Ольга Ларионова - Чакра Кентавра (трилогия) Страница 57

Фея блаженно улыбнулась и упорхнула, прошмыгнув у шамана над самым плечом.

— Побирушка… — пробормотал трупонос. — И куда только они за добрым словом не забираются!

— Не осуждай, — строго сказал сибилло. — Кончил тут? А то пойдем.

Великан по–хозяйски огляделся: четверо еще живых были укрыты и обихожены, вдоль стены стояли на полу миски с едой и кувшины; один даже дымился.

— Да пребудут с вами анделисы милосердные, — проговорил он с поклоном, обращаясь к своим подопечным — Ступай, сибилло, а я вот дверь подопру и выберусь.

Мона Сэниа повернулась к дверному проему. Действительно, к стене был прислонен такого же размера, как и дыра, плетеный щит, и наклонное бревно вело к верхнему краю сруба. Они с сибилло вышли наружу, и поджидавший их Сорк ни о чем не спросил — по выражению лица принцессы было видно, что надежды ее рухнули. За опустившейся кожаной занавесью послышалась возня, скрипы: трупонос перекрывал последний путь, ведущий к миру из этого царства душистого ожидания смерти. Наконец и он сам показался наверху, свесил йоги, знаком велел посторониться. Спрыгнул — точно глыба камня ухнула с высоты.

— В городе начинается пожар, — коротко доложил Сорк.

Действительно, с самой высокой башни дворца — совсем рядом с оставленным для наблюдения Флейжем — подымался в вечернее небо кольчатый ствол дыма.

— Флейж, это опасно? — крикнула принцесса.

— Похоже на сигнальный огонь, — голос возник, словно принесенный ветром.

— Однако! — В голосе сибилло послышались отзвуки в который раз затронутого самолюбия. — Успокой своего стража и упреди его: это Невозможный Огонь, после зажжения коего никто не волен передвигаться.

— А если передвинется? — спросил Сорк.

— Ежели возымеет такую смелость, то его будут поджидать хамеевы каштаны. Стражники уже у своих щелей, рогатки наготове.

— И фляги с вином, настоянном на бессоннике, — подхватил обладатель соломенных одежд. — Так что не утруждай моей спины — ведь это мне наутро тащить твоего человека в анделахаллу. Если, конечно, гуки–куки не полакомятся.

Джасперяне промолчали, не сочтя нужным объяснять ему, что не стоит беспокоиться о их безопасности. Легкие полускафандры, которые здесь принимали за глухие камзолы, выдерживали десинторный разряд, так что, если даже этот “хамеев каштан” был не просто ядовитой колючкой, а какой‑то пакостью разрывного действия, опасаться можно было только за Таиру. Впрочем, ее‑то верные воины оберегут как надо.

Великан пошаркал ногой, сбивая в кучу лежащее вдоль стены сено:

— Присаживайтесь, инодорожные гости, я смою с себя печаль, и мы предадимся беседе; может быть, и ты, отмеченная прельстительной грустью, почерпнешь из нее капли истины, освежающие путь к искомому.

Мона Сэниа, помаргивая от удивления, машинально опустилась на мягкую подстилку — спокойный тон и изысканная речь, неожиданная для такого низшего существа, как трупонос, вернули ей совсем было утраченную надежду.

— Я забыла его имя, — прошептала она сибилло, поглядывая на темный силуэт великана, удалявшегося к невысокой каменной гряде. — И потом, разве ему самому разрешается передвигаться?

— Его имя сейчас Лроногнрэхихауд–по–Рахихорд–над–Хумусгигрейтос, а остальную часть своего имени он утратил, когда был раздвоен его брат и заточен отец. Сибилло всегда называло его просто Лронг, вот и ты так его зови. Он кроток, хотя и сохранил звание рыцаря, и не обидится.

— Тогда я буду обращаться к нему: рыцарь…

— Травяного Плаща. Но, знаешь, его плащ пованивает, так что не стоит ему об этом лишний раз напоминать. Хотя, к чести его сказать, меняет одежды он после каждого шага за порог анделахаллы — не иначе как дюжина девок на его телегах трудится. А что касаемо запретов, то город со стражниками все‑таки за стеной, а против хамеева яда он каждый раз травку–хамехвостку жует.

— А ты? — спросила принцесса, невольно прислушиваясь к доносящемуся из‑за гряды плеску и пофыркиванию, словно купали копя.

— Сибилло заговоренное.

— Как ты думаешь, он может что‑нибудь знать о моем сыне?

— Что думать — спросим.

