат Империи.

Перевел дыхание и заставил себя встать. Боль, наконец, вернулась ко мне, и я ощутил себя живым.

Её лицо изменилось от внутреннего напряжения. Она пыталась помешать мне, проявлять волю, но делала это слишком осторожно, а я шёл напролом.

— Вот вы какие, — всё-таки сказала она раздражено. — Сядь, ты, мальчишка!

— Ну, не такой уж и мальчишка, — усмехнулся я и сел. Колени подогнулись.

Она, конечно, видела мой возраст, но — сколько тогда ей самой?

Религия эйнитов удивительна. Они относятся к дару жизни, как к высшему дару. Трепетнее, чем в иных религиях к богу.

Я сидел и тяжело дышал, чувствуя, как сознание покидает меня. Для неё терпеть такое мое состояние было пыткой.

Она кивнула юноше, и тот силой уложил меня в постель. Впрочем, много сил ему прилагать и не понадобилось, всё, что держало меня в вертикальном положении, относилось, скорее, к области воли.

Эйнитка склонилась надо мной, положив руки мне на грудь, (я не почувствовал их веса), и стала говорить с моими ранами. Я ощущал, что она говорит именно с ними: тело моё откликалось на её голос, успокаивающие волны пробегали по коже, холод сменялся теплом и снова превращался в холод… Мне стало легче.

— Только посмей подняться ещё раз! — сказала она.

Эйниты не знают обращения на "вы", но её манера говорить не казалась мне смешной. Властной — да. Она привыкла командовать, это чувствовалось.

— Я приду вечером, — сказала она. — А ты — если хочешь жить — будешь лежать.

Я прикрыл глаза, не в силах сопротивляться. Вечером так вечером.

А потом лежал и думал о том, как она пахнет и какие у неё удивительные глаза. Совершенно нечеловеческого цвета.

Сначала я раздражал её. Моя воля была для неё чем-то чужим и незнакомым. Я разрешал ей только разговаривать с моими ранами, не пуская её глубже в сознание. Я знал, что она не причинит мне вреда, просто сделает так, чтобы выздоровление шло быстрее. Но что-то мешало мне довериться ей полностью.

Айяна сердилась. Однажды, когда она была вымотана работой с другими ранеными, а я не вовремя открыл глаза, нечаянно нарушив её сосредоточенность, она чуть не влепила мне пощёчину. И, испугавшись собственного гнева — заплакала.

Это видел только я. Краешек её словно бы залитого жидким серебром глаза наполнился влагой. Но, сопровождавший Айяну юноша, тут же оказался рядом. Он почувствовал, что ей плохо.

Она отослала его раздраженным жестом.

— Почему ты не хочешь, чтобы я вылечила тебя? — спросила она.

Я задумался.

— Ты хочешь войти в меня слишком глубоко, — я старался подобрать понятные ей слова. Хоть мы и говорили на одном языке, культуры за нами стояли разные. — Я не мальчик, как ты говоришь. Мне больно понимать, что кто-то, походя, разделит со мной мои мысли и чувства. Не увидев за ними меня.