Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна Страница 43

— Еще бы ты бегал! Я не знаю, чем ты его купил, но он относится к тебе совершенно попустительски.

— Ничего себе попустительски! Пять дней на КТА! И еще пять дней впереди.

— Угу! Пытки инквизиции. На КТА людей держат месяцами. И не только на КТА.

— Пять дней — тоже не подарок.

— Сядь и успокойся, — сказал Хазаровский.

Я даже не заметил, как встал. И, правда, я стоял возле кресла и опирался о спинку.

Сел.

— Во-вторых, — продолжил Леонид Аркадьевич, — ты должен был вернуться в порт, как только услышал штормовое предупреждение.

— Это было совершенно невозможно.

— Да? Почему?

— Марина бы обиделась.

— И что? Зато ты бы не подверг ее жизнь опасности.

— Я контролировал ситуацию. Все живы.

— Ситуацию там ветер контролировал. Ты попер в открытое море в шестибалльный шторм! На двухместной яхте.

— Как только стало действительно опасно, я повернул.

— Ты повернул, когда тебе хозяева яхты приказали повернуть.

— Я бы и сам повернул. Между прочим, я знал, что меня арестуют.

— Тебя не арестовали, тебя задержали. И, вместо того, чтобы сидеть под замком ты распивал чаи с шерифом Аркадии. Не знаю, чем ты его купил…

— А я знаю. Я знаю, чем я его купил, Леонид Аркадьевич. Честностью! Сказал и сделал.

— Тогда ответь мне честно еще на один вопрос.

— Да.

— Это правда, что Марина тебя уговорила идти в Белый Риф, несмотря на шторм?

— Я сам принимаю решения.

— Это честный ответ?

— Да.

— Что она тебе сказала? Что в Аркадии тебя арестуют?

— Я это и сам знал. И это было совершенно неважно.

— Что ты трусишь?

— Я не трушу.

— Вот именно. И поэтому пошел в Белый Риф, чтобы доказать, что не трусишь.

Я молчал.

— На «слабо» берешься с пол-оборота, — усмехнулся Хазаровский. — Мне конечно приятно, что моя дочь столь виртуозно загнала под каблук сына Анри Вальдо, но мне бы хотелось, чтобы рядом с ней был человек, на которого можно положиться, а не пылкий мальчишка, которым она вертит, как хочет.

— Не вертит, — не очень уверенно сказал я.

Хазаровский пожал плечами.

— Так, о деле. У тебя три нарушения. Поехал в Белый Риф без разрешения — раз, не вернулся в порт после штормового предупреждения — два, пошел в шторм в Белый Риф, хотя тебе шериф сказал идти в Аркадию — три. Для перевода в ПЦ достаточно было одного.

— Старицын сказал мне ехать завтра в Открытый Центр, никаких изменений. А вы некомпетентны в данном вопросе, Леонид Аркадьевич. Здесь Олег Яковлевич принимает решения.

— Наглости у тебя не убавилось после пяти дней на КТА, — заметил император.

— Думаю, что моей «наглостью» Старицын не занимался.

— Правильно думаешь. «Некриминальная особенность личности». Они это бесплатно не лечат. Я поговорил с ним, естественно. Он долго мне рассказывал, как все замечательно, и мы пришли к некоторому компромиссу. Так что завтра ты действительно едешь в ОПЦ. Но там будет ряд сюрпризов.

Эти таинственные сюрпризы здорово отравили мне воскресенье. Точнее мысли о них. Внешне все выглядело вполне радостно. Мы с Мариной полетали в горах на планере, и нас даже никуда не отнесло. Погода была тихой и солнечной, так что пленка на крыльях исправно вырабатывала электричество, мы легко поднимались над облаками и спускались в долины, и даже ветер нам бы не помешал.

Ровно в семь вечера я открывал свою комнату в Открытом Центре.

В шкафу меня ждали мои вещи и чистый комплект местной одежды.

Я переоделся. На этот раз это вышло проще, почти без насилия над собой.

Старицын не заставил себя ждать.

Вошел, посмотрел на меня, улыбнулся.

— Артур, вы меня радуете. Скоро вас надо будет отпускать за примерное поведение.

— Не отказался бы, — заметил я.

— Вы ужинали?

Всеобщий интерес к степени наполненности моего желудка начинал меня смешить.

— Вопрос чисто медицинский, — сказал он.

— Нет, — признался я.

