Битва за Землю (СИ) - Сухов Александр Евгеньевич Страница 30

Все это наслоилось на воспитанное под влиянием отца Тараса небрежение к москалям. Это вечное брюзжание вороватого заведующего колхозным складом о том, что русские грабят Украину без зазрения совести, не давая взамен ничего, заложили в его душе ту гниль, что в конечном итоге могла привести к ужасной катастрофе.

Перед моим внутренним взором промелькнули извлеченные из головы сидящего передо мной человека, картины разрушенного Крымского моста, пылающие корабли на рейде Севастополя, сам город русской морской славы обагренный заревом многочисленных пожаров и десятки тысяч его жителей, мечущихся в попытках спастись от неведомой угрозы. Стертые с лица Земли Донецк и Луганск. Далее на месте Москвы я увидел огромную бурлящую яму, постепенно заполняемую водой — следствие серии ударов тяжелого курсового орудия боевого корабля, многотонные снаряды которого способны проломить мощную планетарную кору.

— Ну и тварь же ты, Тарас, — глядя в испуганные глаза бывшего товарища, спокойным голосом сказал я. — Вот скажи, для чего ты все это затеял? Если бы в свое время мне не пришла в голову умная мысль внедрить блокирующие протоколы в Искины наших кораблей, там внизу погибло бы огромное количество народа. Неужели ты надеялся как-то избежать наказания?

— Гром, сам не знаю, как такое получилось, — избегая смотреть мне в глаза, попытался извернуться Тарас, — злость за поруганную честь моей родной Украины, за Крым, Донбасс…

— Патриот, значит? — зло усмехнулся я. — Нет, Тарас, ты не патриот, ты сука. После своих «подвигов» ты планировал направить рейдер на Солнце, а сам прятаться на Земле, прихватив десять тонн золота, пятнадцать тонн палладия и три тонны платины, что каким-то чудесным образом вдруг оказались на борту твоего кораблика. М-да… и зажил бы герой Украины Тарас Гармата где-нибудь у теплого моря-окияна с такими-то деньжищами, да еще с нейросетью в башке весело и счастливо. И его не мучали бы картины сожжённых городов и гибели миллионов людей.

— Но, командир…

— Я тебе больше не командир, ты мне не подчиненный. Да, ты не успел ничего сделать, но это ничуть не умаляет твоей вины. Я — псион, и тебе это хорошо известно, поэтому вся твоя гнилая сущность сейчас у меня перед глазами. Ты предатель, переметнувшийся на сторону фашистской сволочи…

Тарас меня попытался прервать: — Они не фашисты… — но я не позволил, взмахом руки прервал оппонента.

— Государство, расстреливающее по ночам своих же мирных граждан в их собственных домах из орудий крупного калибра, государство, позволяющее безнаказанно сжигать инакомыслящих — это ли не проявление фашизма?! Ты же видел факельные шествия с портретами верных прислужников Гитлера во Львове и многих других городах! А свастика на одежде твоих земляков?! Разве все это не фашизм в чистом виде?! — Откинувшись на спинку кресла, я немного помолчал, глядя на потупившего взор Гармату, затем более спокойным тоном продолжил: — Вообще-то мне похер, что носят твои земляки и каким идолам поклоняются. Я в принципе не собирался вмешиваться во внутриполитический конфликт на Донбассе — там говна хватает с обеих сторон. Но, я никогда не прощу Украине и украинцам откровенное предательство памяти наших предков, сложивших голову на фронтах Отечественной Войны. Не прощу памятники красноармейцам и командирам, уничтоженные вандалами, возомнившими себя Пупом Земли. И я презираю то молчаливое большинство чистоплюев и трусов, что склонили головы под властью откровенного дерьма в ожидании очередной порции печенек от западных покровителей.

— Получается, ты ненавидишь Украину и украинцев! — гневно выкрикнул Тарас, уставившись в меня горящим взором фанатика.

