Шервуд Смит - Феникс в полете Страница 53

– Даракх этту миспеши, уртиген-далла, даракх ни-палиа энташж пендешчи, пром гемма-ми ортоли ти наррх, – осчастливь нас своею милостью, о великий Уртиген. Приди к потомкам своим не с отмщением, прими в залог мою кровь, что текла раньше в твоих жилах.

Он вонзил скальпель в вену и повернул руку так, чтобы струя темной крови ударила в чашу. Она зашипела и запузырилась, соприкоснувшись с раскаленным металлом; запах горелой крови заполнил помещение – темный, как месть, вонючий, как страх. Дым поднялся от чаши; Анарис уронил скальпель и изо всех сил сконцентрировался.

И тут, очень медленно, дым соткался в две призрачные руки, шевелившие длинными пальцами у него над головой. Руки повисели в воздухе какое-то мгновение и рассеялись. Череп пошевелился.

Сквозь нараставший звон в ушах и жуткую головную боль Анарис услышал вздох ужаса и перепуганный шепот:

– Уртиген мижпечши! Анарис даракх-кренчж! – Уртиген смилостивился! Анарис принят!

Анарис оперся на алтарь одной рукой и, борясь с головокружением и подступающей тошнотой, оглянулся через плечо. Присутствующие испуганно стихли.

– Никому об этом не рассказывать! – приказал он. – Это должно остаться между нами двоими – мной и моим предком.

Они послушно поклонились; похоже, даже искренне, даже кивернат – формально выше его по положению, ибо в его руках были жизни и смерти любого из находившихся на корабле, – склонился перед ним.

– Теперь ступайте. – Он повернулся обратно к алтарю и, напряженно выпрямившись, дождался, пока за спиной с шипением закрылся люк. Потом бегом бросился через все помещение. Он еле-еле успел добежать до туалета, и его вывернуло наизнанку.

Он прополоскал рот и умыл лицо, все еще борясь с тошнотой от нестерпимой головной боли. Подняв голову, он глянул на свое отражение в зеркале – обычный смуглый цвет лица сменился мертвенной белизной, глаза покраснели, на лбу вздулись вены.

«Дар панархистов», – подумал он, вспомнив странную женщину из института Синхронистики, протестировавшую его и обнаружившую его способность к телекинезу. Еще он вспомнил, как был разочарован поначалу слабой силой, с которой тот проявлялся – ни задушить ненавистного врага на расстоянии, ни вырвать ему сердце из груди... Максимум, на что он был способен, – это чуть сдвинуть лист бумаги на столе или изменить траекторию полета мотылька – и это после всех упражнений, которым она его обучила.

«Но еще они обучили меня сдержанности».

Именно искусство уланшу, умения владеть собой и своими возможностями, первым открыло ему глаза на то, что сдержанность – тоже сила. Ему вспомнилась последняя встреча с панархом перед его возвращением в Должар. «Грубая сила может лишь убить, но покорить – никак», – говорил тогда Геласаар, испытующе вглядываясь ему в лицо, словно пытаясь понять, какая часть души Анариса стала панархистской, а какая – осталась должарианской. Панарх говорил тихо, без обычной своей напористости, словно отложив в сторону все свои титулы ради возможности поговорить по душам, но Анарис даже так продолжал ощущать исходящую от него властность. – «Я мог бы превратить Должар в выжженную пустыню, населенную одними мертвецами, и некому было бы оплакать их – но что бы это мне дало? Я предпочитаю оперировать метастазы – твоему отцу еще только предстоит понять этот урок».

Анарис медленно выпрямился.

Урок, который в конце концов уничтожит отца – ведь он всего только слепое орудие в руках судьбы. Он улыбнулся собственному отражению. Так что, Геласаар, возможно, это твоему духу я буду совершать жертвоприношение, когда воцарюсь на Изумрудном Троне.

Он вышел из туалета и с минуту просто постоял у алтаря. Пламя свечей затрепетало от его движения, и в глубине пустых глазниц деда забегали тени. Даже его отец был бессилен перед должарианскими суевериями. Ну что ж, это будет теперь его оружием. «Принят Уртигеном».

Анарис усмехнулся и тут же поморщился от боли. Этим он тоже обязан панархистам, точнее, покойному уже младшему наследнику. Это его замысловатые издевательства избавили Анариса раз и навсегда от былой веры в загробную жизнь, освободили, дав возможность обернуть эту веру против отца. И уж конечно, что бы он там ни приказал только что, слухи разбегутся во все стороны.

Впрочем, до отца это может и не дойти. Хорошо бы: мало ли что он устроит, если узнает, что тени предков благоволят к его сыну?

Анарис наклонился и задул свечи. Потом, бесстыдно ухмыляясь в темноте, погладил череп и вышел.