Плеск прекратился, и вскоре послышались гулкие шаги. Мона Сэниа невольно опустила ресницы, вспомнив давешнюю встречу, но босые ноги прошлепали мимо и остановились. Она приоткрыла глаза, опасливо косясь — Лронг, в длинных кожаных штанах в обтяжку и простой накидке, короткой спереди и почти до земли сзади, развешивал на сучках, торчащих из стены, мокрые сандалии. Закончив это дело, он присел на камень против женщины и, чуть склонив голову набок, проговорил:

— Если бы я мог стать междорожным разбойником, я не грабил бы сокровищ — я умыкал бы таких, как ты, о полнящая сердце печалью недоступности…

Мона Сэниа невольно улыбнулась — наверное, в первый раз после бегства с Джаспера: уж очень милый был обычай на этой земле — каждую беседу начинать с учтивых слов, обращенных к даме, как бы уродлива она ни была. Хотя, да простят ей древние боги, затуманившийся взгляд варвара выдавал скорее восхищение, а не то отвращение, которое испытала она сама, глядя на себя в зеркало. Или это солнце, спрятавшееся за стенами зловещей анделахаллы, перестало выдавать степень ее безобразия?

Но как бы там ни было, а Сорк, услыхав сей комплимент, насторожился — принцесса видела, как под плащом он положил ладонь на рукоятку десинтора.

Не обращая внимания на это движение, которое насторожило бы любого настоящего воина, рыцарь Травяного Плаща наклонил голову и с какой‑то величавой обреченностью проговорил

— Ведь мы встречались совсем недавно, не так ли, сибилло? Ты уходил за солнцем с ореховым караваном, а я тогда нашел след анделиса и захотел узнать свою судьбу. Что же ты не предсказал мне эту встречу, вещий сибилло?

— Потому как то, что встречено, — не про тебя! — запальчиво крикнул шаман. — Верно, кто накроет рукой след анделиса, тот вправе требовать, чтобы ему открыли грядущее. Только кто тебе сказал, что все грядущее?

Великан надергал из кучи сена, на которой сидела принцесса, самых длинных соломинок, и теперь его длинные, неуклюжие на вид пальцы с удивительной легкостью плели тугой жгутик. Он протянул руку еще за одним стебельком, и мона Сэниа отодвинулась, чтобы не мешать ему.

— Не пугайся моих рук, непредсказанная, — покачал он головой, — я только выбираю стебли, которые касались твоих одежд.

— Такой вот плетешок хорошо кровь останавливает, — проворчал сибилло, но невольная гордость, проскользнувшая в его тоне, выдавала его довольство и своим учеником, и, естественно, собственной персоной в качестве учителя. — А ежели его красота несказанная коснулась, то помогает вдвое. Говорят.

Уперлись они в несуществующую красоту!

— Я прошу прощения, что возвращаю твои мысли к моим заботам, рыцарь, — проговорила принцесса смиренным тоном, — но я должна обойти еще три анделахаллы. Не мог бы ты сопровождать нас?

— Я готов, — просто сказал великан, стряхивая труху с колен — Дождемся, когда погаснет Невозможный Огонь, и пойдем.

— Сейчас!

— Ты просишь о невозможном, краса безымянная.

— Древние боги, да почему же? Стражники нас не увидят, а и заметят, так эти каштаны и рогатки никому из нас не страшны.

— Достаточно, чтобы увидели, — вздохнул трусоватый рыцарь, чья смелость пока не вызывала особого уважения.

— Ты забываешь, что отец Лроига в темнице, — укоризненно заметил сибилло. — С ним и поквитаются.

— Прости. Я пойду одна. У тебя отец в тюрьме, а у меня сын, может быть, в какой‑то анделахалле.

— Да я их все только что обошел, нет там младенца со светлыми волосами!

Мона Сэниа задохнулась.

— Ты уверен? — спросил за нее Сорк.

— Я не в первом городе обихаживаю тех, кто готовится к встрече с духами смерти.

— Но где же он? — простонала женщина.

— Посидим, времени у нас достаточно. Раскинем сеть предположений. Сибилло с нами.

Упомянутый сибилло, вместо того чтобы принять эти слова за комплимент, заерзал и принялся поглядывать вверх и по сторонам.

— Не тревожься, учитель, это я знаю лучше тебя, анделисы никогда не подходят к Травяному Приюту со стороны двери. Так что они нас не увидят.

— А может, они уже там?

— Возможно.

Мона Сэниа порывисто поднялась:

— Ну, так я спрошу у них!

Великан, не вставая, протянул руку, и принцесса почувствовала, что оба ее запястья стиснуты мягкой, но непреклонной в своей решимости ладонью. Это не напоминало жесткую хватку крэга — в прикосновении Лронга было больше просьбы, чем принуждения.

— Ты можешь не увидеть сына, а сын — тебя. А кроме того, владыка нашей дороги уже платит за такое любопытство; да не будет эта плата двойной.

На этот раз голос рыцаря был не только печален, но и суров.