Майкл Флинн - Танцор Января Страница 62

Она не поведет их дальше, к бездне Разлома и опустошению Нового Эрена, не покажет зал с головами на Узле Павлина. Для этого полдень слишком ярок. Арфистка наигрывает мотив «Темы бан Бриджит» — она еще не доработана — и позволяет музыке загадочно стихнуть в большой сексте, прежде чем струны умолкнут окончательно.

Мужчина с таблой довольно бормочет, мальчик-дударь ухмыляется. Толпа удовлетворенно шелестит — не в их правилах хлопать в ладоши — и начинает расходиться. Мальчуган обеими руками протягивает арфистке свой тинвиссл, и та, вспомнив историю, когда-то рассказанную терранским саксофонистом на Йеньйеньском Кхоястане, принимает ее, целует и возвращает ему обратно. Мальчик торжественно отходит на два шага назад, а затем с детской прытью разворачивается и мчится к своим приятелям.

Арфистке кажется, что в таком расположении духа местные жители могли бы ответить на ее вопросы, но стоит ей упомянуть о человеке со шрамами, как они отворачиваются и начинают болтать между собой. Сиеста закончилась, и площадь постепенно заполняется привычным послеполуденным потоком людей, торопящихся из ниоткуда в никуда.

— Я отвести тебя, мисси.

Широколицый мужчина в голубом клетчатом дхоти масляно улыбается влажными губами.

— Голова-шрам, я отвести к нему. — Взгляд его тверже улыбки, в нем будто тлеют угли. Арфистка колеблется. — Чель, мемсаиб, — подгоняет он. — Он не тут.

— Дай мне минуту. — Арфистка наклоняется, чтобы спрятать арфу в футляр, и без удивления замечает, что скромная горсть монет, успевшая скопиться в футляре, уже куда-то исчезла.

Выпрямившись с переброшенной за плечо арфой, девушка замечает, что мужчина в дхоти замер с остекленевшей улыбкой и смотрит мимо нее.

— Нет, мисси. Извини. Не знать его, голову-шрам.

Он разворачивается и уходит. Стоявший позади него мужчина, который раньше ел гуаву, убирает нож.

Мужчина кивает ей.

— Приглядываем за такими, как он. Не трогать женщин. Особенно таких вкусных.

Затем он поворачивается и тоже уходит.

Арфистка оседает на бортик фонтана.

— Мы не знаем, как ты забрела так далеко, — произносит человек со шрамами, сидящий по другую сторону фонтана, спиной к арфистке. Он поднимается и обходит фонтан, чтобы сесть рядом с ней. — Глупая затея. Как ты надеялась нас отыскать?

— Не такая уж глупая, учитывая то, что она удалась.

Человек со шрамами ворчит:

— Он услышал, как ты заиграла ту тему, и мы поняли, что ты собираешься залезть в пасть ко льву.

— Поэтому я и играла. Нельзя поймать человека, преследуя его. Лучше вовремя остановиться, и он сам придет к тебе.

К ним приближается пара бездельников, но человек со шрамами резко вскакивает на ноги и кричит:

— А ну-ка, скивосы![59] Валите отсюда! Пшли прочь, пока не натянул ваши шкуры на кули!

Люди удаляются, и мужчина успокаивается.

— Не обращай внимания на бродяг. — Он бьет кулаком по ладони. — Почему ты пошла за мной? Потому что так хочет она?

— Она?

Человек со шрамами поднимает на нее покрасневшие слезящиеся глаза.

— Твоя мать. Ведьма.

— Она не посылала меня.

— Нет?

— Я сама ищу ее.

Человек со шрамами какое-то время хранит молчание.

— Понятно, — наконец говорит он. — Это и есть «что-то», что ты любила и потеряла.

— Не что-то, а кто-то.

— И для этого нет музыки, верно?

— Твой рассказ еще не закончен. В его конце я надеюсь обрести начало своей истории. Каков второй путь? Как еще можно добраться до конца повествования?

Теперь они сидят рядом, их больше не разделяет стол, но они не смотрят друг на друга.

— Окончание, — произносит человек со шрамами. — История должна обладать определенными свойствами, и, только обретая их, она становится совершенной. Какой бы хорошей или плохой ни была история, получая все требуемые свойства, она начинает жить собственной жизнью. Что может изменить подобное достижение, кроме как потеря одного из этих свойств, после чего история станет чем-то меньшим? — Он кивает на футляр, который арфистка сбросила с плеча. Теперь он покоится у нее между коленей. — То, как ты играла в полдень… Ты не сможешь это повторить, не вспоминая этот день, не сравнивая с этим днем, и песня уже не будет звучать и вполовину так же хорошо на кончиках твоих пальцев, как здесь, на этой пыльной, тесной площади где-то в Закутке Иеговы. Ты и другие можете играть ее до тепловой смерти, но сегодня она обрела свое окончание. С этого момента все последующие мелодии будут лишь ее воспроизведением.

Вместо ответа она процитировала пословицу:

— «Мелодия долговечнее трелей птиц».

Волей-неволей ему пришлось закончить:

— «А слово долговечнее всех богатств мира».

— И что же это за слова, шаначи? Твоя история еще не совершенна.

