Жорж Ле Фор - Вокруг Солнца Страница 8

Сломка хотел было отвечать, но его опередил Гонтран.

— Земля находится дальше от Солнца, чем Венера, ее орбита имеет средний радиус 148 миллионов километров, то есть 37 миллионов миль.

Инженер бросил на своего приятеля удивленный взгляд.

Однако, — шепнул он на ухо Гонтрану, — я и не подозревал в тебе такой учености.

— Doctus cum libro,[5] — отвечал тот, смеясь.

— Как это?

Вместо ответа Фламмарион хлопнул по своему боковому карману.

— Отгадай, что у меня здесь такое? — обратился он к инженеру.

— Не знаю, а что?

— Одна книжка, которую я отыскал среди вещей Шарпа.

— Книжка?

— Да, «Небесные миры» моего знаменитого однофамильца. Пока вы все спали, я убил, по крайней мере, два часа, чтобы вызубрить, что тут написано о Венере. Зато теперь — держись, Михаил Васильевич.

— Однако позабыл про фазы Венеры?

— Это правда, но больше, клянусь, я не сделаю ни одного промаха.

Пока друзья тихо беседовали между собой, Фаренгейт затеял разговор с профессором.

— А скажите, профессор, — проговорил он, — далее Земли от Солнца еще есть планеты?

— Есть ли еще планеты? — повторил старый ученый. — Неужели же вы думаете, что дальше Земли ничего нет? А Марс, отстоящий от Солнца в 56 миллионах миль?

— Марс! Фи, планета войны! Вот что я вычеркнул бы из небесной карты, если бы мог!

— Это почему такая немилость? — смеясь, спросили Сломка и Гонтран.

— Потому, что я — коммерсант, а война вредит торговле. Если бы вы знали, сколько сотен тысяч долларов потерял я в нашу междоусобную войну!

— А скажите, пожалуйста, запаслись вы чем-нибудь для защиты от холода? Ведь если мы встретим на Венере такие же длинные ночи, как на Луне… — задал вопрос Фаренгейт, переходя к совершенно другой теме разговора.

— О, на этот счет вы можете быть спокойны, сэр Фаренгейт, — перебил американца Гонтран: мы найдем на Венере такое же распределение дней и ночей, как и на нашей родной планете. — Разница лишь в количестве.

— Почему же?

— Очень просто. Венера принадлежит к числу нижних планет; ее орбита гораздо короче земной, и в то время как земной год состоит из 365 дней с четвертью, ее год заключает лишь 224 дня с небольшим.

Фаренгейт задумался.

— Но ведь величина орбиты еще ничего не значит, — возразил он. — Меньшую орбиту Венера может пробегать в большее время, чем Земля — свою.

— Ну нет, — вмешался в разговор Сломка. — Существует общий закон, что планеты движутся по своим орбитам тем с большею скоростью, чем ближе они отстоят от Солнца: Меркурий, например, проходит 47 километров в секунду или более 1 миллиона миль в сутки, Венера — 35 километров в секунду или 750000 миль в день, Земля — 29 километров или 518000 миль в день, Юпитер — 13 километров или 214000 миль в день, Сатурн — 10 километров или 205 000 миль в день, Уран — 7 километров в секунду, или 144000 миль в день.

«Вот дьявольская память у этого молодца! — думал Фаренгейт, глядя на Сломку. — Черт меня возьми, если я запомнил хоть одну цифру».

— Итак, мы найдем на Венере те же условия жизни, какие существуют на Земле? — прибавил Сломка.

— Точно! — поспешил высказать свои знания Гонтран. — Во-первых, Венера обращается вокруг своей оси почти в такой же период времени, как и наша родная планета: в 23 часа, 21 минуту и 22 секунды; во-вторых, она имеет ту же плотность, тот же удельный вес, тот же объем, такую же атмосферу. Словом, это — младшая сестра Земли. Я уверен, что Вячеслав на Венере будет иметь возможность предаваться своему любимому развлечению — рыбалке — с таким же удобством, как и на Земле.

— Ну, не совсем, — остановил нашего астронома старый ученый. — Вы забываете про знаменательное число 55°!

Гонтран, первый раз в жизни услышавший про это число, в замешательстве остановился. К счастью, Сломка поспешил его выручить.

— Да-да, сэр Фаренгейт, — проговорил он. — Это число, выражающее угол наклона оси Венеры к плоскости эклиптики, определяет собою климатический характер этой планеты: времена года, продолжительность дней, фауну, флору.

— Ничего не понимаю! — откровенно признался американец.

— А между тем это очень просто. Благодаря такому наклону оси, времена года на Венере крайне резко различаются одно от другого: зимою полярный пояс спускается до 35° к экватору, а летом область тропиков только на 35° не доходит до полюса. Таким образом, мы имеем на Венере обширный пояс, где температура существенно колеблется, где тропическая летняя жара зимою сменяется полярным холодом, где летом Солнце посылает вдвое более своих палящих лучей, чем на Земле, а зимой…

— Да мне и теперь уж становится жарко! — вскричал Фаренгейт, сбрасывая с себя пиджак и вытирая платком крупный пот.

