Джеймс Госс - Мертвецы зимы Страница 37

— Вот как, — хмыкнул Рори.

— А как же ТАРДИС? — спросила я. — Она вернется к нам?

— О, конечно, она вернется. Думаю, она уже в пути, как последняя электричка.

— Надеюсь, — улыбнулась я.

— Ну, в другом случае нам придется здесь задержаться и подыскать работу, — невозмутимо сказал он.

Мы изумленно уставились на него.

— Ну, не в этой клинике, — смутился Доктор. — И не во Франции. И ненадолго. Нет.

Затем он принялся раскачиваться на своем стуле, до тех пор, пока тот не опрокинулся.

— Вот и результат, — сказал он.

Письмо от Марии

Сент-Кристоф,

9 декабря 1783

Милая мамочка!

Доктор прогнал всех монстров. Могу ли я теперь вернуться домой? Я так скучаю. Я решила, что назову щенят Эми и Рори!

Здесь так тихо теперь, не слышно ничего, кроме кашля. Мне так одиноко, тем более что Доктор, Эми и Рори собираются уезжать. Я не хочу оставаться тут одна.

Любящая тебя Мария.

Письмо от мистера Невилла

Сент-Кристоф,

9 декабря 1783

Дорогой Октавиус!

У меня есть для тебя, старый плут, и хорошие новости, и плохие.

Плохая новость — целительный эффект проходит. А хорошая новость — что я не вернусь домой. Таким образом позволив тебе избежать моего гнева и порки, которых ты заслуживаешь.

Я решил провести остаток своих дней здесь в Сент-Кристофе — здесь неплохая атмосфера и я даже завел себе друзей. Здесь я наконец-то обрел покой и хорошую компанию, хотя сейчас я не так часто могу позволить себе прогулки по берегу моря.

Зима тут хорошая — холодно, но сильных морозов нет, и иногда снег красиво ложится на море. Девушка-иностранка снова разговаривает со мной, а врач, который всем тут заправляет, в общем-то неплохой малый. Заслуживает еще одного шанса. Кто знает, может, я еще увижу весну…

Твой покорный слуга Генри Невилл

Дневник доктора Блума

9 декабря 1783

Раздался стук в дверь. Когда я крикнул: «Войдите!», вошел Доктор с чайным подносом.

— Доброе утро, доктор Блум! — сказал он.

Я не ответил, продолжая смотреть на море.

Он заговорил снова.

— Прошу еще раз прощения за то, что произошло с вашей женой.

— А я прошу прощения за то, что стрелял в вас, — ответил я.

— Ну вот и славно, — Доктор с грохотом поставил поднос на стол. — Значит, мир. Мы квиты.

Вот он, человек, который убил мою жену. Сидит напротив меня и улыбается. Но я же убил его. Решился на преступление. Нажал на курок. Заранее смирился с последствиями… И вот он, живехонек!

Доктор протянул мне бокал с чем-то. Это был не чай.

— Вы в шоке, — сказал он мягко. — Думаю, это бренди или шерри. Попробуйте, это вкусно. И коричневого цвета.

Взяв бокал, я отхлебнул из него, но мои руки сильно дрожали. Я поставил бокал на стол.

Доктор сидел передо мной, глядя мне в глаза. Совершенно не моргая.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Знаете ли, я мог бы свалить всю вину на князя Бориса… Он здорово манипулировал всеми нами. Превосходный стратег. Но я-то думал, что поступаю правильно… В любом случае…

— Она была моей женой, — всхлипнул я.

Доктор покачал головой и повторил свою ложь. Что она была ненастоящей. Что та, которая любила меня на протяжении этих месяцев, была иллюзией, выдумкой. Созданной, чтобы контролировать меня, заставить поверить существам из моря… Ложь. Я знал Пердиту. Лучшую из женщин, что когда-либо любили меня.

Не могу поверить, что она ненастоящая.

— Вам нужно время, чтобы это осознать и смириться, — сказал Доктор.

Я заметил, что солнце уже садится. Зимой дни такие короткие.

— Я знаю, что вы обо мне сейчас думаете, — сказал он так тихо. Его голос, созданный для смеха и радости, звучал так, словно ему не так часто приходилось это делать. — Я хочу рассказать вам историю о человеке, который путешествует, и делает жизнь лучше, куда бы ни приехал. Нет, нет, это не я. Того человека не существует. Хотел бы я, чтобы он существовал, — он улыбнулся. — Я бы верил в него.

Он похлопал меня по колену.

