Андрей Лазарчук - Сироты небесные Страница 8

– Хоть розыск теперь отменят и дело замнут, – излишне сурово припечатала бабка Калерия. – А то матери такое позорище – дочка под следствием по терроризму.

– Ба… – заикнулся Санька дрогнувшим голосом.

– Ну и с тебя все подозрения снимаются. В общем, дурак ты, внучек, и шутки твои дурацкие… но мужик. Горжусь.

Когда утром позвонил дядя Коля, Санька сказал, что – подумал и на всё согласен.

Сразу же дел навалилось столько, что он попросту не заметил, как пролетела осень…

Он мотнул головой, прогоняя ненужные воспоминания, и открыл первую папку.)

Антон лежал без сна, закинув руки за голову, и смотрел в морщинистый потолок. Книга легонечко поднималась и опускалась на его животе. Толстая такая книга в зелёном коленкоровом переплёте.

И там всё кончилось плохо… и тоже потому, что появилась девчонка. Нет, эта Пат – полный газ, конечно, и Роба можно понять, любой на его месте повелся бы на неё, как лоскут, и ведь ясно же, что и остальные запали, только у ребят с принципами дело было на ять, что товарища – то свято, никто даже пальца к ней не протянул, это как там Гоголь наш писал: «Нет уз прочнее товарищества»? Так и у них. И это ещё потому, что Отто – бывший лётчик… небо – оно такое. Оно… такое.

Веки опустились, и появилось Юлькино лицо. Антон испуганно моргнул, лицо исчезло.

Он снова открыл книгу.

" – Неудача, Отто, – сказал я. – Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.

– Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, – ответил Кёстер. – Этого вполне достаточно. Как там в горах?

– Если бы не туберкулёз, там был бы сущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову:

– Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?

– Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё неправдоподобно.

Он посмотрел на меня:

– Что ты делаешь сегодня вечером?

Я пожал плечами:

– Надо сперва отнести домой чемодан.

– Мне надо уйти на час. Придёшь потом в бар?

– Приду, конечно, – сказал я. – А что мне ещё делать?"

…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.

– Что с тобой? – спросил офицер.

– Ничего. Ничего, – Антон замотал головой. – Ничего.

– Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.

– Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз – всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…

– Не знаю, чего они хотят, – сказал офицер, – но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.

– Не верю, – на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…

Он протянул руки под "браслеты".

– Вольно, – сказал воспитатель. – Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.

– Есть! – Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму. Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… – Гар… подследственный Валюшенко! Готов!

Когда дверь его камеры захлопнулась, он сообразил, что оставил койку не заправленной и пижаму – комом, и воспитатель это видел и ничего не сказал…

Они спустились на первый этаж, но свернули не направо, к комнате для допросов, а налево, в административное крыло. Там в коридоре, под дверью, обитой тёмно-коричневым, почти чёрным, пластиком, стояли в полном опупении Ванька и Пётр – оба в наглаженной форме и с глазами павлинов, увидевших радугу. Воспитатель, приведший Антона, ткнул пальцев в кнопку переговорника, услышал что-то неразборчивое и так же неразборчиво ответил.

Щёлкнул замок. Воспитатель махнул всем троим: вперёд.

Коридор, ещё коридор, холл с креслами и пальмой в кадке, за столом толстая тётка в камуфляже. Дверь, обитая благородно-красным – и явно не пластиком…

Маша проснулась, дрожа. Дотянулась до кружки с водой, стала пить, стуча зубами о край.

Она опять успела отпрянуть в последний миг…

"4 декабря, – записала она немного позже, когда пальцы смогли обхватить карандаш. – Непрямое продолжение. Я – всё то же изменяющееся существо без тела и без имени. То есть тело есть, но оно не имеет формы и границ. Но здесь все такие, и это никого не интересует. Зато отсутствие имени – позорно, теперь я это окончательно поняла. Похоже, что за обладание именем мне предстоит то ли поход, то ли испытание. Откуда-то я узнала, что раньше имя у меня было, но потом я его лишилась – не знаю, как именно. Вообще-то, может быть, этот сон навеян впечатлениями от вечернего просмотра материалов…"

Трёхмесячная изнурительная работа дала результат, близкий к нулю. По крайней мере, так сейчас кажется. Всем. Возможно, постепенно эксперты раскопают в этих «мультиках» что-то весомое… вряд ли.

