Александр Зорич - На корабле утро Страница 47

Этот великолепный монстр, принадлежащий к последнему поколению тяжелых авианосцев, успел повоевать с Конкордией в системе Вахрам, и, между прочим, следы его геройств до сих пор были различимы невооруженным глазом. Отремонтировать его по-человечески просто не успели…

Стометровая восьмигранная гайка носового радиатора-испарителя была усыпана крупными оспинами. Не иначе снаряд главного калибра с дистанционным взрывателем или осколочная боевая часть клонской ракеты «Аждат».

Но ладно бы испаритель. Центральная левобортовая цитадель ПКО – одна из шести придававших «Славе» его неповторимый силуэт – была заштопана внахлест пятью дюралевыми пластырями. Вид у всего этого был безобразно неряшливый, но, как ни странно, по-своему боевитый.

«Слава» появился не один, авианосец сопровождали два фрегата. Причем оба держались у «Славы» под брюхом, как рыбы-прилипалы подле акулы.

Оно и понятно. «Слава» был знаменит феноменальной плотностью зенитного огня в верхней полусфере, но достаточно плачевными возможностями самообороны подбрюшья. Фрегаты были призваны компенсировать этот недостаток.

И заключительный штрих – на носовой посадочной палубе «Славы» дежурила полная эскадрилья «Горынычей». А над кораблем шли два «Асмодея» с включенными радарами сверхдальнего обзора «Периметр-5».

«Да-а… Как видно, нападения ягну ждут по всем правилам… А значит, считают его более чем вероятным…»

Пилоты «Стрекозы» начали стыковочные маневры, втираясь в зазор между днищем «Славы» и фрегатами.

Авианосец сразу же уполз куда-то вверх, сопровождающие его фрегаты, в свою очередь, закатились под брюхо «Стрекозы».

Три минуты страха – и «папа» стыковочного тубуса «Стрекозы» повстречался с «мамой» одного из днищевых шлюзов авианосца.

Вдруг Комлев сообразил, что вот уже десять минут, как его сосед не проронил ни звука. А ведь сколько поводов предоставляла сама судьба! «За встречу с флагманом!», «За стыковку!», «За шлюз!»…

Юрий Андреевич сидел, отвернувшись к иллюминатору.

Комлев поднял фиксатор, благо теперь уже было можно, и тронул соседа за плечо.

Никакой реакции.

Только мерное, уютное сопение.

Комлев подался чуть ближе. Глаза полковника были закрыты. Полные губы причмокивали, словно приветствуя нечто далекое, призрачно-вкусное.

Что ж, полковник просто спал…

Когда открылся верхний люк и опустилась лестница, Комлев шустро покинул свое кресло и одним из первых поднялся на борт авианосца, в просторный «предбанник» стыковочного шлюза.

Он встал на отдалении, озирая рассеянным взглядом появляющихся из люка коллег.

Вот вышел Чичин, пошатываясь и в рамках дозволенного сквернословя.

А вот и умница Крамер, с газетой, свернутой в трубочку.

Рядом с ним Зуев, в нетерпении мнет сигарету.

Одним из последних показался ожесточенно жестикулирующий Поведнов. Лицо его было красным от гнева, а эпическая борода, казалось, встопорщилась возмущенно. Он страстно растолковывал что-то идущему следом, но пока невидимому.

– Ты хоть понимаешь, негодница, что ты натворила? Понимаешь или нет? По хорошим делам я тебя сейчас под трибунал должен отправить!

В следующий миг из-за плеча каперанга показалась… чернявая головка Любавы. Ее волосы были собраны в толстую косу, которую она скрутила бубликом на затылке.

Комлев не поверил своим глазам. В какой-то момент ему даже почудилось, что выход из Х-матрицы еще не состоялся, что он досматривает последние фантасмагории из запланированного на этот Х-переход сна-фильма…

Поведнов не унимался.

– Что я твоей матери скажу? Что не уследил? Ничего себе не уследил! Опозорила меня перед всем отделом! Мало того, что я непотизм тут развел! Так еще и это! Теперь придется посадить тебя на гауптвахту! И я не шучу! Я серьезно, между прочим, говорю!

Любава, сверкая бесстыжими глазами, изображала раскаяние. Бубнила что-то извинительное. Гладила Поведнова по плечу. Ну точь-в-точь школьница, явившаяся с дискотеки в первом часу ночи в пропахшем сигаретами костюмчике и с хмельным духом изо рта.

Теперь Комлеву стало ясно, откуда Любава знала столько подробностей про Поведнова и его денщика-сирха…

«Кто она ему – дочка? Неужели дочка?!»

Но вот Любава назвала Поведнова «дорогим дядюшкой» и этот вопрос прояснился.

– Ты себе не представляешь, как это для меня важно… Пойми, пожалуйста, – жалостливо заклинала Любава, театрально заламывая руки.

– И надо же такое придумать – в медицинскую капсулу залезть!

