Четвертый кодекс (СИ) - Виноградов Павел Владимирович "Палимпсест_2" Страница 8

- Ну что, доктор, давай чокнемся!

Лицо научного руководителя Кромлеха сияло. Он залихватски опрокинул стопку и с гоготом приобнял Евгения.

- Гений ты! Ты знаешь, что ты гений?! – причитал он, хлопая ученика по спине.

Евгений продолжал оставаться трезвым – что удивительно, поскольку тосты не пропускал.

- Садитесь, Николай Алексеевич, – пригласил он научрука.

Банкет достиг апогея, и на них никто не обращал внимания.

Столяров плюхнулся на стул рядом и сразу опять наполнил их стопки.

- Женька, Женька, - едва ли не пропел он, – а я ведь до конца не верил, что тебе это удастся.

- Да я сам до сих пор не верю, – пожал плечами Евгений. – А больше всего не верю, что вот только что стал доктором.

- А-а… – махнул рукой Столяров, пренебрежительно окинув взглядом пьяную толпу ученых мужей и дам. – Думаешь, хоть кто-то из них понимает, что ты сделал? Да я и сам плохо понимаю. В мире специалистов по майяской письменности… трое… ну, четверо. А в Союзе ты вообще такой один. И как бы они тебе оппонировали?.. Им велели, они тебе доктора и дали.

- Велели? – поднял брови Кромлех. И тут же понял, что совсем не удивлен.

- Э-э-хм, – пробурчал Столяров. Похоже, он пожалел о только что сказанном. Однако сожаление длилось недолго.

- Эх, что там, – махнул он рукой. – Ты должен знать…

Он опять наполнил стопки, опрокинул свою и продолжал говорить. Кажется, это доставляло ему удовольствие.

- Ты ведь вообще не должен был поступить на истфак. Ди-пи, работал на немцев, хоть и мальчишкой, но все же…

Евгений кивнул.

- Я почувствовал на собеседовании, что вы не хотите меня принимать.

- Я-то хотел, – мотнул головой Столяров. – Шутка ли: пацан историю знает получше, чем некоторые аспиранты. И главное – умеет думать и хочет что-то делать в науке… Я ведь тогда еще понял, что ты гений.

Он вновь потряс Женьку за плечо. Но тут же погрустнел.

- Но знаешь ли… своя рубашка… она к телу-то поближе будет. Время такое было – чуть в сторону дернулся, и загремел по полной.

- И как же тогда?.. – Евгению действительно было любопытно.

- А ты про майя сказал, – брякнул Столяров и опрокинул очередную стопку.

- И что же? – опустошив свою, спросил Евгений.

- А то…

Кажется, профессор опять пребывал в некотором сомнении.

- В общем… – начал он. – Дело такое. Хозяин… Ну, ты понимаешь… Который покойный, с культом личности. В общем, он собирался прикрыть марксизм.

- Это как? – Кромлех вытаращил глаза. Он не ожидал ни такого признания, ни того, что его сделает именно идеологически безупречный на вид профессор Столяров, всегда производивший впечатление твердокаменного марксиста-ленинца.

Но тот лишь утвердительно кивнул.

- Еще в конце двадцатых. Тогда положения марксизма посыпались – буржуазный мир развивался не так, как классики предрекали.

Евгений ошеломленно смотрел на учителя. А тот продолжал.

- Началось с завода-автомата Ллойда Смита в Милуоки – ну, не вписывался он в марксизм никоим образом, пролетариата там не было, гегемона. А ведь это основа основ. Дальше – больше…

Николай Алексеевич дернул еще стопку.

- В общем, Хозяин все это просчитал – умен был, этого не отнимешь. Ну и пришел к единственно правильному с его точки зрения решению – СССР должен жить, принципы марксизма должны быть сохранены. Но только их видимость – для народа. А вот образованные партийцы, классиков чуть ли не наизусть знавшие, в эту схему не вписывались, могли игру разоблачить. Дальше – сам понимаешь…

- Нет человека – нет проблемы, – с потемневшим лицом кивнул Евгений, вспоминая изуродованную руку отца.

- Ну, чтобы это дело замаскировать, – продолжал Столяров, не заметивший гнева Евгения, – под замес и многие другие попали. А потом и исполнителей – к ногтю. И концы в воду.

- А майя-то тут причем? – передернул плечами Женька.