— Хорошо, здесь поужинаете.

Я тогда не осознал, что значит «здесь».

Старицын водрузил на столик прозрачный пакет. Там был не совсем стандартный набор: к «антенне» прибавился катетер, ярко-оранжевый свернутый в рулон жгут с белой пластиковой пряжкой, трубка и пластиковая емкость для капельницы. Это сюрпризом не было. Про «прокапать» он предупреждал.

— Артур, ложитесь, руки давайте. Обе. Через минуту начнем. Ничего страшного абсолютно.

Он ушел в ванную мыть руки. Было слышно, как течет вода.

Вернулся, надел перчатки. Дезинфицировал мне кожу. И игла для связи с биопрограммером вошла в вену правой руки.

Было почти не больно.

С катетером он провозился чуть дольше. Наложил жгут сантиметров на десять выше локтя с другой стороны. Обработал кожу антисептиком. Прижал вену пальцем и ввел катетер. Маленькую прозрачную емкость у конца иглы заполнила кровь.

— Все, — сказал он.

И снял жгут.

— Мне отец рассказывал, что у него все вены исколоты, найти невозможно, — заметил я.

— Показывал? — поинтересовался Старицын, укрепляя бутыль с КТА.

— Нет.

— Угу. Ройтман катетеры не умеет ставить.

Он присоединил трубку к катетеру и что-то повернул у бутылки.

— За девять с половиной лет можно посадить вены и умея ставить катетеры, — заметил я.

— Реально меньше трех. Девять там делать нечего. Даже в случае Анри Вальдо. Лечение заняло меньше трех лет. Остальное время его просто держали взаперти. И не по воле психологов. Так что ситуация с его венами, думаю, далеко не такая аховая.

— Олег Яковлевич, а что за сюрпризы меня здесь ждут, о которых вы договорились с императором?

— Да, ничего страшного: небольшая экскурсия в ПЦ.

— Понятно. Я, признаться думал, что решать эти вопросы не в его компетенции. Даже сказал ему об этом.

— Золотые слова. Совершенно не в его компетенции. А вам, Артур, ничего не понятно. Действительно экскурсия. Мы там ничего делать не будем. Максимум ноотроп прокапаем, под занавес. Одна ночевка и неполный день. Место конечно депрессивное, но вы будете в таком состоянии, что все легко пройдет. Он настаивал, чтобы мы вас туда отправили на неделю. Пришлось убеждать, что это абсолютно неразумно. Все равно, что с легкой простудой отправлять к хирургу. Он не понимает, чем отличается жесткая психокоррекция от обычной, которую делают в Открытом Центре. Я говорил, Ройтман говорил. И о компетенции вспоминали, не беспокойтесь.

— Какая борьба из-за моей скромной персоны! Я бы и на неделю съездил.

— Вы бы съездили, не сомневаюсь. Только это вредно. Представляете, мы вас туда отправляем. Я что вас на неделю должен передать другому специалисту? Да он только неделю будет входить в курс дела! По жесткой психокоррекции специалист, которая вам совершенно не нужна. Или мне с вами ехать? Но я здесь работаю. Там своя специфика. Уже мне надо будет входить в курс дела. Так что экскурсия на один день. Это даже интересно, уверяю вас. Покажем бывшую камеру вашего отца.

— А камеру, где казнили?

— Пожалуйста. Правда, там биопрограммер демонтирован, а так все, как было, как в музее.

— А камеру Хазаровского?

— Не вопрос, конечно. Там у двери мемориальная доска висит.

У меня начинала кружиться голова. Я посмотрел на емкость с препаратом: осталась где-то половина.

— Голова кружится? — спросил Старицын.

— Да.

— Все нормально. Так и должно быть.

— Это КТА или биопрограммер?

— И то, и другое.

Когда препарат вылился весь, комната уже крутилась, не переставая. Я понял, что не смогу встать. Олег Яковлевич отсоединил трубку и закрыл катетер.

— Полежите минут пятнадцать, — сказал Старицын. — Моды абсорбируют препарат, и будет легче. Потом поужинаете.

— Я до столовой не дойду, — проговорил я.

Язык заплетался.

— И не надо. Я же сказал «здесь поужинаете».

— В камере?

— В комнате.

Ужин прибыл минут через двадцать. Старицын открыл дверь, и в комнату вплыл поднос, накрытый прозрачной пластиковой полусферой. Под ней угадывалась чашка чая и тарелка с рисом.