Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 5

Подбежал к воротам нашего дома как раз тогда, когда выходили из ворот Петя и чуть ли не Маля (т. е. Амалия— дочь Е. А. Шоберт, сестры А. А. Чайковской. — Л. К.) с Сашею, объявившие мне, что «все кончено». Меня вернули домой, не позволив подняться в квартиру».

В день похорон матери заболел той же болезнью отец Илья Петрович, но вскоре поправился.

Когда мы начали поиски дома в Соляном переулке, оказалось, что найти его очень трудно. В книгах, посвященных биографии Чайковского, было написано по–разному. Чаще всего: «Соляной переулок, дом неизвестен».

В первом томе «Жизни Чайковского», написанном его братом Модестом Ильичом, сказано точнее: «Соляной переулок, дом Алещевой».

Были пересмотрены всевозможные списки домовладельцев тех лет, справочники, известный «Атлас Цылова», издания 1849 года, — нет! Нигде нет этой фамилии!

Казалось, искать дальше бесполезно.

На след навела фраза из воспоминаний Ипполита Ильича: «…когда выходили из ворот…» Снова «Атлас Цылова» развернут на плане Соляного переулка. Все внимание устремлено на дома, имеющие ворота. И вот неожиданное открытие: во всем переулке в то время их имели только три дома. Один из них (теперь это д. 8) —первый от угла, через дорогу от него садик — на том месте, где раньше был Пуетой рынок. Другой рядом. Третий— в противоположном конце переулка.

Еще одна книга приходит на помощь: это «60 тысяч адресов» Гоппе, издания 1854 года. И в ней читаем: «Генерал-майор в отставке Илья Петрович Чайковский с семейством проживает — Соляной переулок, дом Лещевой у Пустого рынка».

Так вот в чем дело!

Домовладелица была не Алещева, а Лещева.

Значит, дом найден?

Нет еще! Дом № 8, темно–серый, мрачный дом в Соляном переулке, ближайший к Пустому рынку и имевший ворота, церковный дом. Это означает, что там не могли селиться «частные» лица, не служившие в церковном ведомстве. Но ведь рядом, в доме № 6, тоже есть ворота, и он тоже находится у Пустого рынка!

Дом № 6 по Соляному переулку.

И, наконец, после долгого изучения истории именно этого дома выясняется, что действительно его хозяйкой была в свое время Лещева.

Вот, значит, этот дом, вот эта низкая широкая подворотня, где растерянные от постигшего их горя стояли дети — Петр и две девочки — и где встретил их запыхавшийся, бегом пробежавший в отчаянии всю дорогу от 2–й линии Васильевского острова до Соляного переулка маленький Поля, как звали тогда Ипполита.

Иногда бывает, что одно слово может указать правильный путь в поисках.

Не упомянул бы маленький Ипполит о воротах, и дом, возможно, так и остался бы ненайденным.

Но продолжим наш рассказ.

Оставаться в квартире, где умерла Александра Андреевна, было невыносимо тяжело, и осенью 1854 года осиротевшая семья переехала на Васильевский остров, на 4–ю линию, в дом Гаке (дом этот найти не удалось).

Александру Ильиничну — сестру и друга Петра — отдали в институт, брата Ипполита — в Морской корпус. Ипполит Ильич впоследствии рассказывал, что выбор его жизненного пути был довольно случайным. Сам он хотел быть моряком, но отец решил отдать его в Горное училище, где учился его старший сын Николай. И вот на двух записочках написали названия этих учебных заведений. Записочки были положены за икону, и маленький Ипполит, взобравшись на стул, вытянул одну из них, на которой было написано: «Морской корпус». Так была решена судьба мальчика. «И никогда впоследствии я не пожалел об этом», — часто говорил Ипполит Ильич (по словам его дочери Наталии Ипполитовны, от которой автор лично узнала все это).

Ипполит Чайковский отлично учился в Морском корпусе, где был одноклассником Николая Римского–Корсакова, но в плавания они ходили на разных кораблях.

Так распалась большая семья, и Илья Петрович остался с маленькими четырехлетними близнецами — Модестом и Анатолием.

Однако слишком труден был переход от счастливой семейной жизни к такому, почти одинокому, житью с двумя малышами. И в конце 1854 года Илья Петрович поселился со своим любимым братом Петром Петровичем и его большим семейством в доме Остерлова на углу Кадетской линии (ныне Съездовской) и Среднего проспекта Васильевского острова (д. 24 по Съездовской линии).

