Ольга Чигиринская - Сердце меча Страница 38

В отличие от других домов, к которым человек принадлежал уже в силу того, что родился на той или иной планете, дома Рива и Кенан больше чем наполовину состояли из пришлецов — слишком гордых, рисковых, необузданных, чтобы вписаться в жизнь Вавилона; слишком амбициозных, чтобы застрять в планетарной гвардии. По странному капризу природы большинство пилотов были именно такими людьми. Впрочем, почему «странному» и «капризу»? Даже у крыс, говорят, есть прирожденные разведчики-первопроходцы, которым не сидится в теплом вольере — какими же свойствами характера должен обладать человек, осязающий и преодолевающий невероятные пространства зримой Вселенной? Как тот, кто протягивает свою душу между двумя звездами, провешивая ее в глухой пустоте дискретного пространства, может быть прагматичным домоседом и резонером?

Но все это, хотя бы в общих чертах, Дик знал и прежде, а не знал — так догадывался. Но Моро сообщил ему и кое-что еще, оказавшееся новым. Дом Рива до того представлялся ему неким монолитом потомственных вояк, безжалостных расхитителей незаселенных и заселенных миров. Но, по словам Моро, большую часть людей Рива и Кенан составляли присоединившиеся — как он в свое время.

— В юности, когда душа рвется на поиски приключений, кажется нелепым похоронить себя на такой планете как Мауи, — сказал он. — И вот ты поднимаешься на станцию, покупаешь место на корабле до Тайроса и присоединяешься к Рива. Пять или десять лет прыгаешь к черту на рога, высаживаешься на планеты, о которых никто и не слыхал, ковыряешься в земле, бывает, неделями не вылезаешь из скафандра, цапаешься с рейдерами, сам пиратствуешь помаленьку — и со временем начинаешь понимать, что нет во всей Галактике планеты прекраснее, чем Мауи… И с этим пониманием возвращаешься. А мне повезло вернуться прежде, чем началась война с Кенан.

— Сколько же вам лет? — удивился Дик.

— Сорок два. Что, не выгляжу? — Моро улыбнулся. — Гены шедайин, как у твоей доминатрикс.

— Только ворованные, — уязвил его Дик.

— Я не просил своих предков их воровать, — спокойно парировал Моро. И, увидев, как напряжен собеседник, добавил: — Я не был на Сунасаки, Дик.

— Чем докажете?

— Ничем. Только мое слово. Но подумай сам — я мог бы вообще не говорить, что когда-то имел какое-то отношение к Рива, чтобы не смущать тебя. Но я вижу, что тебе интересна эта тема… Ты все еще хочешь мстить?

— Что толку, — глухо сказал Дик. — Раньше я думал, что нужно только найти выродков, где они там зарылись, и раздолбать. Молился о том, чтобы это случилось, когда в Синдэне буду я. А сейчас я узнал, что выродки-то, может, уже разбежались по всему Вавилону. Как же мы соберем их всех в одном месте, чтобы раз и навсегда с выродками покончить? Теперь выходит, что выродком может оказаться любой вавилонянин.

— Не любой. После гражданской войны большинство таких, как я, оставило Рива. Это, кстати, было одной из причин их поражения в войне с Доминионами — им пришлось воевать не своими силами, а такой способ был для них непривычен. Рива чем-то походят на Синдэн — короткие, точечные операции, типа «ударь и беги». С управлением мобилизованной армией они не справились.

Дик заставил себя проглотить возмущенный возглас — и услышал нечто, от чего его сердце просто встало поперек груди:

— Если бы ты родился в Вавилоне, ты был бы среди тех, кто примкнул к дому Рива на всю жизнь.

— Неправда!

— Правда. Ты пилот по рождению — или, если хочешь, от Бога. Любого мира тебе будет мало.

— Я не убийца.

— Ты уверен?

Дик опустил ресницы.

— И потом, вопреки твоим представлениям, там хватало таких, кто ни разу в жизни не поднял руки на человека. Странствия интересовали Рива гораздо больше, чем война. Знаешь, на Старой Земле в древние времена были люди, называвшиеся норманнами. Их суровая земля не могла прокормить всех, кого производили чрева их женщин — и они уходили в море. Каждый мужчина их народа, если он был не трус, хотя бы раз в жизни ходил в вик, в военный поход за богатой добычей. Но сам поход, приключения и слава, волновал их куда больше, чем деньги. Они становились открывателями новых земель и основателями королевств. Они первыми пересекли великий океан. Они были ужасом южных королевств, в церквях тогда возглашали молитву: «Господи, спаси нас от гнева норманнов». Но именно их потомки первыми пошли в столь любезный твоему сердцу Крестовый Поход. Их кровь текла в жилах Готфрида и Танкреда. Вот, почему мне кажется, что, родись ты в Вавилоне, ты был бы Рива. Тебе не нашлось бы места больше нигде.