- Ты слушай, слушай. Когда всю ленинскую гвардию выбили, Хозяин, видимо, собирался постепенно открывать народу, что социалистический эксперимент закончился, а дальше будет обычная империя. С ним во главе, конечно. Но тут война, не до того стало. Потом страну надо было восстанавливать, и социалистические лозунги опять очень пригодились. А потом он умер.

- А майя? – гнул свою линию Женька.

- Майя… – Столяров помолчал. – Майя в марксизм ведь тоже не вписываются, сам знаешь.

- Да, – кивнул Евгений, – Энгельс писал, что у них не было классового общества…

- А если не было, - подхватил Столяров, – значит, не могло быть ни государства, ни армии, ни, тем более, письменности. А ты эту письменность взял и прочитал.

- Но вы же сказали, что проблем не будет, когда я за эту работу брался…

- Сказал. Потому что уже имел разрешение…

Профессор понизил голос, нагнулся, чтобы быть к Женьке поближе и вполголоса сказал, неопределенно мотнув головой назад:

- Оттуда.

Евгений понял, что он имеет в виду Большой дом на Литейном. КГБ. Впрочем, тогда еще МГБ.

- Я, Женя, ведь был одним из историков, которых отбирали сразу после выпуска, чтобы потихоньку догму размывать, - продолжал Столяров, снова добавив водки. – После войны собирались опять дело запустить, готовились, но тут Хозяин помер. Нам всем велели молчать и заниматься чем-нибудь… подальше от основной линии. Вот я на шаманов и переключился. И, кстати, не жалею.

- И меня хотели на них переключить? – Кромлех остро посмотрел на научрука.

Но тот помотал головой.

- Временно, Женя, пока все не устаканится. Я из-за тебя специально на Литейный ходил, к одному полкану… Он тоже в курсе дела с идеологией. Кроме Самого-то, в Политбюро еще пара… ну, может, побольше… людей была… да и сейчас есть... которые хотят с марксизмом покончить. Но нынешний Первый против… категорически. И если что делается, то на свой страх и риск и – тайно. Очень тайно… И тебя под это на факультете оставили – на будущее. А что до Энгельса, так тут просто: не владел, мол, классик всеми источниками по истории майя. И поэтому Кромлех его не опровергает, а наоборот – вносит вклад в развитие марксизма. Вот так-то… Но ты, Женька, смотри – молчи!

Столяров погрозил Кромлеху пальцем, сделав суровое лицо, которое, впрочем, тут же вновь расплылось в пьяной ухмылке.

- Я ведь знал, что ты все равно займешься майя. Знал и все тут. И не спрашивай, почему…

Лицо Николая Алексеевича опять посуровело – он не любил об этом вспоминать. Мог сомневаться в марксизме, но вот в атеизме был убежден твердо. Ему была отвратительна всякая чертовщина. Его девизом была неуклонная рациональность. Собственно, благодаря ей, он втайне и отвергал марксизм – эта догма просто зияла прорехами в логике, и он был поражен, что никто из коллег этого не видит. Но, конечно же, еще большим преступлением против рациональности было всякое суеверие – от веры в воскресшего Бога до страха перед перебежавшей дорогу черной кошкой.

Но тогда, на собеседовании, после того, как пацан с упрямыми голубыми глазами под огромным, обезображенным вмятиной лбом твердо сказал ему, что хочет изучать майя, на профессора что-то нашло. Во-первых, он откуда-то точно и определенно знал, что этот парень расшифрует знаки майя, хотя одна эта мысль казалось нелепой. А во-вторых…

…Профессор вдруг очутился в мире, не похожем абсолютно ни что, словно бы внутри калейдоскопа, который непрерывно вертела некая могучая сила. Буйные цвета, которые никто не мог бы видеть в реальности, перемешивались самым причудливым образом, создавая великолепные паттерны, тут же рассыпающиеся и соединяющиеся в новые. И так бесконечно. Здесь была бесконечность – откуда-то Столяров знал это. Более того, он мог осмыслить само это понятие, и оно больше не пугало его.

И из этого паттерна бесконечности вдруг выросло человеческое лицо. Лицо Кромлеха. Но это больше не был сидящий напротив профессора встревоженный юноша с пронзительными глазами и огромным лбом, изуродованным вмятиной. Нет. Это был… Не будь Николай Алексеевич атеистом, он бы сказал, что это какой-то бог. Но поскольку никакого Бога нет, возникло другое слово: «Вождь». Это был взрослый, может, даже старый – очень старый и величественный человек, лицо которого было бесконечно спокойным и мудрым. Глаза были закрыты, но Столяров знал, что Вождь жив.