Сергей Вольнов - Ответный уход Страница 6

Груммиль что-то возразил по поводу ветра, обозвав явление просто атмосферным потоком, на что старик досадливо отмахнулся, посоветовав не болтать о том, в чём ни черта не смыслишь. И добавил:

– Я помню каждый оттенок, каждый нюанс ветров стёртых миров. Больше того, мне кажется, я чувствую неощутимый, невидимый звёздный ветер. Он влечёт меня от звезды к звезде, сдувает с места. Не позволяет застыть без движения… Помогает верить, что ещё не всё потеряно. Что если ищешь, то обязательно найдёшь.

Лакайф погрузился в свои мысли, которые большей частью состояли из запоздалой жалости к самому себе, домоседу, который нигде не бывал и не повидал даже тысячной доли того, о чём рассказал старик. Потом да-уннец принялся рассматривать немногочисленных посетителей бара, прикидывая: а не сменить ли ему собутыльников, если уж эти двое так превосходно справляются без его участия? В конечном итоге Лакайф сосредоточился на барной стойке. Как раз в эту секунду к бармену подошла знакомая проститутка и, перекинувшись с узколицым парой слов, жеманно указала на их укромный столик. Бармен отрицательно покачал головой, мол, нет, подруга, там тебе не обломится… Когда профессиональный собутыльник очнулся от раздумий, то угодил в середину разговора на новую тему.

– …нажды, в одночасье и бесповоротно, я утратил идеалы… – устало, обречённо повествовал о чём-то Корнеич. – Поверьте, это полный абзац, ребята, потерять в одночасье всё, чем жил… Был я убеждённым добровольцем, так как искренне верил, что Иные и наши способны делать общее дело… вместе, сообща. Увы, оказалось, всё не так. И даже больше – им на нас наплевать, более того, насрать им на нас…

– А может, ОНИ просто не хотят? Не желают делиться могуществом и властью с… нами? – медленно произнёс Груммиль.

– Тяшки не просто не хотят. Они не верят нам… Все Иные нас попросту до сих пор боятся, и будут бояться всегда. Они придумали себе жупел, образ самого чудовищного существа во Вселенной, и всячески его культивируют. Умнó, вообще-то. Объединившись в ненависти против кого-то одного, можно более-менее поддерживать стабильность сообщества. Но эта ненависть – религия слабых и трусливых, собравшихся в стаю, чтобы раз за разом распинать зазевавшегося и подставившегося бога…

– Ну ты хватил, Иван, насчёт бога-то… Какие из нас боги? Боги ни за что бы не уступили небеса, никому и никогда не… И не топтали бы камень на рудниках, не месили бы грязь на фермах, – похоже, Груммиля эта тема также взволновала всерьёз. – Мы просто жестокие и несносные существа… Истинные изгои, парии космоса. Поделом нам. Упустили небо из рук, нечего теперь плакаться.

– Да, мы, земляне – жестокие и несносные, но мы – настоящие! И в любви и в ненависти и в… – вставил было своё Лакайф. И тут же осёкся, наткнувшись на откровенно досадующий и колючий взгляд Груммиля Стораса.

– Да нет же! Мы не такие! Нас можно потрогать, но нельзя поломать!!! – Иван, несмотря на худобу сухонькой руки своей, так хватил кулаком по углу столешницы, что та треснула. – Мы – из звёздной пыли, из остатков уставших от бытия миров. Наши атомы когда-нибудь сложатся таким образом, что из нас вспыхнут новые звёзды! Мы недаром держали небо в руках! Небо доверяло нам! Мы вернём его доверие!

– Конечно, вспыхнут… – Груммиль опасливо посмотрел на кулак старика и успокаивающе накрыл его своей ладонью. – Жаль только, что «когда-нибудь», сам сказал. МЫ этого точно не успеем увидеть…

Сказаны эти слова были таким тоном, что моментально становилось понятно: неизвестно, как там остальные, а вот Иван с Груммилем этого не увидят ни за что. И уж кому-кому, а Груммилю это ТОЧНО известно.

Вместо ответа Иван отхлебнул из стакана и не таясь затянул:

Мы – память планеты,И нашу судьбуНесём на себе,Сквозь миры и запреты…

Лакайф никогда не слышал, чтобы ТАК пели ЭТУ песню. Впрочем, что возьмёшь с человека, родившегося в мире Да Унн, что он мог слышать-то?.. Слова не просто выпевались изнутри. Не просто выплёскивались и попадали в чьи-то уши. Они – выстанывались, студя кровь в жилах. Они выхаркивались, отслаиваясь с кровью. На Ивана было страшно смотреть, хотя и пел он всего лишь вполголоса. Жилы на шее вздулись, посинели, а глаза зажглись яростным огнём. И, поддавшись волшебных чарам этой неистребимой песни, Лакайф принялся дирижировать пустым стаканом.

Я знаю, ты в небе,Ты всё ещё шар голубой,А мне во ВселеннойНет места…

Когда песня стихла, долго никто не решался нарушить повисшую тишину. Молчали, пока Иван, придя в себя, не произнёс:

– Песни землян… Они – только наши, эрсеровские. Ведь почти никто из Иных их не поёт. Тяшки даже не переводят их на свои языки. Если уж соизволяют ознакомиться, то исключительно в оригиналах.

– Ты что, в самом деле, Корнеич… – приходя в себя, пробурчал Лакайф. – В Да Унне не поют эту песню в общественных мес…

– Ничего-ничего. Скоро запоют, даже в этой глухомани. – Иван призывно махнул бармену, и тот, настороженно оглядываясь, заспешил к столику с новыми порциями. – «Последний Старт» пели в шахтах и в офисах, на плантациях и во дворцах, в придорожных тавернах и в семизвёздочных ресторанах… Самая подпольная из известных и самая известная из подпольных… Запомни. Только не вздумай петь сам. ПОКА не вздумай. Придёт время, запоём хором…

Дальнейшее Лакайф помнил фрагментарно. Иногда он отходил в сторонку, иногда отвлекался. Несколько раз старик посылал его покупать у музыкального ящика какую-нибудь мелодию, всякий раз оказывавшуюся древним блюзом, тягучим разливом будоражащих нот. Порой да-уннец попросту отлучался в туалет.

Проблемы с памятью у него начались, когда он упросил Ивана Корнеича дать ему попробовать свою смесь, обязательно с красной и жёлтой добавками. Красная оказалась приторно-сладкой, а жёлтая отвратительно-горькой, однако в целом этот коктейль имел экзотично-сногсшибальный вкус. Проглотив адскую смесь, профессиональный алкоголик долго приходил в себя, даже не вспоминая, что на самом-то деле пил виски. В ответ старик попробовал его пойла, специально слабоградусного, чтобы штатный собеседник не утерял рабочую кондицию, – и с отвращением выплюнул на пол. Сказал, что «русский человек таким говном даже рот не будет полоскать», и несколько раз подряд буквально принудил Лакайфа выпить виски, – мужской, как выразился Корнеич, напиток, «хотя настоящие русские предпочитают настоящую русскую выпивку, которой в твоей забытой провинции не сыскать», и в ответ на жадный вопрос Лакайфа произнёс странное слово, что-то вроде «вуотка»…

После этих внеплановых возлияний Лакайф практически сразу потерялся. Дальше его мозг, никак не оценивая, просто фиксировал события, да и то лишь те, которые поспевал уловить. А Иван Корнеич пустился в пространные рассуждения о каком-то списке миров. Лакайф так и не понял, что оно такое подразумевалось. То ли задание, порученное «настоящему русскому» каким-то важным генералом на какой-то войне, то ли это был личный список Ивана, куда склерозный старикан, не доверяя памяти, заносил свои собственные большие и малые потери.

– Ты, Груммиль, помнится, спрашивал, не терял ли я женщину? Да, я потерял женщину… Или женщин. Если разбираться с самим собой, то у меня и здесь целый список потерь набрался… Когда-то я потерял единственную женщину, которую любил по-настоящему. Как выяснилось, без малейшего шанса вернуть… Слышишь, мужик, сегодня я узнал, что исчез мир, в котором она живёт! Э-э, да разве ты можешь представить, как это больно, когда шансов ни малейших уже нету… А недавно в нелепом снежном мире я потерял женщину, которая по-настоящему любила меня, и я только сейчас это понял… А между этими двумя потерями я ухитрился пережить главную потерю… Маленькая женщина, которая любит меня, и при этом я её тоже люблю. Слышишь, мужик, и я её, и она меня?! Что ещё человеку надо… Да кого я только не потерял в этом бездушном космосе! Он только и знает, что подмигивать блестящими безделушками из своих чёрных глубин, да следить за каждым моим шагом из враждебной тьмы… Список моих потерь немереный. Я сам по себе, слышишь, я как бы квинтэссенция потерь всего человечества! Это я вместе со всеми нами просрал Империю, потерял планету, утратил Родину… Но в отличие от большинства, я-то чувствую, что это случилось именно со мною. Понимаешь ты?! Именно я угробил Землю, не сумел спасти…

Груммиль Сторас молчал. Если ему и хотелось что-нибудь сказать, он это желание не проявлял.

– Да ни хрена ты не понимаешь! Не терял ты этого всего, всё человечество сразу. Вот и искать тебе нехрен… А я даже… даже собственное тело потерял… – тут он резко умолк, будто спохватившись. Взметнул над столом стакан и шумно отхлебнул. Потом, будто решившись, глубоко вздохнул и добавил:

– Моя жизнь с начала этого годичного цикла превратилась в перебор позиций и отбраковывание миров. Я должен бы двигаться по генеральному списку, который нам дал этот старый каратель, но мы с маленькой потом свой собственный перечень завели, и по нему ка-ак двинули на полном вперёд, шерстить миры, соседние с исчезнувшими… додвигались. Но если посудить, то вся моя жизнь с самого начала… сплошные потери. Люди, чувства, места исчезают из меня, как… как точки из Сети.