Сто девятнадцать минут более или менее отчётливых движущихся картинок. Контурные фигуры, в которых с трудом угадываются люди. Этакий театр теней, который играет отрывки из пьес абсурда. Без звукового сопровождения. Требуется дать ответ на вопрос: кто убийца?

Впрочем, справедливости ради, следует сказать так: теперь мы точно знаем, что на борту невольничьего корабля что-то происходило – примерно с момента взлёта и до боя. И немного после боя, хотя люди уже погибли от декомпрессии. Кто-то живой оставался на борту и что-то непонятное делал…

Но кто это был и что именно делал, рассмотреть так и не удалось, хитрая марцальская прилада, «следоскоп», предназначенный для изучения следов давным-давно прошедших событий, не давал необходимого разрешения. Оставалась надежда, что коты если не поймут, то просто догадаются или вычислят – что же такое немыслимое произошло тогда, в памятном августе? Что заставило взрослых эрхшшаа тайком вынести малышей из готового к старту корабля и спрятать их в кустах (этот отрывок – единственный, на котором всё видно и всё понятно)? А потом на корабле…

"…старинный интерьер, но на полу толстый слой воды, медленно текущей из одной комнаты в другую, – продолжала записывать Маша. – В воде какие-то клубящиеся разводы. Паркет местами обычный, а местами мозаичный: помню пейзаж: берег, сосны, замковая башня, парусник, – всё примитивное, почти условное, но за этой условностью что-то скрывается. Потом я попадаю в зал с зеркальными стенами…"

Рука опять задрожала.

"Я вижу своё отражение, но, как всегда, не могу его ни запомнить, ни описать. Но, кроме себя, я опять вижу ту женщину, в нескольких зеркалах от меня. Она идет очень медленно, она грузная и неуклюжая. Я успеваю отвернуться и уплыть из зала с зеркалами, уверенная, что она меня не догонит…"

Бесполезно писать дальше, подумала Маша. И для психологов бесполезно, а подавно для себя. Всё равно не передать этого иррационального ужаса. Мать дико, до визга, до икоты боялась мышей… как можно было объяснить это весёлым деткам, откладывающим от матери же полученную мелочь на китайскую заводную игрушку? Никак не объяснить. То же самое теперь коснулось её самоё…)

Ещё минуту назад в комнате за красной дверью разве что не дрались – это Антон улавливал отчётливо, даже и не спинным мозгом, а попросту носом. Три раскрасневшихся мужика… батяня Данте против двух незнакомых в штатке – похоже было на то, что он их собирается бить, и бить крепко. Один, в клетчатом бесформенном костюме, грузный, лохматый, с пупыристым горбатым носом, мешками под глазами и кожистыми складками, похожими на вывернутые карманы, в тех местах, где полагается быть благородным бульдожьим брылям, – просто исходил паром и пытался вжаться поглубже в спинку огромного кресла; второй, достаточно молодой, невысокий и плотный, наголо бритый, светлоглазый, в сером свитере, который сидел на нём, как военный мундир, – про себя посмеивался, но при этом хорошо понимал, что мог получить по физиономии, и тогда возникли бы проблемы… Ну, а батяня был просто немеряно, фиолетово зол, зол на этих двоих и на что-то ещё, отдалённое, которое не здесь.

Однако при появлении гардов все потаённые контры пришлось быстренько задвинуть за шкаф. Взрослые всегда так делают.

Ну, не в том положении был Антон, чтобы уличать кого-то в скрытности… Так он и не уличал. Он просто видел.

– Докладывать не надо, садитесь, – вяло сказал серый свитер.

Геловани развернулся к нему всем корпусом: