Кристиан Бэд - Дурак космического масштаба Страница 80

Знаешь, почему писатели так любят начинать романы с описаний природы? "Утро было туманное и нежное. Цветы поднимали свои мокрые от росы головки. Несмелая птичья трель…" Или наоборот — осень грязная, и небо всё время ревёт…". Знаешь, отчего они так? Знаешь? От того, что только, когда мы смотрим, как дышат в солнечный день листья, целуются бабочки или носятся, размахивая лохматыми ушами, собаки, у нас в головах что-то щёлкает, и мы начинаем осознавать, думать, и чувствовать одновременно. Большинство, наверное, принимает этот процесс за вдохновение. Это — ещё не оно, это просто включились разом самосознание и чувства, а обалдевшие от изумления мозги начали происходящее осмысливать. В такой момент ощущаешь себя богом. Тебе кажется, что никто не видел раньше эти травинки, несмятые почему-то ботинками или спальным мешком, всё ещё живые и такие наивные. Кругом — война, а у тебя под самым носом — травинки… Словно бы ты их сам только что создал. Дурак. А ещё ты очень четко понимаешь вдруг, что где-то рядом есть люди, для которых твоя война — чужая. Они брезгливо сморщатся, столкнувшись на улице с солдатом в несвежей форме, и, приглашённые на чинные корпоративные похороны, подальше обойдут заросшую могилу с "армейским крестом".

Твой мир будет для них враждебным и непонятным, до тех пор, пока сами они, так

или иначе, не споткнутся о те же камни, что и ты, не пойдут под пули, напалм или светочастотные лучи. Какая разница, какое у нас оружие? Война — это всегда — война…

А самое смешное, что мы своими смертями, уравновешиваем и чаши их весов тоже. Только они всё равно нас не вспомнят. Пока ты не на войне — для тебя эта война чужая. И поэтому войны будут следовать за войнами. Как искупление. Потому что неосознание — это то, почему бывает война. Не понял?

Не осознавая — мы живем только наполовину. И ум, и чувства — умеют обманывать. И мы будем воспринимать сделанное нами как приятное и разумное. Будем жить, любить, набивать брюхо… А дух уснёт. Но, даже сквозь сон, он станет посылать нам знаки того, что мы творим что-то ужасное, неправильное в самой своей сути. Голос духа — слабый, временами, неслышный, легко залить одурманивающими напитками и заглушить повседневными делами… И начать снимать фильмы про апокалипсис, изобретать защитные системы, вешать новые и новые замки, видеть военную угрозу в каждом шевелении соседа, Это оттого, что подсознание наше всё это время в ужасе ждет

инспекции дремлющего до поры духа. Ждёт наказания, понимая, что только мыслями и чувствами жить нельзя, иначе мы просто превратимся в животных. И наказание последует нам от нас же самих. И потому — ты тоже когда-то окажешься на войне, наказывая самого себя за неумение осознавать через чужую боль и чужой опыт… Пусть даже это будет всего лишь война внутри тебя самого. Это не легче. А ты знаешь, как это? Думать и чувствовать сразу? В обычное время внутри нас всё очень полярно — мы или психуем, или — подсчитываем, занимаемся сексом или делим и умножаем… Побеждает то одно, то другое. Нам трудно свести в одно даже мысли и чувства. А ведь есть ещё дух… Второе лезвие клинка. До него не достучишься, иначе, чем через рубеж души — её тени и её страхи. Так душа не пускает ум к духу. Между умом и духом — темные земли нашей чувственности. Танати Матум. Тупая

грань трехгранного клинка. Вернее — та грань, которая должна быть тупая. Мы — не эйниты, наши чувства ещё как ранят. Я искал в сети, но не нашёл клинка, подобного тому, какой оставил мне Абио. У наших "трехгранников" — все грани — острые…

— Капитан, вы не спите? Гарман вошёл с разрешения дежурного, но, увидев, что я лежу, застыл.

— Не сплю. Что у тебя?

— Да, мелочь, вроде… Посты сейчас обходил — боец задремал. Смотрит на меня, глаза открыты, а сам — спит. А окликнул когда — он начал уверять, что не спал. Говорит, словно морок какой-то…

— Морок? — я приподнялся. И тут же, стряхнув с себя задумчивость, ощутил этот самый морок: словно бы облако распылённого в воздухе сна медленно накрывало нас сверху. Тяжелое, подавляющее волю, облако. Я на автомате противопоставил этому странному ощущению свою волю и тут же почувствовал, как у морока выросли зубы. Темнота сгустилась. Гарман, вскрикнув, схватился за грудь и начал оседать на пол. Это потому, что он так близко ко мне? Я и сам не понял, как у меня это вышло. Сначала я пытался сопротивляться всё возрастающему давлению, но, увидев, как падает Гарман, рефлекторно раскрылся.

Как бы предлагая себя самого. "Брось этого, бери меня. Я не сопротивляюсь". Воли я не утратил. Просто мне стало себя не жалко вдруг. И… я не боялся. Я был уверен — ничто извне не может погасить мой внутренний свет. Напротив. Я сам был ловушкой. Белой тенью против тени тёмной. Только осознание белого. Без сопротивления и агрессии. Миг — и тень накрыла меня… Но я её даже не ощутил. Она растаяла не

коснувшись. И сердце моё даже не стукнуло, хотя я и не сразу выплыл из какого-то вестибулярного неравновесия в текущее понятие о мире. Гарман сидел на земле, держась за левую часть груди…

— Что это было, капитан?

— Устали мы все, — сказал я спокойно. — Сколько же можно…

— А я подумал…

— Подумал — и молчи, не пугай никого без необходимости. Пока я живой — справимся и с этим. Понял? Он автоматически кивнул.

— Ну, вот и хорошо. Разведчиков ко мне. Боюсь, наши "друзья" не собираются спать этой ночью.

"Друзья" и не собирались. Выйдя из палатки, я ощутил ещё одну попытку психического "давления", справился с которой точно так же — "раскрыл" на себя. Похоже, моё самоощущение оказалось для нападающего совершенно несъедобным. Он "подавился" и отошёл. Разведчики передали, наконец, что фермеры засуетились. Может, они и до того суетились, но наши не замечали. Пришлось будить бойцов. А поспать бы не помешало всем. День прошёл в налётах на повстанцев и их попытках хоть как-то наладить оборону. Пойти на сближение с лордом Михалом мы им не дали. Я полагал, что чем дольше мы будем держать фермеров в долине, тем лучше — для столицы. Неужели ночью фермеры решили таки двигаться в сторону горла? Ополчение лорда Михала, по моим расчетам, проявится к утру, если не раньше. Я хотел бы дать бойцам отдохнуть ещё пару часов, но у повстанцев — свои планы… Что ж, похоже, этой ночью всё и решится. Это что, был с предварительным визитом лорд Михал? И что с Абио? Я ожидал других попыток психической атаки, но враг затаился.

Есть такая штука — последний рубеж. Это — когда отступать больше некуда. Но бывают и такие рубежи, когда отступать есть куда — но нельзя. Перед нами лежала обширная долина, а мы двигались в самое стратегически неудобное место. Чтобы не допустить слияния изрядно потрепанного ополчения повстанцев со свежими силами лорда Михала. А ещё лучше — занять такую позицию, чтобы дорезать уже изрядно общипанных фермеров. Чтобы нечему было и сливаться, и чтобы возня с ранеными и убитыми отняла у второй группы повстанцев время. Выиграть это сражение мы не могли. Мы устали, нас было мало, преимущество мы имели только в быстроте передвижения. Оставалось только растягивать схватку. Я надеялся, что время работает на нас. Вообще, это вышло смешно. Повстанцы спешили на сближение со своими, а выкатились прямо на нас. На готовое, так сказать, пристрелянное место. Они надеялись, видно, что затея с "мороком" удалась, и мы мирно спим сейчас где-то в горах. А может, по нашему бывшему лагерю уже бегают люди с длинными ножиками… Да, нам-то было смешно, а вот фермеры почему-то не обрадовались. Забегали, окапываться начали. Узнали что ли? Ну эпитэ а матэ, какие глазастые. Примелькались мы тут…

— Разведчики, капитан, — прошептал дежурный.

— Зови сюда, — обернулся я. Ждать не пришлось. Оба, черные от копоти, стояли почти у меня за спиной. Молодцы, тихо подошли.

— Что там? — спросил я, уже догадываясь, какой получу ответ.

— Лорд Михал на подходе. Может четверть часа, не больше. Двигаются очень быстро. Растянулись. Но головные части мы вот-вот увидим. Неужели не успеваем? Попасть между двух огней мне совсем не улыбалось. Но и отходить — куда?

Отступить к Дагале — значит просто пропустить фермеров на выход. Дальше в горло? Там — выжженная нами же земля. Не то, что шлюпку — бойца не спрячешь. Если они сейчас проходят между холмами, за которым мы укрылись — то практически выходят из долины. Всё. Можно занять оборону с другой стороны горла, но там равнина. Достанется и Бриште, и, возможно, даже соседней Лльёле. Я надеялся до прихода лорда Михала распугать первую половину фермеров, развернуться и занять чуть более выгодную позицию, где мы сможем какое-то время обороняться. Сейчас обороняться было почти невозможно — слева одни фермеры, справа сейчас нагрянут другие. Пути вперед или назад есть, но это — бегство. И всё-таки нужно отходить, пока ловушка не захлопнулась. Но я — медлил.