В этом была немалая часть правды. Дик не представлял себе жизни на планете. На любой. Не представлял себе жизни без прыжков от звезды к звезде. Дневное непрозрачное небо Мауи угнетало его — поэтому он любил ночи, когда видны звезды. И неужели в Вавилоне для таких, как он, и в самом деле не было другого пути, кроме как идти в пираты и убийцы?

Моро словно почувствовал что-то и, оторвавшись от своей работы (они вместе ухаживали за бустером, меняя удобрение в лотках), чуть наклонился, чтобы заглянуть Дику в глаза.

— Я понимаю, какую боль причиняю тебе, Львиное Сердечко, — сказал он. — Но и ты пойми: Рива не сводятся к тому, что они сделали на Сунасаки. Они — люди из плоти и крови, а не исчадия ада — и если ты готовишь месть, ты должен об этом знать. По большому счету, они сделали одну большую ошибку: попытались удержать захваченную власть, вместо того, чтобы отступиться от нее. Это послужило причиной всех дальнейших ошибок… и преступлений. Они боялись, что если они оставят безнаказанной Сунасаки — против них взбунтуется весь Вавилон. Вспомни о своем великом тезке, который без всякой жалости приказал перебить несколько тысяч пленных, когда Саладин стал тянуть с переговорами. А ведь ты не стыдишься из-за этого своего имени, и имени своего любимого корабля. Ты скажешь мне: Ричарда нельзя свести к этому приказу — как нельзя его свести к фамильной гневливости или к однополой любви. Но ведь и Рива не сводятся к резне в Курогава. Будь справедлив в своей ненависти, Дик. Ненавидь их за то, что они сделали с твоей семьей и твоей жизнью. Но не за то, что они исчадия ада — хотя бы потому, что это неправда, — с последними словами он поднялся и легким хлопком по плечу вернул Дика к работе.

Вечером, укладываясь спать, Дик сказал Рэю:

— Вы были правы, мастер Порше. Когда-то он служил Рива.

— Еще бы, — тихо прогудел морлок. — Туртана Рива я узнаю по запаху, за пять миль.

— А почему вы не скажете капитану?

— А зачем? Вы знаете, сколько людей Вавилона прошли через дома Рива и Кенан? Кенанцы были еще хуже — они поклонялись бесам и приносили им в жертвы сердца врагов. Раз ваша инквизиция отпустила его — чего я буду встревать? Доносчиком я сроду не был.

Глаза Дика привыкли к темноте, и теперь он различал на фоне стены профиль Рэя.

— Вы принадлежали им, мастер Порше. Какие они были, эти Рива?

— Почему были? Они и сейчас где-то есть. До сих пор не найдена Картаго. Что, интересно сличить мой рассказ с его словами? Ладно, мастер Суна. Мы умели сочинять песенки, но не знали, что такие люди называются поэтами. Рива в странствиях и в войне — поэты, если такое бывает. После драки они сходились и обменивались сложенными стихами, но и сама драка была как стихи. Выйти двумя штурмовыми катерами против линейного корабля и победить его… или не победить… Это было красиво. Я там был морлок, грязь под их ногами — но я гордился тем, что я грязь под их ногами, а не под чьими-то еще. Боевой конь ставит себя выше не только рабочей коняги, но и ее хозяина. Весь Вавилон — большой кусок дерьма, и тот, кто уходит туда из дома Рива — достоин сожаления, а тот, кто никогда не хотел подняться к звездам и рвануться в неизведанное — тот просто грязь. Они презирали богатство. Корабли должны быть самыми лучшими, морлоки — самыми тренированными и сытыми, одежда — удобной и красивой, жилье — теплым и просторным, а остальное — грязь. Сегодня надеть на себя золотое запястье, завтра подарить его девке. Старые морлоки рассказывали мне, как Солнце вызвал к себе во дворец тайсегуна, который был прежде Темного Шнайдера. Экхарт Бон, тайсегун Рива, одел двух своих телохранителей в самую новую и дорогую наноткань, украсил их золотом и драгоценными каменьями, а сам шел с ними одетый в черное хлопковое кимоно. Он уже знал тогда, что Кенан вытребовали у Солнца его голову, и показывал свою смелость и свое презрение к карманному царьку Адевайль. Весь двор и сам Солнце был одет в то же самое, что и два морлока-охранника… — Рэй засмеялся. — Хотите знать, какие они, мастер Суна? Они — лучшие. Они сожрали мою жизнь, сделали меня чудовищем — но я почти не в обиде.

— Мастер Порше, вы… ненавидите их?

— Конечно. Но не за то, за что вы думаете. Когда в Синдэне я понял, что я человек — я понял и то, что заслужил разделить славу Рива. Но Рива не дали бы мне разделить ее. Мы дрались и умирали ради этой славы вместе с ними — а слава вся доставалась им. У меня не было даже имени, которое я мог бы выкрикнуть в лицо врагу прежде чем убить или умереть. Вот, за что я ненавидел Рива и ненавижу их до сих пор.