Аластер Рейнольдс - Дом Солнц Страница 60

Когда объявили, что мозг Минуарции просканирован, ее тело вынесли на парящую платформу, которую слегка наклонили вперед, чтобы все убедились, что наша сестра погибла, и увидели ее раны. Тело почти не изменилось с тех пор, как мы его нашли, только поза стала другой — теперь казалось, что Минуарция отдыхает. Под простыней угадывались очертания ее конечностей — руки положили вдоль тела, ноги выпрямили, торчавшие кости вправили, раны очистили от крови. Лица у несчастной почти не осталось, но, судя по наклону головы, Минуарция выжидающе смотрела в вечернее небо. В сопровождении четырех шаттерлингов платформа остановилась у похожей на стол глыбы и медленно опустилась на нее. Остальные встали полукругом, подняли факелы и неспешно приблизились. Нас было не пятьдесят один, а только пятьдесят: одного — сегодня настал черед Клевера — отправили в патруль. А вот факелов было пятьдесят один, по одному на каждого выжившего плюс один запасной, который передавался из рук в руки в знак уважения отсутствующего.

Приглашенные на похороны — шаттерлинги других Линий, наши гости, высокопоставленные лица из Имира и других городов Невмы — стояли в почтительном отдалении, выстроившись на круглом постаменте. Они явились в трауре, мы тоже оделись соответствующе — во все черное с черными же вышитыми цветами в качестве единственных знаков различия, которые совершенно не бросались в глаза. Портулак зачесала волосы назад и заколола простой заколкой-цветком. Как и другие сестры, она пришла без макияжа и украшений. Было холодно, но мы запретили одежде нас греть и поддерживать факелы. Мой факел оттягивал руку — чем дольше он светил, тем тяжелее казался.

Я не удивился, что говорить вызвался Чистец, и в кои веки не упрекал его за желание высунуться. Минуарцию я знал не хуже остальных, хотя близким другом ей не был — те погибли в бойне, я же в лучшем случае считался хорошим знакомым. Чувствуя некую связь с Минуарцией, я верил, что порой понимал ее, как никто другой. Только не хотелось обижать Портулак, рассуждая о своих чувствах к погибшей. Между нами не было ничего, кроме тени шанса, а сейчас не стало и ее. К тому же традиции Линии я знаю не так хорошо. Мы с Портулак правильно объяснили роботам: похороны, подобные нынешним, чрезвычайно редки. Обычно нет ни тела, ни исчерпывающих доказательств гибели шаттерлинга.

Речь Чистеца была недолгой. Он подчеркнул, что гибель Минуарции бросает тень на остатки Линии, что обстоятельства гибели выясняются и могут привести к неприятным разоблачениям, но это не мешает ее помянуть. Минуарция многое повидала. Не счесть славных поступков, которые она совершила, и жизней, в которых оставила след. Нити воспоминаний она несла шесть миллионов лет. Ее любили, ею восхищались, ей завидовали. Чистец назвал с десяток важнейших вех в жизни Минуарции, не забыв и события далекого прошлого.

Как ни старался я возмутиться словами Чистеца, к своему вящему неудовольствию, ничего возмутительного в них не обнаружил. Позднее, когда на небе показали самые яркие моменты жизни Минуарции, я вспомнил его выступление и признался себе, что ничего не изменил бы и не добавил. Рассказ Чистеца получился как хайку — четким, ясным, отточенным, говорил он искренне, с уважением и любовью, о которой сам упоминал. Меня откровенно бесило, что Чистец стал командовать Линией, но, слушая его поминальную речь, я окончательно убедился: он не убийца.

После выступления Чистец стянул простыню с Минуарции, открыв ее страшные раны. Наша сестра лежала обнаженной, лишь на пальцах остались кольца. Содрогнулись все, даже те, кто уже видел ее тело после падения. Чистец отдал свой факел стоявшему рядом Церве, вытащил из кармана большой черный тюбик механогеля, выдавил немного на ладонь и помазал Минуарции руку — то место, где после падения торчали кости, прорвавшие кожу. Потом он отступил, передал тюбик Церве и забрал у него оба факела. Церва нанес механогель на помятый лоб и передал тюбик Горчице, который смазал блестящей массой живот Минуарции. Так продолжалось, пока к тюбику не приложились все присутствующие. Не знаю, как я оказался последним — либо случайно, либо шаттерлинги сообща решили доверить финальный аккорд мне. К тому времени несмазанным у Минуарции осталось лишь искореженное лицо. Нанося гель, я невольно коснулся жестких неровностей — из-под кожи выпирали хрящи и кости. Рыдать я себе запретил, и меня аж трясло от напряжения. Я отступил, забрал у Портулак свой факел, а руки все дрожали. Круг расширился, шаттерлинги на пару шагов отошли от неподвижного тела.