Эсабиан стоял перед Вратами Феникса Изумрудного Тронного Зала, уперев руки в бока и глядя на огромные дверные створки. Глаза инкрустированного на них возрождающегося из пламени Феникса восторженно сияли драгоценными каменьями. Этой минуты он ждал двадцать долгих лет и теперь наслаждался каждым мгновением.

Совсем недавно он высадился на планету. Его поверженный противник томится у него в плену. Через несколько минут он унизит Геласаара хай-Аркада на том самом месте, откуда исходила его власть, но прежде Властелин-Мститель, Аватар Дола займет его Изумрудный Трон в самом сердце Мандалы.

Он кивнул гвардейцам, стоявшим наготове по обе стороны от массивных створок. Те повернулись, чеканя шаг, подошли к огромным рукояткам и повернули их. До Эсабиана донесся приглушенный шум потайных приводов, и Врата медленно отворились. Створки оказались не меньше метра толщиной, но неимоверная высота скрадывала пропорции.

Эсабиан шагнул внутрь и тут же невольно замер, потрясенный великолепием открывшейся перед ним картины. Такого огромного крытого пространства он еще не видел. Дальние углы терялись в калейдоскопе ярких красок от невообразимо высоких витражей, превращавших массивные стены в подобие легких кружев, а весь зал – в волшебное царство света. Высоко над головой вспыхнули созвездия огней, воссоздающих почти полную иллюзию звездного неба, и у Эсабиана даже голова закружилась, таким бесконечно высоким показался потолок. В их свете каждая деталь Тронного Зала выступила с потрясающей четкостью, хотя игра красок от витражей никуда не делась. Со стен свешивались флаги всех возможных цветов – целый лес овеянных славой древних знамен.

Но все это буйство красок и орнаментов не могло отвлечь взгляда Эсабиана от возвышения в самом центре зала. Даже рисунок созвездий на потолке, казалось, нацеливал взгляд на подсвеченный каким-то скрытым источником трон. Эсабиан подавил невольную дрожь и шагнул вперед.

По мере приближения Изумрудный Трон вырисовывался все яснее – изящная, органичная форма, светящаяся внутренним светом, вырастающая из полированного обсидианового подиума. Вдруг до него дошло, что и трон, и подиум, и вся архитектура окружающего их пространства создают впечатление дерева – дерева столь раскидистого, что только часть его кроны уместилась в этом зале; чьи корни уходят глубоко в землю под Мандалой, сердцем Тысячи Солнц; чьи ветви держат небосвод, простираясь до самых звезд.

Все двадцать долгих лет своего палиаха Эсабиан старательно изучал своего врага. Он изучил символизм и ритуалы, на которых основывалась власть Панархии, все тщательно разработанные таинства, насаждаемые Магистерием и Академией Архетипа и Ритуала, – он понимал, что, познав символы, можно познать душу человека, его силу и слабость.

Однако теперь, впервые столкнувшись воочию с воплощением этих таинств, он все равно был потрясен открывшимся ему зрелищем и на мгновение сам поверил в скрытые за этими символами истины. Само Древо Миров росло перед ним, и тот, кто сидел у его корней, действительно держал в руках благополучие Тысячи Солнц, и он готовился занять это место.

Двери за его спиной, распахнувшись, хлопнули по стенам – он скорее осязал, нежели услышал этот звук. Глашатай начал свое объявление:

– Я – ВЛАСТЕЛИН-МСТИТЕЛЬ, АВАТАР ДОЛА. МОИ ПРЕДКИ ПРАВИЛИ В ДЖАР Д'ОЧЕ, КОГДА ЭТОТ ОСТРОВ БЫЛ ЕЩЕ ДИКИМ ЛЕСОМ; С ЗАВЕРШЕНИЕМ МОЕГО ПАЛИАХА КРОВЬ ПОКОЛЕНИЙ ПРАВИТЕЛЕЙ ДОЛЖАРА ДОКАЗАЛА СВОЕ ПРЕВОСХОДСТВО.

По широким ступеням поднялся он на подиум. Где-то далеко за троном виднелись высокие врата Алеф-Нуль, символизировавшие преходящесть, слева и справа – Врата Слоновой Кости и Багряные Врата: независимость и злободневность. Он постоял минуту у трона, почти завороженный мерцающими в его изумрудной глубине огоньками. Потом повернулся лицом к распахнутым Вратам Феникса – символу неистребимости. Потом, наслаждаясь каждым мгновением, каждой частицей движения, Эсабиан уселся на Изумрудный Трон.

Размеры Тронного Зала застали Барродаха врасплох. Войдя в раскрытые двери, он забыл про своего пленника и только и мог, что испуганно оглядываться по сторонам. Он ощутил себя вдруг крошечным, почти невидимым; он сам не узнавал себя. Он с радостью повернулся бы и выбежал обратно, когда бы не восседавшая на троне фигура в черном.