Петр Петрович Чайковский был очень своеобразным человеком. Участник пятидесяти двух сражений, он вышел в отставку, женился и стал писать трактаты на мистические темы. Внешне он был очень суров, в душе же — большой добряк. Перед выходом на ежедневную прогулку, которую он совершал по линиям Васильевского острова, он делал множество маленьких пакетиков с мармеладом и пряниками, запечатывал их сургучом и затем перед каждым ребенком, который попадался ему навстречу, ронял, говоря: «Посылка с неба».

Жена его—дочь адмирала Беренса — была очень красива даже в старости. Именно она занималась воспитанием детей. Пять дочерей и три сына получили прекрасное образование. Впоследствии один из сыновей — Илья Петрович — был инженером и участвовал в строительстве Литейного моста в Петербурге. Судьба Андрея Петровича— гвардии офицера — сложилась трагично. Его перевели в армию за то, что в сентябре 1862 года он заказал панихиду по одному из казненных революционеров.

Дети Петра Петровича занимались музыкой, любили театр и танцы. Особенно очаровательны и веселы были все пять девушек. Три из них занимались в рисовальной школе при Академии художеств. Петр Ильич больше всех подружился с Анной Петровной (в замужестве Мерклинг), несмотря на то, что она была старше его на десять лет. Эта дружба сохранилась на всю жизнь. О многом говорит письмо Петра Ильича из Неаполя, написанное им в ответ своей двоюродной сестре. Двадцать лет прошло с начала их детской дружбы, а это теплое послание с первых строк переносит друзей в годы юности.

«…Едва я взглянул на конверт, как на крыльях памяти унесся в давно прошедшее время, и мигом явилась картина столовой в Училище правоведения. Нос приятно щекочется запахом борща и каши (они всегда бывали по четвергам), душа умиляется в ожидании битков, долженствующих явиться вслед за борщом, сердце сладостно сжимается при мысли о том, что до субботы осталось два дня, и тут‑то, в довершение всех прелестей, своей торжественно–тихой походкой ко мне направляется швейцар Голубев с письмом в руках. Вижу милый почерк, разрываю конверт и читаю твою восхитительную болтовню. Разве эти милые воспоминания могут испариться? Нет, Аня, хоть мы с тобой теперь и редко встречаемся, но как ты, так и моя любовь к тебе все та же. В столовой Училища правоведения и в Неаполе твое письмо мне одинаково приятно» (7 мая 1874 года).

Теперь, приходя по воскресеньям и праздникам из училища, Петр находил дома большое жизнерадостное общество молодежи. Приходили в отпуск воспитанники Кадетского корпуса сыновья Петра Петровича, братья Николай и Ипполит, собирались их товарищи, и до поздней ночи в доме Остерлова звучали музыка, пение, молодой смех.

Анна Петровна вспоминала впоследствии о Петре Ильиче: «Его часто заставляли играть что‑нибудь, что он играл по слуху. Он не любил этого и исполнял небрежно, только бы отделаться. Помню, меня это поражало, поражало меня также выражение его детского личика, когда он играл один, для себя, смотря и, видимо, не замечая ничего из окружающего».

Обычно молодежь, развеселившись, долго не могла угомониться. Но вот открывались двери кабинета Петра Петровича, появлялся он сам, суровый и нахмуренный, и молча начинал тушить свечи и лампы.

И. П. Чайковский и младшие братья Петра Ильича близнецы Модест и Анатолий.

…А в училище жизнь шла своим чередом. Так же приходилось посещать обязательные лекции. Теперь, на старших курсах, изучались специальные и порой скучные юридические предметы. В высшем университетском курсе училища (в III, II и I классах) преподавались такие, например, дисциплины: энциклопедия законоведения, римское государственное, гражданское и уголовное право, судебная медицина, уголовное и гражданское судопроизводство, законы финансовые и полицейские с предварительным изложением политической экономии, гражданская и уголовная юридическая практика и другие.

Вели эти предметы чиновники–профессора.

«Курс Палибина был не чем иным, как рядом выписок из подлежащих томов свода законов… об основных началах государственного права… Мы не узнавали ровно ничего, — писал воспитанник училища К. Арсеньев, учившийся с 1849 по 1855 год. — Законы о финансах и гражданское право читал А. И. Кранихфельд до крайности плохо… профессор… был совершенно лишен дара слова».

А о книге «Руководство всеобщей истории» профессора И. П. Шульгина, считавшегося в училище одним из лучших преподавателей, Н. А. Добролюбов писал так: «Как жалки те бедняжки, которые принуждены будут учиться по книге г. И. Шульгина! Какое извращение здравого смысла, какая узость и пошлость воззрений…»