Когда я нанес свой мазок, механогель уже начал действовать. Он впитывался в тело Минуарции, залечивал раны. Раз! — и руке вернулась естественная форма, пальцы задрожали, словно Минуарция спала. Рана стала закрываться и там, где кости прорвали кожу. Вмятина на лбу разгладилась, разбитый нос выпрямился. Механогель не возвращал Минуарцию к жизни — для этого было слишком поздно. Хотя иллюзию жизни он создать мог — реанимировать труп, восстановить клетки, перезапустить их метаболический цикл. Покойница села бы, улыбнулась, начала бы ходить, говорить, смеяться. Только глаза ее не светились бы разумом, по крайней мере разумом Минуарции.

Пока механогель действовал и искореженный труп уподоблялся телу спящей женщины, над Имиром собралась наша эскадрилья. Корабли не кружили по орбите, а застыли за ионосферой Невмы, аккурат над местом похорон. Солнце уже село, но они были так высоко, что лучи касались корпусов, превратив эскадрилью в созвездие месяцев с ослепительно-ярким серебряным, золотым или алым контуром. Корабли выстроились квадратом, заняв тысячи километров космического пространства, активировали защитное поле и направили его вниз, в ионосферу, входящую в магнитосферу Невмы. Они мяли, загибали, растягивали силовую линию поля магнитосферы и окрашивали небо в пастельные тона. От горизонта к горизонту побежали светло-зеленые и нежно-розовые волны. Цвета усилились, почти скрыв из виду корабли, которые стали незаметными, беззвучными кукловодами. Они выпускали в атмосферу ионы, и те раскрашивали цветовые полотнища. Полотнища вспыхивали, мерцали, переплетались, кружились быстрее и быстрее, наполняясь новыми красками, пока не появились очертания, которые быстро переросли в картины: перед нами мелькали эпизоды из нитей Минуарции, набранные из архива ее корабля. Нам показывали поля, города, планеты, спутники — то, что доводится повидать каждому шаттерлингу. Самой Минуарции на картинах почти не было, от этого ее редкие появления воспринимались еще болезненнее. Она стояла спиной к нам, всегда вдали, на скале или высоком здании. Одна рука на поясе, другая заслоняет глаза от солнца — Минуарция упивалась бескрайним миром и жизнью человека, невероятно удачливой обезьяны. Голубовато-белые, как хвост кометы, волосы струились по плечам, словно их ласково колыхал солнечный ветер.

Пока мы смотрели подборку картин-эпизодов, которые корабли вывели на небо, механогель восстанавливал тело. Наконец блестящая оболочка закончила работу и соскользнула, ожидая новых заданий. Теперь позолоченная светом наших факелов Минуарция выглядела невредимой. Лицо дышало безмятежностью. Глаза были закрыты, но, казалось, один громкий возглас или смешок — и она стряхнет дрему.

Платформа оторвалась от каменной глыбы. Сперва она поднималась медленно — до уровня глаз ползла целую минуту, потом быстрее и быстрее. Факел до сих пор казался тяжелым, а тут словно таять начал. В какой-то миг он стал невесомым, а секундой позже рвался у меня из рук, точно его тянула невидимая нить. Другие шаттерлинги вцепились в свои факелы, чтобы не выпустить раньше времени.

— Отпускаем! — негромко скомандовал Чистец, и мы разом разжали пальцы.

Момент он выбрал бесподобно — факелы взмыли в небо огненным кольцом, которое не распалось, пока они не поравнялись с платформой. У всех шаттерлингов от напряжения болели руки. Мы вместе смотрели, как прямоугольник платформы тает в вышине и превращается в огненную точку.

До космоса Минуарция долетит не скоро. Нам же осталось пересматривать картины ее жизни и размышлять о том, сколько она для нас значила. Я чувствовал солидарность с каждым присутствующим, даже с Чистецом, даже с Волчник, даже с теми, кого считал ответственным за наказание Портулак. Однако я не сомневался: среди нас есть некто, кому не жаль Минуарцию. В каждом скорбном лице я искал фальшь, злорадное удовлетворение тем, что Минуарция устранена, но видел лишь искреннее горе.

Сегодня мы не просто прощались с сестрой. Ее похороны открыли в наших сердцах невидимую дверь, которую мы прежде не отпирали. Сегодня мы впервые оплакивали более восьмисот шаттерлингов, погибших в бойне. Настанет время — и каждому воздадут почести, как велят традиции, каждому соорудят памятник, но скорбеть можно и сейчас. Необычные похороны подействовали — я четче прежнего осознал, что сотворили с нашей Линией, впервые оценил истинный масштаб преступления и… содрогнулся от леденящего ужаса.