— Презираю, не значит, что ненавижу. Расскажу тебе историю двух разных людей. Мой отец перед самой войной в сороковом году поступил в артиллерийское училище. Осенью сорок первого всех их, тогда еще слушателей второго курса, направили на оборону Москвы. Выжил едва ли не единственный со своего учебного взвода. Затем воевал сначала командиром расчета сорокапятки, к концу войны командовал батареей тяжелых гаубичных орудий. Войну закончил в Вене в звании капитана. Был неоднократно награжден боевыми орденами и медалями и за всю войну не получил ни одного существенного ранения. Контузило пару раз, но как он сам выражался: «без проникающих и отрывающих конечности». После войны вернулся в стены училища, по окончании учебы продолжил службу в Армии, дослужился до полковника. Второй человек сейчас находится в медицинском блоке «Следопыта». Зовут его Слава Кудрявцев — мой земляк. По окончании танкового училища он был направлен в Афганистан командиром танкового взвода. Первый бой, танк подбит, Славка выжил один из всего экипажа. Вернулся домой, прозябал безногим инвалидом с обожженным лицом. До Перестройки где-то трудился, короче пытался как-то устроиться в жизни. Потом стал никому не нужен, кроме престарелой матери. К моменту нашей встречи практически спился. Так вот, я тебе это все рассказываю не для красного словца, чтобы похвастаться отцом-героем и знакомством с самоотверженным страдальцем, принявшим бой, чтобы дать возможность спастись экипажам других танков своего взвода. Этих двух людей объединяет неведомое многим, тебе в том числе понятие «совесть». Батя, когда его спрашивали о войне, впадал в глубокую меланхолию. О причинах столь странной реакции он поведал мне лишь однажды: «Стыдно мне, Андрюха, многие мои товарищи, с которыми делил последние корку хлеба и табак остались лежать в земле, а я вот — весь из себя целый и здоров как бык». Славка заливал горе вином, тоже стыдился, что живой остался.

— Ну и причем все эти истории, Гром? — Тарас посмотрел на меня непонимающим взглядом.

— Память, Тараска, память. Потерявший или предавший память, теряет совесть. Твои земляки в погоне за обещанными благами в большинстве своем предали память о своих великих предках и возвеличили тех, с кем Ковпак, Кожедуб, Рыбалко и многие другие настоящие герои Украины срать на одном кукурузном поле не сели бы ни при каких обстоятельствах. — Я посмотрел на тупо пялящегося на меня бывшего товарища. — Ты так ничего и не понял. Не захотел понять.

— Что со мной будет, командир!

— Мелкий ты человечишка, Гармата. Не так давно планировал стереть с лица Земли миллионы людей, теперь трясешься за свою жалкую жизнь. Не бойся, убивать тебя никто не собирается, но так просто отпустить было бы ошибкой. Я сотру память о годах твоего пребывания в корпорации «Русь», затем наложу ложные воспоминания, будто ты все время жил, работал и учился на одной из станций империи Аратан. Я оставлю тебе продвинутую нейросеть вместе с имплантами, навыки инженера будут сохранены, однако пилотом больших и средних кораблей тебе более не бывать — эти знания вместе с тактическими и стратегическими навыками будут, для твоего же блага, навсегда удалены из твоей памяти. Пока полежишь в капсуле медицинского блока под наблюдением Искина. С первой оказией будешь выдворен за пределы Солнечной системы. Миллиона кредитов Содружества тебе хватит на обустройство, потом начнешь сам зарабатывать. Нашу беседу в данный момент наблюдают твои бывшие товарищи, можешь им что-то сказать на прощание.

Не проронив ни слова, бывший капитан одного из тяжелых рейдеров моего флота понурил голову и в сопровождении двух боевых андроидов направился к выходу из кают-компании. Сейчас его определят в медкапсулу, займусь им позже непосредственно перед отправкой в Содружество.

Почему я поступил с этим человеком столь мягко? Во-первых, он хоть и собирался совершить самое массовое убийство людей за всю историю Земли, все-таки не смог воплотить эти планы в жизнь. Во-вторых, определенная доля его вины лежит непосредственно на мне — не доглядел. Расслабился, проявил деликатность, мол нехорошо копаться в мозгах единомышленников.

Придется устранять данный перекос. В самое ближайшее время пообщаюсь в приватной обстановке с каждым членом своей команды, на предмет выявления и искоренения любой крамолы в наших славных рядах. Парням все объясню, надеюсь поймут и воспримут правильно. Ну не имею я права рисковать своими планами в отношении Надежды, и безопасностью родной планеты, тем более, не имею права рисковать.