– Подумаешь, раз в жизни использовала профессиональные знания в личных целях…

– И это тоже тебе военные дознаватели припомнят! Будет еще одно отягчающее обстоятельство! – кипятился Поведнов. – Ничего… Посидишь недельку-вторую в тишине, подумаешь над своим поведением… Авось ума-то прибавится!

Большинство коллег Комлева старательно делали вид, что ничего не видят и не слышат. Хотя, конечно, все слушали в три уха. Комлев тоже не отстал – с притворным фанатизмом он принялся завязывать шнурки на своих ботинках и проверять содержимое карманов, будто что-то выискивая.

Он очень хотел перехватить взгляд Любавы – такой живой и смелой, такой пленительной. Ведь он был уверен, что та проникла на борт «Стрекозы» и вообще затеяла весь этот трудоемкий обман ради него одного. Не зря же она целовала его тогда в раздевалке с такой жертвенной страстностью!

О да, он был польщен!

Отыскать местонахождение гауптвахты, где, если принимать всерьез угрозы Поведнова, должна была томиться военврач Любава Мушкетова, для Комлева оказалось нетрудно.

Для этой цели ему достало планшета, подсоединенного к информационной сети тяжелого авианосца «Слава», и своего индивидуального кода.

К счастью, уровень допуска сотрудников отдела «Периэксон» был достаточно высок для того, чтобы хозяйничать в электронном двойнике авианосца как у себя дома. И едва выдалась свободная минута, он отправился по найденному адресу – вторая палуба, отсек 7, проход «Правый-1».

– Я из отдела «Периэксон», – представился Комлев, протягивая рыжеволосому, щедро усыпанному веснушками вахтенному мичману свой пропуск. – Прибыл сегодня, на «Стрекозе», со штабного корабля «Урал». Здесь содержится Любава Мушкетова?

– Черненькая такая? Цыганочка? – пытливо прищурился тот. – Здесь, в кубрике номер два.

– Я должен поговорить с ней.

– Что значит «должен»? Не разрешается это! – Вахтенный посмотрел на Комлева с каким-то собачьим, дворняжечьим недоумением.

– Но вы же Поведнова к ней пускаете! – наобум брякнул Комлев.

– Ну… Он же ее дядя… А вы, простите, кто?

– Какая разница?

– Разница есть.

– Я – ее коллега. По штабному кораблю «Урал».

– Ну и что, что коллега?

Разговор зашел в тупик. Проницательный Комлев понял: пора менять пластинку.

– Послушай, мичман… Ты был когда-нибудь влюблен? – Комлев приблизился к вахтенному значительно ближе, нежели это предполагали чисто уставные отношения.

Мичман осклабился и засопел.

– Ну… В жену… Ее Мария зовут.

– Это хорошо. А теперь послушай и пойми меня. – Комлев магнетически впился своим взглядом в янтарно-рыжие глаза вахтенного. – Я в эту девушку черноволосую влюблен по уши. Я без нее не могу жить. Это из-за меня она сюда прилетела. Выходит, из-за меня она очутилась здесь, на гауптвахте. По-человечески рассуди – как я могу с ней не повидаться?

– Понимаю, – послушно кивнул рыжеволосый. – То есть не понимаю, но допустим… Но это по-человечески если. А по-служебному – все равно нельзя.

Комлев вздохнул. Отпрянул, как бы отчаявшись в успехе. Но потом, вроде как что-то важное решив, вновь пошел на приступ.

– Тебя как зовут?

– Веня. Вениамин.

– Вениамин, пожалуйста, прошу тебя, дай мне с ней поговорить. Ну хотя бы несколько минут. Я тебя не как военфлотца, как человека прошу. Ты же знаешь, ее должностной проступок – он очень несерьезный… Это не проступок скорее, а… женский фортель такой. Он совсем в другой плоскости лежит… Ты понимаешь? – Вся фигура Комлева выражала униженную мольбу.

– Ладно. Пусть. Десять минут. Не больше, – сдался веснушчатый мичман. – Обещаете?

– Слово офицера.

Он вошел.

Кубрик была узким, белым, без иллюминаторов. На подволоке – белая сосулька лампы дневного света. Возле дальней стены – койка. На койке лежит, заложив локти под голову, похудевшая и чуточку подурневшая Любава, одетая в форменные штаны и белую армейскую футболку с V-образным вырезом. Ее роскошные волосы заплетены в две косы, перехваченные красными резинками.

Никакой мебели, кроме узкой лавки – «банки» по-военфлотски. Ни стола, ни стула, ни визора. Впрочем, гауптвахта – она на то и гауптвахта, чтобы там раскаиваться, а не под караоке шлягеры орать.

На палубе рядом с койкой – пластиковая миска и кружка. Как видно, остались с обеда.

Любава смотрела в подволок. Лицо у Любавы было бескровным и злым. Но даже такой она вызывала в Комлеве вожделение.