Глава IX

СМЕРТЬ ОТ СОЛНЦА

Заявление Фаренгейта было совершенно справедливо: с каждым часом жара в каюте все возрастала, и к концу второго дня путешествия достигла такой степени, что спать оказалось невозможным. Гонтран первый последовал примеру американца и, сбросив верхнее платье, в одном белье расхаживал из угла в угол, бормоча ругательства. Затем настала очередь и Сломки. Из всех путешественников один Михаил Васильевич терпеливо переносил адскую духоту.

— Ничего, это все Солнце, — утешал он всех.

— Солнце? Разве мы так значительно приблизились к нему? — спросил Гонтран.

Профессор взглянул на часы и немного подумал.

— О, нет, — отвечал он. — Мы еще не сделали и половины пути до Венеры, а ведь еще надо лететь от Венеры до Солнца.

— Господи! — проревел, пыхтя как бык, Фаренгейт. — Что же будет, когда мы очутимся на самой этой дьявольской планете?

— Успокойтесь, дорогой сэр, — с улыбкой проговорил старик. — Эта дьявольская планета, как вы ее называете, защищена от жгучих лучей Солнца постоянным слоем густых облаков, благодаря которым температура на ней не должна особенно превышать земную. Это обстоятельство для жителей Венеры очень приятно, зато бедные земные астрономы благодаря ему лишены возможности видеть лицо красавицы-планеты не иначе, как через густую вуаль.

Михаил Васильевич спокойно уселся за работу. Что касается его спутников, то они принялись молча расхаживать по тесной каюте, посылая про себя всевозможные проклятия лучезарному Солнцу. Время от времени Фаренгейт и Сломка пробовали заснуть, но жара и духота не давали никакой возможности. Столбик термометра поднимался все выше и выше.

— Нет, это просто невыносимо! — вскричал, наконец, вышедший из терпения инженер.

Старый ученый, которого это неуместное восклицание сбило в каком-то вычислении, укоризненно и строго поглядел на бедного Сломку.

— Кто же вас просил ехать с нами? — проговорил он. — Оставались бы на Луне вместе с Телингой.

— Но неужели нельзя придумать никакого средства, чтобы избавиться от жары? — спросил Гонтран.

— А ведь это идея! — воскликнул Фаренгейт. — Давайте смочим водой ткани, которыми задрапированы стены каюты, тогда, вследствие испарения…

— Попробуем, — согласился инженер и подошел к одной из стен, чтобы узнать, насколько она нагрелась.

Едва, однако, успел он приложить ладонь к поверхности стены, как в то же мгновение отдернул ее с криком боли.

— Что такое? — встревожились остальные путешественники. — Что с вами, Сломка?

— Стена… — едва мог проговорить инженер, бледный как смерть.

— Ну?

— Стена раскалена.

— Не может быть! Вам просто почудилось! — воскликнул Фаренгейт.

— Попробуйте сами!

Американец повторил опыт и отступил назад с криком.

— Мистер Сломка прав!

В ту же минуту все почувствовали, что каюта начинает подвергаться сильным толчкам и сотрясениям. Чтобы не упасть, они вынуждены были сесть на круглый диван, занимавший середину их помещения.

— Неужели всему этому причиной — солнечный жар? — спросил старого ученого Гонтран.

— Нет, не может быть, — отвечал тот.

— Так что же?

Вопрос остался без ответа: все путешественники молча стали ломать себе голову над объяснением загадочного явления. Так прошло полчаса. Вдруг Сломка вскочил со своего места и бросился к люку, находившемуся посередине пола каюты. Отвинтив гайки, он поднял опускную дверь.

Столб огня, мгновенно ворвавшийся в отверстие, заставил инженера тотчас же опустить ее, а прочих путешественников в ужасе воскликнуть:

— Горим! Пожар!

Настало ужасное мгновение.

— Теперь я понимаю, — проговорил Сломка.

— Что такое? Говори, Вячеслав! — произнес Гонтран, хватая приятеля за руку.

— Пожара еще нет, но он может начаться. Вы знаете, что мы летим в безвоздушном пространстве, температура которого чрезвычайно низка. Среди этого пространства мы бы давно замерзли, если бы наш аппарат сам не выделял тепло. Но он генерирует его в большом количестве: это зависит от того, что ось наружного шара при его вращении производит значительное трение об основание нашей каюты, а трение — источник теплоты. Если мы далее представим себе, с какой ужасающей скоростью происходит вращение шара, то легко поймем, что наш аппарат продуцирует теплоту в огромном количестве. Если бы эта теплота по мере ее выработки успевала уменьшаться, то, конечно, она была бы для нас только спасительной. К сожалению, этого нет: благодаря тому, что аппарат сделан из вещества, плохо проводящего тепло, его вырабатывается больше, чем теряется; теплота, стало быть, накапливается в аппарате.