— Я просто стараюсь делать всё, от меня зависящее. Изо всех сил. Совсем как вы — вы просто чудесны, делаете такие потрясающие вещи. Люди, подобные вам, скоро уничтожат эту ужасную болезнь, но не вы. Это не значит, что вам не надо бороться. Просто всему свое время. Спустя сто лет места, подобные этому, появятся повсюду, и люди поймут механизм этой болезни. Но этого не случится, не будь таких как вы, реально делающих что-то, а не говорящих несчастным больным, что они вампиры, не заставляющих их пить смолу и так далее…

Он помолчал.

— Я был так близок к победе, — сказал я голосом, в котором не было ничего, кроме надежды.

— Я знаю, — кивнул он. — Но на самом деле не были. Вы просто бежали вслепую и попали в тупик. Со всеми случается. Вы думали, что лечите напасть, но вместо этого случайно выпустили в мир нечто еще более страшное. Причем из самых лучших побуждений, — он вздохнул. — Ненавижу такие вот дни.

— Неужели ее нельзя воскресить? — спросил я.

Доктор покачал головой.

— Вы питали ее, а она — вас.

— А что будет с моими пациентами?

Встав, он выглянул в окно.

— Неплохая погодка для зимы, не находите? Довольно мягкий климат, так и должно быть. Как раз то, что надо.

И я понял, что это и было лучшим ответом на мой вопрос от этого странного человека.

Он, склонившись, начал перебирать бумаги на моем столе, приводя его в порядок. И внезапно замер, держа в руках исписанный лист бумаги.

— Что это? — спросил он.

— А на что это похоже? — вопросом на вопрос ответил я.

Он начал вытаскивать лист за листом из аккуратной стопки. Стопки писем.

— Это от Марии? — улыбнулся он, просматривая их. — Это ведь она написала? О, благослови ее Бог. Она так мила и умна для одиннадцатилетней. — Он углубился в чтение. — Нет, всё происходило совсем не так, она не поняла… и еще она неправа: галстук-бабочка — это круто.

Помолчав, он уставился на меня.

— Вообще-то нехорошо читать чужие письма, — упрекнул он, прежде чем продолжить чтение.

— А я и не читаю, — ответил я. — Давно уже не читаю.

— Тогда зачем вы их здесь храните? — сердито спросил он. — Почему не отправили их ее матери?

Я покачал головой.

— Боюсь, этого не стоит делать.

Доктор замер с поднятой рукой.

— Почему не стоит?

Я начал, тщательно подбирая слова, словно прокладывая дорогу на скользком льду.

— Дело в том, что мать девочки больше не желает вступать с ней в контакт.

— Что?! Она ее бросила? — Доктор был просто взбешен. — Родная мать бросила ее только за то, что она больна? Это бесчеловечно! Больная девочка не должна быть сиротой!

— Она не пациентка, Доктор, и ничем не больна, — вздохнул я, сделав паузу прежде чем продолжить. — Больной была ее мама.

Доктор замер с раскрытым ртом. Вытащив еще одно письмо, он начал читать его вслух: «Я чувствую себя лучше… почему я здесь? Когда ты заберешь меня домой?»

Я вспомнил тот ужасный день, плачущую женщину, полностью готовую к путешествию, и Марию, прыгающую рядом в предвкушении возвращения в Париж.

Ее мать встревоженно и выжидательно посмотрела на меня. Я подошел ближе.

— Мария, солнышко, мне кажется, у тебя повышенная температурка, — я коснулся лба ребенка. — Ну да, немного повышена. Мне очень жаль, но я просто не могу, не имею права отпускать тебя в такое далекое путешествие вместе с мамой. Для твоего же блага. Не сейчас.

— Но мама! — запротестовала Мария, не замечая выражения лица матери.

Девочка заплакала. Тут же к ней подбежала моя любимая Пердита.

— Ну тише, тише, Мария, успокойся, — сказала она. — Мы очень волнуемся за тебя — этот грязный воздух Парижа, знаешь ли… Ничего хорошего. Так нельзя. Я вынуждена запретить тебе ехать. Ты останешься здесь, до тех пор пока окончательно не поправишься.

— Мадам Блум права, — кивнула мама Марии, ее глаза блестели от слез. — Тебе лучше остаться.

Она помолчала, раздираемая сомнениями.

— Я думаю, думаю, что ей лучше остаться, так, доктор Блум? — спросила она.

И нерешительно отступила на шаг.

Моя Пердита кивнула, крепко обхватив Марию за плечи, пока ее мать не села в экипаж и не уехала.

Последними словами Марии к матери было:

— Я буду писать тебе, мамочка! Можно?

Я с невыразимой грустью вспомнил все это.

— Ее мать была одной из моих первых пациенток, Доктор, — начал я. — Как только она поправилась, она решила бросить Марию. Это было самым лучшим выходом для нее, уехать от нее как можно дальше, от всех страданий и боли. Это было слишком сильным ударом для нее.

Голос Доктора был так глух и печален.

— Мария ничего не знает, не так ли?