— Что мать успела рассказать тебе? — спрашивает человек со шрамами. — Какой была ее версия?

Но арфистка лишь качает головой и молча разглядывает дом без окон напротив. Наконец человек со шрамами не выдерживает:

— Никогда не понимал ее причин для самообмана, — признается он. — Всю свою жизнь она только и занималась тем, что обманывала людей. С чего бы ей давать поблажку самой себе?

— Ты этого не знаешь, — говорит арфистка, не оборачиваясь к нему. — Я знала другую женщину, милую, мягкую, скрывавшую грусть за улыбкой. Это была слабая, призрачная улыбка. Нужно было присмотреться, чтобы заметить ее. Но стоило ее увидеть…

Человек со шрамами медленно кивает:

— Да. Когда-то и я знал ее. У нее был бог в трех обличьях, который в то же время был единым целым. Но она превзошла этого бога собственной многоликостью. — Человек со шрамами поворачивает голову и пронзает арфистку взглядом. — Ты уверена, что хочешь знать, чем все закончилось?

— Для этого я здесь.

— Это может стать причиной, по которой ты уйдешь.

Секунду она раздумывает, но затем медленно кивает:

— Возможно. Вопрос в том — куда.

ГЯНТРЭЙ

ЗОВ ДОЛГА

Будущее зародилось на Ди Больде и других Старых Планетах, а потом, словно неблагодарное дитя, отправилось на Периферию в поисках лучшей доли. Старые Планеты, будто пожилые родители в опустевшем гнезде, остались наедине с воспоминаниями о былых временах, когда будущее было еще юным.

Как и любое появление на свет, рождение будущего сопровождалось болью, кровью и мучительными криками, несмотря на то что в некотором смысле это было кесаревым сечением. Истории утверждают, что в те времена жили подлинные терране, которые действительно помнили саму Терру, в отличие от их потомков, сохранивших лишь память о той памяти. Оказавшись разбросанными вокруг Разлома, они смешивались с чужаками, создавали объединения, впадали в отчаянье, сражались друг с другом и постепенно построили нечто новое из остатков руин, которые им удалось сохранить.

Ди Больд был достаточно старой планетой, чтобы иметь собственную историю. Рассеянные враждующие лагеря беженцев становились городами, сгорали в гражданских войнах, возрождались на пепелищах. Завоеватели приходили и уходили; древние произведения искусства ложились в основу новых ренессансов, заново открывались утраченные знания, либо туманные воспоминания о них исчезали уже навсегда. Вскрывались сохраненные преданным духовенством архивы, расшифровывались древние языки, и человечество вновь курсировало по Электрической авеню. Исследователи с Ди Больда прибыли на Абалон. Корабль со Старого Сакена встретился с судном из Мира Фрисинга на орбите Бандонопа. Меграном обнаружил развитую промышленность на Вайусе, независимых фермеров на Цинтии и ничего, кроме опустошения, на безымянных мирах скопления Юнг-ло.

Корабли отправлялись с целью терраформирования и колонизации. Населялись новые миры вдали от грозного Разлома, такие как Иегова, Павлин и Новый Ченнаи, Верховная Тара и Боярышниковая Роза, Валентность и Алабастер, а также далекий Гатмандер.

Затем, спустя миллениум великолепия и тысячу лет усилий, Старые Планеты успокоились, чтобы насладиться заслуженным отдыхом.

Как результат всего этого — в душе каждого дибольдца сосуществовали отчаяние беженца, юношеская жажда открытий, ворчливое старческое недовольство и смутная уязвимость подражателя. Гости с более молодых миров Лиги часто усматривали в дибольдцах ложную скромность, хоть в ней и не было ничего ложного. За каждым триумфом скрывалось подозрение, что древнее Содружество Солнц уже заранее превзошло их и что в лучшем случае они были лишь на втором месте. Это умаляло искренность всего, чем они занимались, но придавало некую проникновенность их смирению.

Прошло четыре дня после выхода с подъемников Ди Больда. Гончий и Щен условились не объявлять официально о своем прибытии и не подтверждать, что путешествуют вместе. Они не знали, закончил ли призрачный флот свое путешествие именно здесь и ожидал ли он преследования, но решили, что Грейстрок назовется торговцем с Кринта по имени Тол Бенлевер, а бан Бриджит — придворной леди Жульен Мелисонд. Поскольку Хью был более убедительным в роли фактотума[60] Грейстрока, бан Бриджит назначила своим лакеем Фудира. Они поменялись помощниками во время стоянки на Драгоценности Великанши, перевалочной станции на орбите второго газового гиганта на внешних границах системы Ди Больда, — там всегда творилась жуткая суматоха, люди прибывали и отбывали, поэтому никто не заметил, что два человека улетели не на тех кораблях, на которых прилетели. Жульен Мелисонд остановилась полюбоваться красивым видом на двойные кольца Драгоценности, пока ее человек, Калим, болтал со слугами и кухарками. Кринтианский торговец мало где появлялся, как и полагалось крупному предпринимателю, но его представитель, Рингбао, успевал везде, обсуждая торговые возможности и наводя справки о последних событиях у других торговцев и готовящихся к вылету дибольдцев.